Война. Блокада. Пушкинцев эвакуировали, а Музкомедию оставили. Вот когда Иванян полюбил по-настоящему своих артистов, да и не только их, всех, кто работал в его театре. А проникнувшись сочувствием, уже и сам не мог называть их официально. «Бедные, бедные вы мои Зиночка Габрильянц, Тамарочка Павлоцкая, Женя Михайлов, Ваня Кедров, Гриша Фурман …».
Росси-Александрин, переживавший за своих, уехавших куда-то далеко, стал частым гостем у Иваняна в это время. Вместе с хозяином он старался хоть как-то, хоть чем-то помочь голодным и обессиленным людям, чьими трудами в самое жуткое время поддерживался огонек мирной жизни. Огонек, который так всепобеждающе ярко и весело горел на сцене, где тепло было только от благодарной публики, тоже голодной и изнуренной, но почитавшей за великое счастье попасть в театр.
Не смотря на то, что разговоры домовых между собой были проникнуты жалостью, они оба безмерно гордились мужеством этих людей.
- Как сегодня пела твоя Валечка Христианова! Как ей аплодировали! Про все беды даже забылось. Ненадолго, конечно, но хоть на чуть-чуть ...
- А музыканты мои? Ведь такая холодина, что пальцы сводит, а они играют, да еще как!
- А как смеялись благодаря Толечке Королькевичу и Коленьке Янету? Как в мирное время …
- А Лидочка Колесникова? А Валя Свидерский? Ну, просто чудо! И страхи меньше становятся.
- Вот, а ты чинился в свое время – «низкого звания, чего ждать от них?». Теперь сам видишь, что делают. Надежду дарят, боевой дух поднимают. Говорят, Гитлер-то приказал весь город стереть с лица земли, камня на камне не оставить. А бойцы письма пишут – «не пустим врага в свой город, в свой дом, в свой театр». Так то.
- Что говорить? Дураком был. Сейчас вот гордость испытываю, что они – мои! А как бы людям без них сейчас? Даже не представляю.
- Да, молодец Лешенька Феона. Такой театр создал. А ведь учился-то он в моей школе. У Володеньки Давыдова.
- Да знаю, знаю. Забыл? Он же еще у меня в «Паласе» играл.
В декабре в соседнее здание попала бомба, дом Иваняна серьезно пострадал, и для хозяина стало единственным утешением то, что его труппа нашла приют не где-нибудь, а в стенах бывшей Александринки.
- Гады они, - плакал он на плече у друга. – Дома рушат. Ну, ладно нас крова лишат, но там же люди! Дети! И так столько напастей на них – и голод, и холод, и обстрелы. Ведь бомбы-то эти, кого не убьют, того бездомным оставят в такую зиму лютую. Ироды! Их бы самих на улицу выгнать, да заставить восстанавливать все.
- Будет, будет такое. Ты верь. И твой дом опять радость подарит.
- Ты, это, моих, как своих люби, ладно?
- Само собой. Они же мне не чужие.
Теперь уже Иванян подолгу гостил у друга, помогая, чем только мог.
- Ты посмотри, наша Ниночка Пельцер такой бледненькой и худенькой стала, а как танцует, как танцует!
- Да, она такая умничка! И как сил достает? И Саша Орлов великолепен! Помнишь, как он с твоими Лизочкой Тиме и Яшей Малютиным, хор-квартет бродячих музыкантов организовал? А четвертым Федя Ромш у них был. У меня, еще в Мюзик-Холле, бешеный успех имел …
Когда же первой блокадной зимой в городе отключили электричество, и театр вывезли куда-то на Ладогу, оба осиротевших домовых стали вместе переживать за обе, покинувшие их, труппы. И общим праздником было возвращение в родные стены тех, кто наполнял их дома светом и жизнью. Первой же весной с радостью и грустью встретили они труппу театра Музыкальной Комедии, которая уже больше не покидала город и, несмотря на все трудности и потери, ставила все новые спектакли на радость и гордость зрителям, а уж много позже, когда ужас вокруг рассеялся – вернувшихся из эвакуации пушкинцев.
Продолжение http://www.proza.ru/2016/08/23/38