После разгрузки металлолома в Гаване, которая, прямо скажем, подзатянулась, наш теплоход, добротный старенький «поляк» «Мироныч» перешёл на другую сторону Кубы в Сейба Уэку под погрузку сахара-сырца. Это был не то, что не город, но даже не посёлок – деревушка, к которой сходились несколько прекрасных современных дорог из глубины острова, к недавно отстроенному высокомеханизированному перегрузочному комплексу по, как нам сказали, типовому проекту, разработанному в результате конкурса западноевропейской фирмой.
От берега в море на несколько сот метров уходил бетонный причал на сваях, к которому могли вставать под погрузку сахаром одновременно два крупнотоннажных судна. Система транспортёров, начинавшаяся у гигантского берегового бункера с сырцом, захватывала его черпаками, которые ссыпали светло-коричневую пахучую массу на безостановочно двигающуюся ленту транспортёра, установленного с повышением на несколько градусов. Метров через сто сырец ссыпался на следующий отрезок транспортёра, и так до тех пор, пока «сладкое золото» острова Свободы не достигало судна и с помощью хобота-манипулятора не ссыпалось в наши трюмы, заполняя каждый их уголок.
Ослепительно белая бетонная лента причала уходила ещё метров на двести-триста дальше в море и заканчивалась двумя площадками, как объяснили знающие люди, для установки на них зенитных комплексов в случае военных действий: Куба была под жёсткими санкциями со стороны США и постоянной угрозой вражеского вторжения.
На этих площадках, прогретых тропическим солнцем, хорошо было загорать, а с них купаться: зеленоватая вода просматривалась на десятки метров, и так приятно было входить в неё с лёгким плеском, с разбега оттолкнувшись от кромки платформы и пролетев метров пять до водной глади.
Я поднялся на мостик и предупредил вахтившего второго штурмана, чтобы он сразу помахал, позвал меня, как только придёт из дома радиограмма. Она должна была прийти. Я был уверен, что придёт: часа в три меня будто укололи, и я проснулся с осознанием, что дома, в Архангельске случилась беда. Быстро оделся, поднялся в радиорубку и отбил домой срочное радио: что произошло?! Так и не уснул до завтрака, потом маялся до обеда, заполняя день делами, которые откладывал на потом, на долгий и не скорый ещё переход через Атлантику.
После обеда прихватил полотенце, прошлёпал в «сланцах» до площадки, скинул форменные рубашку-апаш и шорты и, коротко разбежавшись по выбеленному тропическим солнцем горячему бетону, нырнул в океан. Сколько можно, до ломоты в пустых уже лёгких плыл под водой. Вынырнул и, пока плавал в тёплой ласковой воде, посматривал на судно: не появится ли на крыле мостика вахтенный, не позовёт ли меня.
Уж очень мне этого хотелось. Перед рейсом на Кубу, который занимает, при самом удачном раскладе, два месяца, выяснилось, что ни операция, ни гормональные препараты, привезённые мной из-за границы (у нас они тогда не продавались), не помогли, и детей у нас не будет. Не согласилась жена и на приёмного ребёнка. И я сказал тогда, что семья без детей не семья. А поутру меня отозвали из отпуска и, не дав и дня на раздумья, направили в Калининград на теплоход, закончивший погрузку и уже оформлявший отход в долгий рейс.
Вода успокоила, сняла напряжение. Иногда я уходил в неё с головой и опускался сколь можно низко, чтобы почувствовать её дружеские объятия и прохладу, которые с глубиной становились всё сильнее, выныривал в прогретую воду, глотал воздух и сразу отыскивал глазами крыло мостика – пусто.
Сколько же я плаваю? Подумал об этом потому, что почувствовал усталость, а ведь ещё подниматься метра четыре по узкой стальной лесенке, вертикально уходящей с платформы в воду. Подплыл, ухватился за перекладины, поймал ногами нижние ступени и сразу почувствовал лёгкое жжение в ладонях и ступнях: раскрытые створки микроскопических и уже пустых ракушек, облепивших нижнюю часть лесенки и буквально вварившихся в её сталь, порезали кожу. Выше по лесенке их уже не было и ранки, промытые океанской водой, перестали беспокоить.
Выбрался на слепящий под солнцем бетон площадки и, растянувшись на полотенце, глянул на часы – скоро чай. Пожалуй, время ещё окунуться есть. Нырнул и опять долго шёл под водой, пытаясь разглядеть что-нибудь живое на глубине: нет, только сгущающийся к низу изумруд воды. Только вынырнув, привычно обернулся: второй машет рукой! Ну, вот же: я чувствовал, я знал, что она ответит! Что моя тревога, обогнув полшарика Земли, вернётся ко мне покоем – там, в Архангельске всё нормально, всё нормально в нашей семье.
Крутнулся, и уже никуда не глядя, мощно, сколь сил хватило, поплыл. Взлетел по вертикали лесенки, не чувствуя тех ракушек, подхватил одежду и, мокрый, босиком побежал по горячему бетону.
Второй – никогда не видел его таким возбуждённым - встретил меня на причале:
- Ну, слава Богу, успели! – почти прокричал он.
- Что успел? – растерялся я, - Где радиограмма?
- Какая радиограмма? – он всё ещё кричал, - Вы что, ничего не видели?
Я опешил. Он, молча, схватил меня за руку и буквально потащил по трапу. Так, не отпуская, бежал
со мной через всю надстройку и, вытолкнув на крыло мостика, крикнул, показывая на море:
- Смотрите!
Там за платформой, где я только что стремительно плыл за ответом на свою ночную тревогу,
чертили воду плавники акул: каплю крови, упавшую в море, они чувствуют за четыре километра.
Это я потом уже узнал.
А после развода узнал и то, что в ту ночь мне изменили.
23.08.2016
С-Пб