А почему бы не посмотреть на Аду с точки зрения соционики?
ИЭИ с высокой Физикой.
________________
Америка. Нью-Йорк, Бруклин, Брайтон Бич.
Один из многоэтажных кирпичных домов неподалёку от линии пляжа.
1992. 06. 24, воскресенье, вечер.
Ада спокойна.
Последние восемнадцать месяцев были тяжёлыми: за спиной остались четыре штата и комплекты документов, стабильная и прибыльная работа и привычный дом. Всем в их общине требовался отдых, и хорошо лишь то, что со сменой имён не исчезли старые связи. Благодаря им Делора поступила в колледж на другом конце страны, Дакота вернулась к родителям, а Жаклин и Надежда в сопровождении Алисы уехали в Техас кататься на пони.
Благодаря им же Ада осталась в Нью-Йорке, избавленная от детей, обживающаяся на новом месте и предоставленная только самой себе.
Полный, почти медитативный покой, стучащие трубы и кипящее варенье. В отличие от Алисы, Ада не любит бегать, потеть, разбивать колени и питаться жуками. Ещё меньше ей нравится фартук с зайками и горы грязной посуды, но вот это стало привычным. Алиса зарабатывает деньги, Ада — не забывает, на что их нужно тратить. Потому что должна.
Она помнит, когда у девочек школа и на что у них аллергии, растирает Алисе больную спину и читает, краем уха вслушиваясь в шорохи и скрипы потерявшегося между станций радио. Её руки тонки, а кожа бледна, как край фарфоровой чашки. Алиса может поднять её без особых усилий, только вот после придёт к ней же с тюбиком согревающей мази и ампулами обезболивающего.
Под этой бледной, нелепо-хрупкой оболочкой — море сил. Ада не спорит с Алисой, куда и почему им надо бежать, хотя может. Ада не причиняет Алисе боль, хотя знает, как заставить большую, как медведица, подругу запереться в ванной и прорыдать до утра. Ада не разбрасывается по пустякам и ждёт. Нужно быть умнее своих эмоций — и она это знает лучше, чем многие. Нужно помнить, что когда-нибудь на пороге окажутся те, кто хочет выпотрошить их и засунуть по холодильникам, чтобы изучить до последней клетки. Что упрямая, решительная Алиса не всесильна. Что у них на руках напуганные дети, и это важнее всего остального.
Это они, старшие и опытные, проживут ещё не одну жизнь, а для необученных девчонок шанса больше не будет.
Ада мечтательно улыбается, разливая варенье по отмытым до блеска банкам. Их, да и ягоды, принёс давно поседевший еврей с третьего этажа. Его соседка пообещала завтра приготовить жаркое по бабушкиному рецепту для «милой деточки».
Хорошо быть единственной спириткой на огромную старую многоэтажку. И на весь Брайтон Бич. А может, и на весь Нью-Йорк, пока не приедет Алиса с воспитанницами. Если уж Аде досталась возможность поучаствовать в обеспечении благополучия их общины, она сделает это так, как умеет. А когда этого никто не заметит, она кинет в кого-нибудь чашкой, на несколько секунд позабыв об умиротворённом, расслабленном и чуть равнодушном выражении лица. И улыбнётся сладкой дрожи удовольствия, растекающейся в груди.
Ада ответственна, чистоплотна и элегантна, даже забираясь в шахту лифта. Она засовывает одичавшего от одиночества духа в колбу так, как подаёт кусок пирога за обедом: невозмутимо, потому что забыла, как приятно визжать от восторга и азарта. Визжит она дома, заперев дверь и расставив свою коллекцию в красивый полукруг на полу.
Нового духа Ада заставит будить девочек в школу. Пусть ругаются на бестелесного страдальца, пока повар Томас (выловленный на прошлых выходных в подвале школы, куда поступят Жаклин и Надежда) собирает им завтрак. Частичная материализация требует уйму сил, но Ада не против. Ей нравится бытовая упорядоченность — и просто порядок. И она уважает тех, кто способен его создать.
Она старается избавить себя от скучного и надоедливого. Тихо. Незаметно. Чтобы не раздражать Алису и не оказаться погребённой под лавиной слишком уж неприятных последствий. Она компенсирует это фиолетовой помадой и туфлями на каблуках, от которых у Алисы тик. Только это и домашний лимонад облегчают бремя вынужденной сдержанности. И чудовищное ощущение бесполезности.
Ада заканчивает вытирать столешницу от капель и вишнёвых потёков. Через пару дней она получит обещанную таксистом Крисом чернику и обеспечит ведьмочек-воспитанниц компотами и джемом на всю зиму. А если за ними придут — так шутила Алиса в особо мрачные дни, — можно будет бросаться банками и цветочными горшками из окон.
Если за ними придут...
Ада моет руки и снимает фартук. Легкомысленные зайки на нём держат в лапах морковки и недоумённо таращат взгляд в пустоту.
Она переодевается, выбрав чулки в тон платью, и застёгивает ремешки туфель. Расчёсывает волосы и без спешки заплетает косу, обернув вокруг головы. Духи — причудливая смесь нероли и клубники — и домашний лимонад с мятой и льдом. И никакой помады.
Квартира прогрелась, и в плотных кружевах жарко. В туфлях болят ноги. Вокруг ногтей въелся вишнёвый сок, превратив их в кошмар благородной леди. Ада кривится в усмешке. Пожалуй, нужно оказать «призрачную услугу» какому-нибудь салону красоты.
Сев в кресло, она ставит стакан с лимонадом на журнальный столик и прикрывает глаза. На грани слышимости позвякивают льдинки...
Телефонный звонок взвизгнул отвратно, но не неожиданно: чутья Ады хватает на такие пустяки. Подняв трубку, спиритка отзывается дежурным «слушаю вас».
— Привет, — бурчат на том конце провода. Сумрачный голос Алисы спутать с другими, не менее сумрачными, сложно: один его тон всегда говорит больше, чем могла бы сказать хозяйка. Сейчас, к примеру, в нём звучат ненависть к детям, продолжительная бессонница и некоторые отголоски чувства вины. — Купи мёда, литров десять. Нам всучили мешок редьки, надо будет Надю покормить чем-нибудь от простуды. Вернёмся в среду. Чего-нибудь хочешь?
— Нет, — после заминки с улыбкой отказывается Ада. — Здесь море дел, я даже хотеть не успеваю.
— Отдохнула бы. Ладно, не буду отвлекать. Да?
Ада хочет сказать «нет». Хочет воспользоваться расстоянием и накричать, рявкнуть прямо в трубку, что «не буду отвлекать» — самое мерзкое, что можно ляпнуть в подобной ситуации, и что редькой провонять квартиру она не позволит. И, чёрт побери, что ей нужны кеды, потому что от нервов у неё отекают ноги.
Но Ада, забыв убрать перекошенную гримасу улыбки, говорит «конечно» и кладёт трубку. Потому что нельзя кричать на Алису. Алиса не со зла. Алиса просто не понимает.
Болят глаза. Ада зажмуривается, закрывая их ладонью, и не видит, но отчётливо слышит, как с тонким «хруп» лопаются одна за другой её колбочки. Тени и отголоски мертвецов, собранные за последние полгода, жадно тянутся к источающей бешеную злобу спиритке и пьют, шалея от заполняющих комнату сил.
За стеной протяжно и гнусаво воет кошка.
Ада открывает глаза, и на огромную многоэтажку опускается тишина.
Что на первом, что на двадцатом этажах под гнётом волны тревоги замолкают готовящиеся ко сну люди. Затихает стайка птиц за окном и молчит младенец соседей вместе со своей пушистой защитницей. Только тихо звенят, задевая друг друга боками, кусочки льда в высоком стакане с лимонадом.
Это продолжается вечность.
Повар Томас, вяло шевельнувшись, сходит с места и шелестит подслушанную лет тридцать назад шутку финансистке миссис Бертон, а та смеётся, как позвякивающий медный колокольчик. Сестра Грейс напоминает им, что бог всё видит, и выглядывает в окно — прямо сквозь стекло. Слышится робкое чириканье самой смелой из птиц.
Ада, элегантная, затянутая в тёмно-синий сатин и кружево, осторожно отнимает ладонь от подлокотника и с усилием трёт лицо. Следом — другую руку, растирает палец за пальцем, пока им не возвращается чувствительность. Сидит, таращась в пустоту, как кролик на фартуке, и вдруг понимает, что кивает шутке Бертон. И очень хочет пошутить в ответ.
Взяв лимонад, она делает глоток. Сердце снова стучит ровно и мерно, разгоняя кровь по занемевшим конечностям, а к щекам приливает румянец.
Ада спокойна.