В этом 2015 году исполняется 60 лет городу Междуреченску.
Где-то 20-22 июня 1955 года я получил диплом инженера-шахтостроителя в Кемеровском горном институте, съездил к родным в Актюбинск и в начале августа ехал по месту назначения в посёлок Ольжерас Мысковского района Кемеровской области. Расположился я на верхней полке плацкартного вагона поближе к радиорепродуктору и слушал всё, что передавалось. И вот где-то между Омском и Новосибирском услышал сообщение о том, что рабочему посёлку Ольжерас присвоен статус города и поименован город Междуреченском. Нужно сказать, что попасть на работу в это место было моим давним желанием и при распределении молодых специалистов я столь настойчиво убеждал комиссию направить меня туда, что просьбу мою удовлетворили. А предистория такова. Ещё на первых курсах я услышал от кого-то из студентов, что на юге Кузбасса прямо в тайге на голом месте строится город и шахты. В газетах об этом ничего не писали, но я разузнал всё, что мне было нужно, и когда наступило время производственной практики, я отправился в Ольжерас. Ольжерас того времени(1952-1953 г.г.) – несколько двухэтажных рубленых домов, клуб, контора Ольжераского шахтостороительного управления на склоне правого борта ручья Ольжерас притока реки Уса. В одном из домов общежитие. А внизу, в пойме Ольжераса, лагерная зона, ограждённая по всем правилам забором с колючей проволокой и вышками по углам. Внутри зоны – бараки для заключённых. Сверху из общежития нам было видно всё, что делалось в зоне. И вот как-то я обратил внимание на то, что в зоне есть волейбольная площадка и часто заключённые играют в волейбол, причём, насколько можно было судить сверху из общежития, играют хорошо. Мне тут же пояснили: а там у них сидят два мастера спорта по волейболу, они всё и организовали. А вон в том бараке отбывала срок Русланова, но её там уже нет.
Эта часть Кемеровской области, где сходятся реки Томь и Уса в просторечье, а может и в каких-то документах именовалась как «Томуса». И сложилась о Томусе недобрая слава как о лагерном крае. Лагерей было действительно много и слово Томуса вызывало примерно такие же ассоциации как Магадан или Колыма. Когда встал вопрос о названии нового города, то были предложены разные варианты, главными из которых были Томьусинск и Томьусинск-на -Междуречье, но где-то в высших кругах этому воспротивились: название города-де будет отдавать лагерным духом. Поэтому городу было дано несколько обезличенное название Междуреченск. Но город получился крепким и работящим, город-горняк, город-строитель. Никаких лагерей и заключённых в это время поблизости уже не было. А в отдалении – только бытовики и уголовники. Статья 58 была отменена.
И вот я в Междуреченске, в Ольжерасском шахтостроительном управлении. Прошёл год. За этот год я побывал в должности старшего нормировщика горного цеха, горного мастера и стал уже сменным инженером на проходке главной штольни шахты Томьусинская 5-6 (ныне шахта имени академика Л. Д. Шевякова). А в начале июня 1956 года состоялась I (организационная) городская комсомольская конференция, где я был избран первым секретарём горкома комсомола (до этого мы входили в подчинение Мысковского райкома комсомола). Под горком комсомола была выделена трёхкомнатная квартира в первом трёхэтажном доме в начале Коммунистического проспекта. В этом же доме на первом этаже размещался горком партии и редакция газеты «Знамя шахтёра». На нас сразу же свалилась масса работы, так что часто нам приходилось задерживаться в горкоме допоздна.
Буквально через несколько дней после выборов горкома в Сталинске (ныне Новокузнецк) мы встретили большую группу юношей и девушек, приехавших на стройку Междуреченска из Брянска и Бежица. Ранее в Междуреченск приехала большая группа молодёжи из Марийской республики. Однажды я, по обыкновению, засиделся в горкоме по каким-то делам, остальные сотрудники уже разошлись по домам. Вдруг в дверь постучали и в кабинет вошёл человек в резиновых сапогах и серой рабочей куртке из шинельного сукна. Сразу видно, что человек прямо с работы. Он был уже явно не комсомольского возраста, далеко не старый, худощавый, подвижный с характерными чертами лица. Представился: Юзеф Моисеевич Гриндель, сварщик Ольжерасского шахтостроительного управления, выпускник Варшавской консерватории по классу скрипки. Уж не знаю, в чём провинился этот польский еврей, но в Томусу он таки попал, отсидел, что ему положили, да так и остался здесь. А в горком комсомола он пришёл с предложением – поставить у нас в городе оперетту. Я ошарашено смотрел на него. Какая оперетта? У нас нет дома культуры, нет оркестра, нет певцов, нет нот и партитуры. Какая оперетта? Но Юзеф Моисеевич был не из тех, кто сдаётся так сразу. Он выложил массу доводов, что именно в Междуреченске нужно поставить оперетту и что именно горком комсомола должен этим заняться и в довершение предложил для постановки оперетту «Сильва» И. Кальмана, поскольку у него есть и ноты, и партитура этой оперетты. Я развёл руками: «Что ж, давайте попробуем. А где репетировать?» Отступать было некуда, и я предложил: «Да вот здесь в этом кабинете и будем репетировать». А дальше началось невообразимое. Как по городу распространился слух о том, что в горкоме комсомола делают оперетту, не знаю, но в горком устремился поток любителей музыки и оперетты. Шли музыканты, некоторые даже со своими инструментами; обнаруживались хорошие голоса. Мы даже не подозревали, что в нашем городе всё это есть. В конце концов оказались разобранными все роли и образовался небольшой оркестр. Роль Сильвы досталась Зине Носковой. Она была из тех девушек, которые приехали из Бежица (из под Брянска) и работала штукатуром в Томском строительном управлении. У неё оказался сильный (прямо оперный) голос красивого тембра. Эдвина исполнял студент из Сталинска (был у нас на практике. Красивый черноволосый парень, фамилии его я не помню (кажется Барковский). Роль Бони досталась Гене Санарову, рабочему из дорожно-строительного управления, а Стаси – техническому секретарю горкома комсомола Алле Стрелецкой. У Аллы была такая манера: на каждый звонок по телефону она отзывалась «секретарь горкома комсомола Стрелецкая слушает». Сколько мы ей ни растолковывали разницу между техническим секретарём и секретарём горкома – было бесполезно, так этот маленький грешок тщеславия за ней и остался.
Теперь в комнатах горкома допоздна горел свет, гремела музыка и звучали молодые сильные голоса. Юзеф Моисеевич расписал всем роли и партитуры метался между певцами и музыкантами со своей скрипкой, показывая что и как должно звучать. Прошло какое-то время и стало ясно, что дальше упражняться в горкоме нельзя: соседи сверху стали проявлять недовольство, да и уже нужна была сцена. В тот момент в Междуреченске было два клуба: Ольжерасского шахтостроительного управления в Ольжерасе и клуб Томского управления. Удалось договориться с руководством ТШСУ и дальнейшая работа над Сильвой проводилась уже в этом клубе. Если клуб в Ольжерасе представлял собой рубленое из брёвен красивое двухэтажное строение в духе «терема», то под клуб Томского ШСУ был приспособлен обычный барак. Использовался он для провдения собраний, там крутили кино, поскольку кинотеатра в городе ещё не было. В народе этот клуб именовался «кинобаня». Но главное там была сцена и мы никому не мешали.
Всё пространство между строящимся проспектом и рекой Томь было занято рядами бараков, к которым в утеплённых коробах над землей проходили трубы центрального отопления от котельных, а вдоль рядов бараков были проложены тесовые мостки – тротуары. По ним мы и ходили в «кинобаню». Эти устройства объяснялись тем, что всё это пространство представляло собой сплошное торфяное болото. Юзефа Моисеевича теперь часто сопровождала на репетиции его супруга – красивая ещё молодая черноволосая и стройная еврейка. Однажды мы шли группой по мосткам в «кинобаню» и «пани Гриндель», шедшая в центре нашей компании, вдруг рухнула на мостки. Мы бросились её поднимать, но оказалось, что под ней проломилась подгнившая доска и она левой ногой провалилась по самый пах. Вытащить ногу не удавалось, потому что сломанная доска, как пружина, защемляла ногу и чем сильнее мы её тащили, тем сильнее доска впивалась в ногу. Отбросив всякие деликатности, мы вцепились в ногу и пытались извлечь её всеми способами. Наконец доска была всё-таки отодвинута в сторону и нога спасена. «Пани» привела себя в порядок, и мы пошли дальше, оживлённо и с юмором обсуждая это событие.
Наконец наступил день, когда Юзеф Моисеевич решил, что можно давать премьеру. «Кинобаню» приукрасили, вывесили афиши, каким-то образом решилось дело с костюмами и декорациями. Юзеф Моисеевич явился в чёрном фрачном костюме с белоснежной манишкой и галстуком-бабочкой. Зал был переполнен, в первых рядах сидели «отцы города» (работники горкома, горисполкома и вообще уважаемые люди) и действо началось. Всё прошло великолепно: голоса и музыка звучали превосходно, игра артистов также казалась безупречной. На другой день в городе только и разговоров было, что об этой постановке и нужно было видеть, как в Горкоме партии секретарь Горкома Иосиф Лазаревич Курочкин (коренной сибиряк из староверов) и окружившие его горкомовские работники со смаком, с апломбом заядлых театралов разбирали все достоинства и недостатки спектакля:
-Эдвин не дотягивает, нет не дотягивает. Сильва хороша, да что там – она своей мощью задавила Эдвина.
После этого события «Сильва» ещё несколько раз была показана в Междуреченске, а потом состоялось турне по городам Кузбасса. И везде спектакли были встречены очень хорошо и во всех городских газетах были напечатаны весьма похвальные отзывы. А потом к нам нагрянули корреспонденты из главного красочного журнала Советского Союза, который так и назывался «Советский Союз» и в нём был помещён крупный материал о междуреченской «Сильве» с цветными фотографиями.
Юзеф Моисеевич тщательно собирал все публикации и у него набралась изрядная папка. В последующем он всё-таки уехал из Междуреченска, увозя с собой эту папку с отзывами и характеристиками, полагая, что это поможет ему в устройстве где-то в родных местах. Зина Носкова и Гена Санаров поженились и в истории оперетты «Сильва» это единственный случай, когда Бони женился на Сильве