Все, как обычно. Бегут часы, столбы, верстовые отметки. Холмы соревнуются с равнинами, поля — с лесами. Сел за баранку — и понеслось, пошло к горизонту. К далеким, неведомым городам, деревенькам, людям, которые в них живут. К чему-то необычному, новому, а может быть, просто забытому, затерянному в каком-нибудь чулане биографии. Может, к какой-то иной судьбе, потому что любая дорога — уже приключение, пускай даже это тропинка от твоего дома к туалету.
Холодно за окном, может быть дождь или снег. Ветер сбивает с ног. Но, раз уж ты не Рокфеллер, крепись. Головой надо было ковать себе счастье. Не смог — валяй в конюшню. Там уже ждут.
—Привет, верный конь!
Зажигание, стартер. Дружелюбное урчание ожившего дизеля.
—С Богом!
День, впрочем, уже иссякал. Над шоссе глумился вечер. Еще не успела догореть прикуренная в сумерках сигарета, а вот уже и мрак впереди, ни зги. Мир, полный жизни и красок, обратился в черный прямоугольник лобового стекла, почти такой же загадочный, как у Казимира Малевича. И там — ничего. Тоже — ничего такого особенного. Просто ночь. Темно-серое полотно асфальта в свете фар. Под эту унылую дудку липнет дрема. Какое-то время ее еще гонит табак. Но тело все равно не обманешь. Оно просит приюта. Только где его взять в этой непроглядной степи?
Вдруг — огни, вереница огней. И справа, и слева. Торговые развалы, кафе, АЗС.
Маленький придорожный Лас-Вегас.
Стоп. Стоп, машина. Пора закругляться!
Давно уж за полночь, а всюду народ. Заезжие дальнобойщики, местная индустрия услуг. Минуту назад кому ты был нужен? И вдруг — все. Ты — пуп мира! Вокруг тебя сразу вырастает целая армия филантропов.
—Горячие пирожки! Домашние, с мясом...
Пока ты раздумываешь, под носом уже поблескивает какая-то видеокассета, обернутая в красочную упаковку с голыми девочками.
—Блондинки! Такие блондинки! А-а…
Щуплый, сгорбленный. Глаза горят, как у сексуального маньяка, — того и гляди расплавят линзы его очков. Взывая ко мне, он всхлипывает так сладострастно, будто сам только что выбрался из объятий одной из своих протеже.
— Возьми, а? Возьми! Не девочки — сказка!
И сбрасывает с цены червонец за червонцем. Может быть, я, расслабившись, и клюнул бы, однако его уже оттеснил другой, покрепче. Тоже порнуха, но бумажная, типа «Spid info». Под мышкой у парня толстая пачка старых эротических газет и журналов. Он скуп на слова, только мычит, но губы, и пальцы выписывают передо мной такие кренделя, что я на мгновенье тоже немею. Потом лишь, очнувшись от изумления, отмахиваюсь:
—Now, now!
В этих непривычных для его острого глаза словах он, видимо, чувствует некоторое пренебрежение к своей ущербленной природе. Немой коробейник хмурится, шлет меня куда-то. По губам и возмущенной мимике догадываюсь — куда.
А тут уже следующий персонаж:
—Дядь, дя-иька, дядь!
Цыганка, лет, наверное, восьми. Грязная, ободранная, босая. Ей спать бы уже, а она:
—Рубль дай!
Мне она — ровно по пояс, но просит уверенно, даже нагло, по-взрослому.
—Нет у меня рубля!
Не люблю эту шатью-братию я.
В чернявых глазенках — ни капли смятения.
—А сколько есть?
Грублю, чтоб отстала:
—Нисколько!
Но ту не смущает мой тон:
—А в кармане?
—В каком кармане?
—Вот в этом.
Чумазая рученка тянется к нагрудному карману моей чистой голубой рубахи. Из него действительно выглядывает уголок одной из купюр.
—Не рубль это!
—А сколько?
—Тебе-то что?
—Ну, сколько? Десять? Дай десять рублей, дя-инька! Дай?
—Это сотня.
—Ну, сто рублей дай! — требует почти.
—Зачем тебе столько, такой маленькой?
—Нам с мамой. Ну, да-инька, дай! Мама обрадуется.
Дал рубль. Ушла, отблагодарив презрительным взглядом.
Вслед за ней:
—Э, брат!
Еще одна рожа! С какой-то дремучей горы. В руке — дорогой мобильник. Он вертит им перед моим носом, словно пачку стодолларовых банкнот. Играет в респект.
—Брат, помоги? У моей тачки что-то с проводкой.
Что-то там у него перегорело или просто не изолированы провода.
Якобы.
Знаем мы эти штучки.
—Идем, брат, подскажешь. Мамой клянусь, в долгу не останусь!
«Мама» — это у них в крови. Поласкают они их, горемык, во всяком дерьме, как последних, зачуханных шлюх. Услышали бы эти мамы клятвы некоторых из своих сыновей, язык бы им залили кипятком!
А может, и нет. Не аист же таких воспитал.
Я понимаю, что он норовит отвлечь меня от машины. Отстраняю его руку, слушаю, постоянно оглядываясь.
—Э, брат, нехорошо! — хмурится тот, досадуя, что я начеку. — Когда мужчины разговаривают, не принято отворачиваться.
Наивные глаза, бесхитростные, как у ребенка.
Действительно, чего это я? Человек, может быть, в самом деле, нуждается в помощи. Так убедительно просит….
Впрочем, подобные мысли не засоряют мне голову. Я убежден, что, пока мы тут травим лясы, его напарник крадется к дверце с другой стороны кабины. Наивный! Откуда ему знать, что пассажирская дверца открывается только изнутри. Предусмотрительность — страж дальнобойщика!
Ну, кажется, отметились все. Отбой! Давно уже спит дорога. Лишь редкие лунатики-энтузиасты нет-нет да проскочат мимо, чтобы тут же затеряться в ночи.
Вокруг, вдоль обочин, и в том и в другом направлении, остывает уставшая техника. Весь мировой автопром: и «вольво», и «маны», и «Мерседесы», шикарные, громадные, как динозавры. Еще больше — наших, особенно «мазов» с «КамАЗами». Те выглядят, конечно, скромней, но даже на их фоне мой грузовик — просто гадкий утенок. Невзрачный, маленький, Так, тьфу. Ни скорости, ни комфорта. Скворечник на колесах. К тому же, потрепан не одним лихолетием. И даже название: ну, что это за название — «Тата»? Не фирма, а какой-то гопак на капоте!
Но это я так, к слову. «Тата» — судьба.
Кормилица!
В теплом воздухе — ароматы шашлыка и солярки. Музыка, смех. Еще продолжается праздник жизни. Как здесь заснуть?
Соленый огурец, водка, стакан. А еще колбаса, килька… Все это разложено на пассажирском сиденье. Походный вариант шведского стола. Но в начале, после первой, — ломоть хлеба. Черного, ароматного. Я у распахнутой дверцы, на асфальте. Вжимаю его в ноздри, как эфирную маску. Под водку и гробовую усталость все кажется необычайно шикарным.
Теплая ночь искрится созвездиями. Пересвистываются с подружками озабоченные сверчки. Тянет к поэзии, приключениям. И как по мановению волшебной палочки:
—Юноша, не хотите с девушкой отдохнуть?
Мила. Смотрю на нее с любопытством. Что дальше? Я никогда еще не связывался с проститутками.
—Почем это все? — спрашиваю, оценивая взглядом фактуру.
А там все в порядке. Разве что ножки слегка полноваты. Хотя…
—У нас прейскурант!
—Так много услуг?
—В пределах разумного.
—А это?
—Секс, французская любовь.
—Миньет?
Поморщилась.
Эстетка!
—А цены?
—Смотря, что ты хочешь. Секс — двадцать долларов, лямур а ля Франс — в два раза меньше. Оплата почасовая.
Почувствовав мою заинтересованность, девушка отбросила излишнюю щепетильность и перешла на «ты». Ее деловитость в интимных вопросах меня забавляла. В тон ей, куражась, спросил:
—Это всё?
—Нет, не всё. Дальнейшее зависит от суммы и условий. В машине я заниматься этим не буду.
—Гигиена?
—Самолюбие.
—Вот даже как… А если с презервативом?
Она посмотрела на меня, как на малолетнего недоумка:
—Без презерватива мы вообще не работаем!
Вообще, разговор был не скучным. Барьеры приличий, ужимки, обычно сопровождающие прелюдию интима, — все это не засоряло нашу беседу.
—На чем остановимся? — спросила, наконец, она строго.
—Как ваше имя, мадемуазель?
—Элеонора.
—То есть — Эля?
—Пусть Эля. Или Нора. Так зовут меня друзья.
—Надеюсь к ним примкнуть. Ну, а я Александр.
—Звучит. Так что, Александр?
—Думаю.
—Здесь не экзамен по математике…
—Мысль одна всё же стукнула в голову.
—Уже краснею.
—Эля, я приличный человек!
—Господи, неужели ты вздумал на мне жениться?
—Не будем ставить телегу впереди лошади. Я предлагаю тебе пока предсвадебное путешествие.
—К морю?
—Практически.
—То есть вода рядом все-таки будет?
—Ты задаешь слишком много вопросов.
—А можно — еще один?
—Коротко.
—Зачем все откладывать?
—Хочешь сейчас?
—Время — деньги!
—Я очень устал, выпил. Тебе не понравлюсь.
—Ты слишком мнительный, Саша. Мы, женщины, способная публика. Тут главное — лишь вдохновить.
И правда. Получилось вовсе не плохо. Рюмка. другая… Потом, отдышавшись, оделись, выпили на посошок, и я окончательно захмелел. Растроганный сексуальными талантами, а может быть просто предощущением скуки, ожидавшей меня в пути, я напомнил:
—Так едем?
—А что я буду иметь? — спросила, чуть помолчав.
—Все у тебя — на деньги. Может, это любовь?
—Предлагаешь — бесплатно?
—Корысть развращает.
—По крайней мере, в ней есть хоть какой-то смысл.
—А в любви?
—Не отклоняйся от темы.
—А тема у нас?
—Коммерция. Это ж святое правило — сначала деньги и только потом стулья!
—У нас два-три дня. Учти: я оптовый покупатель.
—Скинем немного.
—В пределах разумного?
—У тебя хорошая память.
—Договорились.
—Во сколько оплытие?
—Думаю, в шесть. Может, чуть позже.
—Так рано?
—Я жаворонок.
Она разочарованно вздохнула:
—А я сова. Выходит, мы разные. А ты говоришь, любовь…
Цок-цок, и ее каблучки затихли в ночи.
Пригубив последнюю, забрался на спальник и забыл обо всем почти сразу.