Во всех лучших воспоминаниях о путче фигурирует слово «проспал». «Узнали от соседей. Сразу рванулись к N. — с его пылким поэтическим нравом он мог уже быть на баррикадах — к всеобщему облегчению, застали его в постели: проспал». Или: «О путче услышал от Z. Мы были всей компанией на море, и вот ранним утром он врывается в номер…» Или: «Августовские события застали меня далеко за городом, в лесной глуши — изнемогая от жары, я решил бросить все свои дела и на пару дней смотаться в деревню, где единственным напоминанием о внешнем мире была бетонка за лесом. В то утро оттуда доносился нескончаемый грохот, и лишь спустя месяцы я понял, что это шли колонны бронетехники. Тогда же для меня они были не чем иным, как назойливым шумом цивилизации, мешавшим спокойно спать…»
Московский замес 1991-го, стучавший по карнизам и барабанивший по дверям доинтернетной, не пуганой покемонами аналоговой столицы, в исторической перспективе оказался больше всего похожим на недавний шторм, который затопил трамвайные пути, повалил пару деревьев, заставил выйти из берегов Яузу, дал сумасшедшему вейкбордисту промчаться по шоссе под улюлюканье прохожих — и стих.
Я тоже все проспал — недалеко от центра воронки, возникшей над вестибюлем станции метро «Баррикадная» и на короткий миг приведшей в движение города и границы областей на экономической карте, — я лежал, свернувшись калачиком, в своей коротенькой кровати, паря между скрипучим военным паркетом и сыпучим постсоветским потолком, и смотрел свой детский сон, в котором моя комната плавно меняла очертания и поднималась на сто сорок первый этаж другого дома, в другом городе, на другой стороне планеты, куда таким же мистическим образом перемещались из своих постелей все, с кем я играл в футбол, а также все здания моего подмосковного города, кроме школы.
За изгибом железнодорожной дуги, в тридцати километрах к северу от меня, мокрая взъерошенная голова внезапно ловила горячую пулю, и, поймав, припадала к земле, чтобы перестать, чтобы начать распадаться и произрастать. «Парня застрелили в Москве», — сообщил кто-то из взрослых на следующий день. Так я узнал о путче, и каждый раз, когда я вспоминаю о нем, я думаю об этом парне — о нем и о том, в которого отрикошетило, и о третьем, который хочет спрыгнуть, но продолжает не успевать, и бесконечно падает и падает и падает в своем зацикленном переломном моменте, ударяется о крупнозернистую контрастную плитчатую столичную почву, разбивая череп и рассыпаясь цветными квадратными пикселями, быстрыми велосипедными огоньками, скакучими разношерстными эмоджиками, блескучими накладными ноготками, встревая и всходя искусственными газонами, натуральным кофе, собянинскими скамейками и путинскими победами, парковочными автоматами и лофт-кварталами в тишине исторических районов квы. Ждый раз, когда наступает авг, я собираю по крупицам маленькие воспоминания, которые кружатся, которые оседают, которые проштампованы, которые заламинированы, которые говорят: «До свидания».