Я плохо помню твое лицо, но я узнала тебя по запаху.
Это здесь, на улице. Я иду вдоль серых бесцветных домов, солнце смеется надо мною. Вокруг серый бесплотный город. Но запах ведет меня. Та, что рядом, что-то говорит, я не слушаю её. Я слышу запах. Он впивается тонкой иголочкой, он ведет в маленькую комнату в панельном доме. Я вспомнила! Узкая кровать, одна подушка на двоих, но нам все равно. Нам по 17, задорные щенки, мы любим друг друга. Ты обворожительна, твое тело не идеально, но подростковая угловатость тебе очень идет, твои волосы мягкие, как пух, в голубых, чистой воды, глазах отражаюсь я. Я глажу тебя, голова кружится, твоя кожа чуть влажная, бархатная, как на мягких игрушках.
И ты пахнешь, о, как ты пахнешь! Не одна, но сотни иголочек, впивающихся мне шею, где бьется жилка, это пупырышки на языке, это фиолетовые тени под окном, шершавость жареного хлеба, который мы едим на завтрак.
Мы встречаемся тайком, ты старше меня на целых полгода, и это кажется почти вечностью. Ведь это ты меня соблазнила, внезапно понимаю я. Изображать невинность, сводя с ума – то, что ты любила.
Наши пальцы сплетаются до хруста. Мы готовы целовать, кусать, царапать. Мы любим Твой запах! Не знаю, как описать. Как вообще можно описать запах. Разве только сравнить, но тебя не с чем и не с кем сравнить. Ты бесценна. Любовь к тебе дает мне жизнь. Это не метафора. Нет, мы не любим, мы пьем друг друга, мы проникаем, мы одно целое. Запах ведет меня. Мы даем друг другу клятвы. Пусть ради нашей любви умрет все живое. Мы заказываем такие кольца с нашими именами. Ювелир смотрел на нас, как на сумасшедших, но мы только смеялись и неслись неведомо куда.
Я бросила ту, которая со мной, прямо на улице, я иду, рядом какая-то очередная любовница. Как странно: любовница - от слова «любовь», но я не люблю. Она хочет меня удовлетворять и, наверное, по-своему любит. Я сказала ей: «Стой», и она застыла. Я бросила ее без сожаления.
Она не понимает, что я спасаю жизнь. Их много, но я одинока. И чем больше их становится, тем более мне одиноко. Кто-то сказал бы «тоскливее», я знаю эти слова. Но чувства мне недоступны.
Мне плохо. Я нюхаю и пью, что только можно, хоть никогда не кололась. Мне говорят: «Тебе скучно жить», но они не знают. На самом деле я не могу жить. Я почти ничего не чувствую. Я пытаюсь, я стараюсь, я заводила кошку, ходила на йогу, работала санитаркой, тратила папино наследство, резала руки. Ничего не помогало. Только ты.
Я твердо решила, еще месяц… Прошло двадцать девять дней и два часа. У меня все готово. Каждый месяц так говорю себе, но потом даю еще и еще один, потому что не верю в таблетки, но верю в чудо. Когда-то этому наступит конец, и я это знаю. Конец всегда наступает, как ни растягивай миг, или надейся на вечность. Но пока я заменяю его связями и тем, что пью. Теперь это не имеет значения?
Наверное, та на тротуаре – моя последняя «связь». Они всегда смотрят мне вслед, как сейчас эта, но разве это важно? Мы шли по улице, направляясь к ней домой, где ждало повторение скучного ритуала коротких объятий и душных ненужных слов. Люди слишком болтливы…
И вот, я вспомнила комнату, узкую кровать и подушку на двоих. Я зацепилась. Я буду идти за тобой. Я буду красться и вдыхать твой запах, и подойду в самом конце. Знаю, ты не забыла. Я опытная, я знаю, что такое не забывается. Ты повернешься, узнаешь, наши пальцы снова сплетутся и мы, наверное, будем долго молчать, и идти, держась за руки, не разбирая дороги, а потом окажемся в маленькой комнате с подушкой на двоих. И я буду жить и выброшу таблетки, и ты снова скажешь, что мой диагноз это ерунда, скажешь, что спасешь, как тогда.
Нас поймали. Родители увезли тебя. Добрые, желали только хорошего. Они хотели нас вылечить - от любви, от жизни. Тогда я первый раз сделала это и попала в больницу. Там было плохо, но я выжила, потому что думала о тебе, вспоминала твой запах, твой голос, твои руки. Я держалась за твой запах. Со временем он таял, оставляя самые тонкие ноты. Потом оттенки. Когда он ослабел, потом ушел, остались иголочки. Так интересно. Целый мир – и ты. Я никто, но пока есть ты – я значу целый мир, и поэтому я жива.
Мир для меня ничто. Пусть умрет все живое, но останешься ты.
Так много людей, и никто ничего не может сделать, только одна ты можешь спасти.
Хоть бы ты не села в машину, тогда мне тебя не догнать. Ты такая же –немного угловатая. Я смотрю на твои волосы, маленькие пушистые завитки, такие же шелковые. Время ничего не меняет, когда хочешь чувствовать.
Почему я не подхожу сразу. Почему хочу в конце. Можно, ведь просто догнать дотронуться, окликнуть, но как будто парализовало. Что это? Господи, что это? Что со мной. Мне плохо. Я поняла - это страх. Животный страх, скользкой змеей, ползущий по позвоночнику. На меня оглядываются, видимо страх коверкает лицо. Я, наверно, отвратительна. Знаю: лица искаженные страхом, неприятны. Но я ничего не могу поделать. Чего же я боюсь?
Ты идешь быстрыми шагами, ты явно куда-то спешишь. Я поняла, почему я боюсь. Мне важно знать, куда и к кому ты идешь. Между нами пропасть лет. Я наивная, наивная, глупая, как ребенок, совсем забыла - эта проклятая пропасть лет! Все стирается со временем. Я знаю, я опытная. Нет, неправда, неправда. Я дура.
Я иду за тобой, ты выходишь на набережную, ты ускоряешь шаги. Господи, ты бежишь. Мне кажется, что от меня убегает жизнь. Как рысь, несусь вслед.
Ты бежишь к кому-то. О, Боже, там ребенок. Ближе! Это девочка лет пяти. Лежит. Вокруг люди. У нее странное лицо. Ты кричишь. Я застыла. Ты тормошишь девочку, но ее голова безжизненно болтается, тебя пытаются оттащить.
Я все поняла, Это ужасно. Это дико, хочется кричать. Как я могу помочь тебе? У меня никогда не было и не будет детей, и я, такая тварь, ничего не чувствую, глядя на мертвого ребенка. Никакой жалости. Проклинаю себя. Как же я могу помочь, что я сделаю, если подойду? Хочу плакать, но нет слез.
Что-то произошло, сначала не могу понять, потом осознаю - исчез запах. Его нет, пропала комната с узкой кроватью и подушкой на двоих. Я делаю шаг назад, потом еще один. Ты говорила, к смерти надо поворачиваться лицом, и я поворачиваюсь к своей, и отворачиваюсь от чужой. Мне хочется совсем бежать отсюда. Что останется от тебя теперь, когда нет запаха, и нет жизни?
Невыносима мысль, что я не увидела твоего лица. Я тварь. Я жестокая и бессердечная, только о себе и думаю. Твой ребенок мертв. Нет, просто я давно не способна чувствовать. Проклятая болезнь. Пока я шла за тобой, я жила надеждой. Целых пять минут. Шаг, еще шаг, умирает надежда. Шаг, еще шаг, надежды нет. Еще шаг - пустота, еще шаг - бесчувствие, нет даже отчаяния.
И вдруг крик - истошный, страшный, похожий на вой. Это ты. Я, в ужасе, застываю. Каменею. Не знаю, что мне делать - убежать, уйти, после того, что так давно было между нами, даже не подойти к тебе, ничего не сказать. А может, я хоть капельку облегчу твое дикое страдание, не знаю, как там у нормальных людей. О, как ненавижу свою болезнь, лучше б Господь тогда отобрал у меня ноги, или даже глаза. Слепые, говорят, плачут, значит, чувствуют.
Не знаешь, не лезь. Но если не подойду, я даже не смогу попытаться. Стою на набережной, дрожу, кладу руку на лоб – горячий. Еще один крик, узнаю в нем знакомое: так же ты кричала, когда меня забирали от тебя. Крик переходит в неприятный вой, потом визг. Люди морщатся и отворачиваются. Они не готовы терпеть неприглядную сторону чужого горя. Люди предсказуемы и неинтересны. Если заболела - сначала жалеют, потом надоедает: «Возьми себя в руки, ты уже взрослая»; потом: «Господи, как надоела со своей кислой мордой»; потом: «Рохля, ленивая тварь, господи, как надоело». Я знаю, тебя ждет то же.
Что мне делать? Имею ли я право? Не сделаю ли хуже? Я знаю, что если не сейчас, больше тебя не увижу.
Зажмуриваюсь изо всех сил, собираюсь с духом и вдруг… слезы. Сначала будто чем-то забиты глаза, потом слезинка. И еще слезинка. Я не плакала пятнадцать лет. Опять ты. Ты, или твое горе. Мне жалко мертвую девочку. Господи, если бы ее можно было оживить. Но я знаю: те, кого забрали, не возвращаются.
Я снова чувствую. На моих глазах разбивались насмерть люди. Отец сгорел за четыре месяца от рака. На похоронах говорили «сильная», а у меня просто не было слез. Проклятая болезнью. Но сейчас я плачу, я чувствую.
Я решилась, я делаю эти оставшиеся между нами шаги, подхожу ближе, ближе, страха нет. Кладу тебе руку на плечо. На тебе серое пальто.
Ко мне бросаются какие-то люди, но я уже зацепилась. Ты не реагируешь, повернись же! Я рыдаю в полный голос, поэтому хватка ослабевает. Сажусь рядом с тобой, смотрю на лицо ребенка, полуприкрытые глаза со странным селедочным блеском. Вглядываюсь в лицо девочки. Мне не страшно, на тебя боюсь смотреть, мои слезы начинают предательски высыхать. Я вцепилась тебе в пальто. И вдруг понимаю всю нелепость. Рядом со мной сидит не тот угловатый подросток, а мать, у которой умер ребенок. Между нами пропасть лет, ты можешь меня даже не помнить. У тебя за пятнадцать лет определенно много кто был, и женщины и мужчины. У тебя, наверное, есть семья. У тебя дикое, невыразимое и неизгладимое временем, людьми, вином горе.
А я, как дура, шла на запах. И слезы прошли. Чем я думала?
Проклятая болезнь. Если я не последняя тварь, надо немедленно уйти. Ты не смотришь на меня, но я чувствую, как твоя рука вцепилась в мою. О, Господи. Это, наверное, просто инстинктивно. Что делать дальше? А твои пальцы все больше и больше стискивают мою руку, становится больно, но я терплю, я очень терпеливая. Теперь я не могу встать и уйти. Ты по-прежнему не смотришь на меня. Ты прислоняешься ко мне головой и воешь, потом ты визжишь, кусаешь меня за все, что попало.
Ты говоришь что-то несвязное, видимо, повторяешь имя. Прислушиваюсь. Я потрясена, моя душа разорвана. Ты повторяешь мое имя. Ты дала ребенку мое имя. Между рыданиями ты что-то несвязно говоришь, уткнувшись в мое пальто, из всего я слышу только имя. Наконец появляется кто-то властный и грубый, мужчина. Он с силой отрывает нас друг от друга. Она прижимается к нему всем телом и рыдает. У меня на руках и шее следы ее укусов, даже пальто разорвано. Ну что ж, мне пора. Пора уходить. Мой вид настолько непрезентабелен, что окружающие обращают внимание. Я вся в крови, одежда изорвана. Невыносима мысль, что я не рассмотрела твоего лица, а ты не узнала меня Я тварь. Я жестокая и бессердечная, только о себе и думаю. Твой ребенок мертв. Нет, просто я давно не способна чувствовать. Проклятая болезнь. Пока я шла за тобой, я жила надеждой. Целых пять минут. И вот, снова отворачиваюсь от чужой смерти. Шаг, еще шаг, умирает надежда. Шаг, еще шаг, надежды нет. Еще шаг - пустота, еще шаг - бесчувствие, нет даже отчаяния. Я понимаю – это конец. Еще шаг - бесчувствие. Прощай, любовь. Прощай мир, прощай история жизни и история болезни, прощайте врачи…
- Эй, ты, - кричит мне Твой отец.
Недоуменно смотрю в тускло-серые глаза, но не понимаю, что в них, и зачем. А он продолжает говорить, и слова скользят будто мимо меня.
- Один раз вы чуть не убили ее, - говорит он. - Она резала себя, ее спасли, после этого она стала другой. Всё ходила на какие-то вечеринки, притаскивала домой каких-то девок, с трудом забеременела…
Я уже не слушаю, а он всё что-то говорит:
- …и теперь сделаю все, что смогу, чтоб вы больше никогда не увиделись. Убирайся мерзкая тварь пока я не убил тебя… - ударило в спину.
Глупый смешной человек. Ты не можешь разлучить нас. Он продолжает что-то выкрикивать вслед, но я смеюсь – смеюсь тихо, внутри себя, как одна умею. Только я могу разлучить нас и это единственное, что я могу сделать Твое горе и я несовместимы. Снова. Шаг, еще шаг – что-то дрогнуло внутри. Еще шаг – охватывает легкость. Еще шаг. Прощай, Любовь. Еще шаг. Прощай, Мир. Прощай, каменное бесчувствие; прощайте, врачи; прощай, болезнь. Теперь решено. Я еще живу, но пусть ради нашей любви умрет все живое.