Завхозом в районном Доме Культуры Валерьевна служила с незапамятных времен. Высокая, худощавая, но при этом – широкая в плечах, с постоянной стрижкой под «а ля гарсон», с вечно дымящейся папиросой в зубах, она чаще напоминала тетку-охранника из всех, вместе взятых, американских триллеров. Но когда начинала, а часто и беспричинно, поносить всех «по матушке», то все понимали: баба –то наша, из самой, что ни на есть, российской глубинки, а потому, в случаях сбоя ее нервной системы, лучше держаться подальше, абы ненароком не попасть под ее тяжелую руку.
Фамилия у нее была прямо-таки знаменитая – Ленина.
Пропустив рюмочку-другую, она часто, с горделивым видом, произносила: «Я, как мой тёзка, всегда живая! Усатого пережила, Хруща, Бровастого… А уж скольких районных партейцев пережила! И ведь никогда не молчала! Есть Боженька на небесах! Уберег меня! А так как в мавзолей меня не пристроят, не хрен мне в перестройку перестраиваться!»
Рабочая неделя в ДК начиналась во вторник, а «понедельничала» Валерьевна всегда в своем саду-огороде.
- Сегодня смородину посадила! – громогласно, с беломориной во рту, заявляла она.
И, уже шепотом, добавляла: «Черную!»
- А чего шепотом-то?
- А, не дай Боже, услышат Эти, да еще и спросят: «А отчего не красную?»
Семьи у Валерьевны не было, детей тоже не было, а потому Дом Культуры по-настоящему был её родным домом. Приходила на работу она раным-рано, а уходила последней, предварительно «измучив сторожу все мозги». Казалось, что в Доме Культуры без ее пристального внимания и муха не пролетит, а по внешнему виду брошенного окурка она точно сможет определить хозяина.
Вернувшись с очередного профсоюзного собрания, глубоко затянувшись своей папиросиной, войдя в образ глубокой задумчивости, посмотрела через открытое окно на памятник вождю пролетариата и произнесла: «Вот ведь, братец мой, какие дела. Опять я «выдвиженщиной» стала: в профком выбрали…».
Сегодня я очень жалею, что не записывала в то время все побасенки, все эти интересные словечки, которые произносила совершенно непринужденно наша Валерьевна. Можно было создать целую серию рассказов.
При установке декораций на сцене, Валерьевна всегда присутствовала во главенствующей роли.
«Ну и что? Креслы – они креслы и есть!», - упиралась она на недовольства режиссера.
«Да как же Вы не понимаете, - возмущался режиссер, - это же абсолютно не та эпоха!»
«Эпоха, говоришь, не та? А питания – та? И кому Вы это сейчас говорите? Мне, прожившей большую неинтересную жизнь?»
В одном из спектаклей нашего народного театра главный герой в начале второго акта должен был почить в мир иной. «Умирал» он каждый раз по-разному, что называется «с кайфом». И, вот, стоит Валерьевна за кулисами на очередном спектакле и громко шепчет: «Передайте С., как только умрет, пусть сразу же ко мне забежит! - и добавила: вот ведь, как красиво чертяка умирать может! И всего-то за десять рублей!»
В Доме Культуры – проверка. В числе проверяющих был, как того требовали порядки восьмидесятых, третий секретарь РК КПСС. Чайно-кофейный столик в кабинете директора накрывала Валерьевна.
- О скатерть руки не вытирать! – произносит Валерьевна и, сообразив, что брякнула не то и не перед теми, пытается перенести разговор в другое русло:
- Тяжела была доля актрис в царские времена. Ни пером описать, ни гонораром оплатить! Их и людями-то не считали, всякие там подачки бросали на сцену: кошелечки с деньгами, колечки… А бывало и на содержание брали разные графья, князья…
- Валерьевна, что ты несешь?,- шепчет ей директор ДК.
«И рабочие, рабочие…».
А сразу же по уходу «проверяльщиков» Валерьевна всегда выносила свой вердикт: «Я им что? Гимназистка в отставке? Эти райкомовцы если говорят «здравствуйте», то нужно еще раз десять проверить, не лгут ли! Нездоровая у них тяга к культуре! Ишь, Жон-Дуаны!»
В одном из наших спектаклей главный герой просит взаймы денег: «Я не верну, дети мои вернут! Дети не вернут-внуки отдадут! А внуки не отдадут…» И тут, со своего любимого тринадцатого ряда, тринадцатого места, зычный голос Валерьевны: «Профком отдаст!».
Можно представить каким хохотом сопровождались все репетиции спектаклей, концертов, если на них присутствовала Валерьевна.
На генеральные репетиции Валерьевна усаживалась на свое место всегда первой. И слово ее всегда было заключительным. Все уже знали эту финальную фразу наизусть: «Сегодня вы всколыхнули меня на ДА!»
Помощник режиссера часто советовал актерам «отдаться своей роли целиком», на что Валерьевна всегда дополняла: «Не просто отдаться, а со стоном в душе, с Икстазом, до высшей меры!»
Валерьевна очень дружила с клубным художником, который помимо плакатов и лозунгов, большую часть своего рабочего времени отводил изготовлению сценических декораций. Семен Васильевич, казалось, работал в нашем Доме Культуры с самого его рождения, так же пережив всех «усатых-полосатых».
_ Ну разве это лиса? – возмущается Валерьевна, глядя на готовые для новогоднего утренника декорации, - такое впечатление, что моделью для этой лисы тебе служила горжетка моей прабабушки!
Однажды, в начале ноября, когда морозец уже разгулялся не на шутку, Валерьевна пришла на работу в новой шапке из выхухоли. Где и как она ее приобрела – это на отдельный рассказ потянет. Свои байки-похождения она умела излагать очень серьезно, всем своим внешним видом подчеркивая их подлинность. Именно, благодаря Валерьевне, и мы узнали, что есть такая зверушка – выхухоль.
На комментарии и комплименты по поводу обновы Валерьевна наша ответила, с присущим ей юмором, приглаживая свой «а ля-гарсон»: В старой-то шапке уши у меня трепались по ветру, как вымпела, а сейчас, когда эта выхухоль на моей хухоле, то и все морозы мне уже «похухоли»!» Веселое начало того утра зарядило всех настроением на целый день.
Сидит пьет газировку. Посмотрев на этикетку, произносит: «Вот, скоро и я буду, как здесь написано: Хранить в темном холодном месте в лежачем положении. Вы только мне ту списанную пианину рядышком обязательно поставьте! И пусть только комары там поют!»
- А пианино-то для чего?
- А вот пусть все знают, что я была культурным работником культуры!
Удивительно было то, что Валерьевна наша очень много читала, в ее скромненьком домике была богатейшая библиотека. В районной газете постоянно печатались ее стихи, красивые, часто дерзкие.
Не смотря на все ее выкрутасы, все мы знали, что сердце у Валерьевны доброе, душа светлая. Она была со всеми работниками и в горе, и в радости…
С тех пор прошло двадцать с лишним лет. Нас, наполненных до краев «энтуазизмом», как говаривала Валерьевна, разнесло по свету. Приказали долго жить и задорно-веселые агитбригады, концерты, наш народный театр. Да и Дом Культуры стал каким-то некультурным, коммерческим…
Два года назад, проводив в последний путь свою маму, я тихо брела по кладбищу. И вдруг обратила внимание, что на одной из могил стоит какая-то необычная картина в рамке. Подойдя ближе я вздрогнула: «Ленина Светлана Валерьевна. 1936-2014 »… «Надо же! А я и не знала… не осталось тех, кто бы сообщил мне…»
А на холсте в рамочке было нарисовано старенькое пианино… Почерк клубного художника Васильича… Только комары не пели – просто в декабре они не поют…