64 летняя Марья Ивановна надоела родственникам. Никто этого не показывал. Не принято детям показывать, что возня с полоумными, на старости, родителями надоела. А Марья Ивановна была действительно не подарок. Не успевали пасть на землю сумерки, как она во-всю начинала кричать, площадно браниться, стучать палкой об стену и батарею отопления, путать сына с упокоившимся мужем, а невестку называть именем соседки. И так всю ночь. Днем, впав в тихую дрему, просыпалась ненадолго, чтобы покушать да сходить под себя. Сын и особенно невестка втайне лелеяли надежду, что Марья Ивановна отойдет ко Господу, расчистив дорогу к головокружительному счастью, да не тут-то было.
Как только сгустились очередные сумерки, Марья Ивановна, внезапно перестав узнавать кого бы-то ни было, с криком: «Я должна ехать в Казань» (почему-то именно в Казань), принялась упорно выходить в окно. Зеленоватые от недосыпов супруги втащили ее за ноги в помещение, а любящий сын немедленно заколотил окно. Встала нешуточная дилемма – заколотить все окна, что при тридцатиградусной жаре было совсем нешуточно, или не спать по ночам, что было уже крайне тяжело, ведь из-за постоянных недосыпов нарастал семейный разлад, угрожавший существованию новоиспеченной семьи.
До болезни Марья Ивановна была милейший человек, доктор наук, без пяти минут академик, души не чаяла в невестке, всегда говорила, что надо-де жить по совести, и пусть червячком шевелилась совесть, да что она против месяца жестокого недосыпа. Обстановка стала мрачной. В доме будто мертвец поселился. Окна, все же, пришлось, заколотить.
Тут новая напасть: Марья Ивановна перестала кушать. Отпала одна необходимость, но появилась более насущная – надо было спасать ей жизнь. И тут бессмертную душу ближнего надвое разрывает. С одной стороны, хочется, чтобы решилось все разом. Похоронили – отоспались, зажили, родили. С другой – совесть, страх и ответственность заедают. Поэтому пошел сын, взял направление у врачей, и вызвал скорую, не простую, а психиатрическую. Марью Ивановну, за версту источающую запах «голодного ацетона», двое испитых молодцев в импозантных красных куртках с загадочной надписью СБПСП на спинах, тихо матерясь, погрузили в машину. Доктор лет 45, с благородной проседью, источавший запах «обыкновенного перегара», наказал сыну сидеть, да помалкивать, не отвлекать расспросами («наслушался за 15 лет»), и скомандовал трогать. Машину трясло, водитель, время от времени, крыл матом других водителей, по-видимому не желавших уступать дорогу, но всему приходит конец, и через двадцать минут перед Марьей Ивановной явилась врач потрясающей красоты, которая сходу написала «отказ от госпитализации» в журнале отказов от госпитализаций.
- За что? - Возопил сын матери.
Пытаясь замазать очевидную вещь (в больницу не берут стариков), врач пустилась в пространные объяснения о сущности совместного бега симптомов, называемым синдромом, при наличии которого загадочное слово «диагноз» уже не просто слово, а состояние, и человек уже не просто какой-то там человек, а больной, и имеет очень много прав. И Марья Ивановна имеет много прав, только не у нас.
- Она же не ест, она может умереть, - заскулил любящий сын.
Доктор обворожительно улыбнулась, обдав маминого сына потоком загадочных флюидов, да так, что он немедленно был готов внимать. «Такая красивая, и зачем-то в психбольнице», - подумал он.
«Красивая» объяснила, что врач со скорой ошибся, недостаточно расспросил, не учел, не проявил, не, извините, унюхал нужное сочетание синдромов, дающее право, потому, что молодой еще (при этом опять обдала маминого сына флюидами, так, что он хоть сейчас готов был на руках тащить голодную маму домой). Доктор с перегаром, благородной сединой и 15-летним стажем тут же взвыл белугой. Марья Ивановна со своей голодовкой зависла над пропастью. Сын сидел, ждал, пока доктора препирались, и с тоской думал о заколоченных окнах и молодой жене.
Наконец профессиональный спор докторов достиг апогея.
- Вот сейчас мы посмотрим, - заворковала красивая докторша, потрясая вынутым из стола куском синеватого омлета (мамин сын немедленно изготовился смотреть), молодой доктор средних лет махнул рукой.
«Омлет из стола?», - удивился сын, а красивая докторша неожиданно превратилась в саму невинность в белом халате, как ангел, перелетела на кушетку к Марье Ивановне. Та немедленно вышла из прострации. Не в силах устоять против такого напора невинности, встрепенулась, воспрянула и произнесла: «Здравствуй, Танечка». «Имя жены», - механически отметил сын. Доктор обворожительно улыбнулась. «Марья Ивановна, нате, поешьте», - заворковала она, - «Откусите, хотя бы кусочек». Синеватый кусок омлета из больничной столовки застыл перед Марьей Ивановой. Повисла гнетущая пауза. «Откусите, пожалуйста, кусочек», - продолжала напевать доктор, поглаживая ее по руке и… Марья Ивановна откусила. Механически. Пожевала, проглотила, но красавица-доктор этого уже не видела, водрузившись за стол. Красавица неожиданно превратилась в чудовище. «Где Вы тут видите отказ от еды?» - закричало чудовище голосом базарной торговки. «Вы понимаете, что здесь больница, где оказывается неотложная помощь?!»
- Так что же было делать, она же не ела? - Вновь заскулил любящий сын.
- Вызвать участкового психиатра, а он, осмотрев маму, направил бы Вам патронажную медсестру, которая научила бы Вас, или Вашу жену надлежащему уходу за матерью. Доктор сделал бы назначения…
- Но он уже делал назначение.
Чудовище несколько смягчилось и даже улыбнулось.
- Поймите, у нас больница, которая оказывает неотложную помощь пациентам с психозами, а не занимается уходом и надзором за стариками. Раз Ваша мама кушает, а она кушает, - Вы сами видели, - то госпитализации она не подлежит.
Чудовище вновь превратилось в красавицу. «Ну не могу я ее взять, завтра начальство холку мою красивую намылит, а маму Вашу не позднее, как послезавтра, выпишут. А не выпишут, только хуже будет, она ведь, извините, под себя ходит? - ходит, а санитарку не дозовешься, да и звать она, как Вы сами понимаете, не будет. А я обязана написать, что она ест, в присутствии персонала, и, стало быть, оформить отказ. Такова система».
Сын повернулся к доктору скорой. Тот кивнул. Такова система. Это не мы, это она, - доктор мотнул головой влево вверх, - система.
Сын Марьи Ивановны посмотрел, куда доктор мотнул головой, и увидел угол железного шкафа
Через 10 дней Марью Ивановну похоронили. Вычистили, проветрили квартиру. Не прошло недели, как над горем средней интенсивности верх взял сверхинтенсивный инстинкт размножения. И оба втайне были даже рады, что не виноваты, а виноваты жестокие врачи и проклятая система. Ведь главное, чтобы совесть была чиста. Так всегда говорила Марья Ивановна. И теперь, с чистой совестью, можно вздохнуть с облегчением. И они вздохнули.