http://www.proza.ru/2014/08/31/1062
- А знаешь, ты убедил меня, - откинулся в кресле Артур, - на днях я купил-таки ноутбук, стал баловаться энтернетом. Есть, есть в нём кое-что интересное - та же твоя Проза ру... Но вот чего я, извини, в тебе не понимаю, так это...
Он деловито прикурил, забросил руки за голову и, выпустив лым, добавил:
- Ты, похоже, завязал с поэзией. А? Вижу у тебя только суровую прозу, в стихах же мелькают только старые даты. Пошто забросил?
- В смысле? - искренне удивился я.
- В прямом. Ну, как жанр. Сравниваю стихи кой-кого других с твоими, и каким, думаешь, отдаю предпочтение?
Он сидел напротив, глаза смеялись. Во мне метнулось то приятное чуть холодноватое, чему не успеваешь дать определения; оно скользнуло от желудка вниз, и я почувствовал, что краснею.
Артур был доволен - само дружелюбие:
- Да полно тебе, уймись! Не ради для потешить твоё авторское самолюбие спросил. Признаю: умеешь, умеешь ты энто дело, и написано у тебя обычно легко, и рифма есть, читается не хуже, но тематика твоих творений, извини... Твоё умение да применить бы к чему-либо такому-эдакому, что могло бы быть интересно тем, кого критики называют "народом", не обязательно "гражданами". Так что на сегодня ты не поэт, а - стихослагатель! Извини - сихотворец. Понял, наконец, в каком смысле "забросил"? Не обидно тебе?
Нет, не сожаление, не обида мелькнула во мне. Наоборот - человек впервые прямо в глаза сказал мне то, что давно смущает меня самого. Да и кого может интересовать, сколько времени и души требует от автора стихотворение, чтобы "выпорхнуть из-под пера" лёгким и доходчивым! А мои темы...
Я вздохнул:
- Видишь ли, Юра...
- Так и знал, что увиливать будешь, - засмеялся Артур, - да смотрел я, смотрел, наизусть знаю твоего "Адьютанта его превосходительства"! Хороший человек был Владимир Зеноныч, отличнейший! А что-нибудь толковое на критику ответить можешь?
- Ну, раз так, - подозреваю, моя улыбка выглядела кривоватой, - слушай!
Было нас среди всех остальных на факультете "А" в "восемьсот двадцать восьмой гвардейской" группе шестеро... Ты, наверное, не успел ещё прочитать у меня "На что годятся жжёные..." или "Женю"? Так вот... На пятом курсе лекции по дисциплинам "Динамика полёта" и "Проектирование" нам читал профессор Гинсбург. Исаак Павлович... Ну, это жуткая математика! Напримар, формула начиналась на этой странице, а знак равенства появлялся только на следующем листе!... Даже рекомендовалось при сдаче экзаменов иметь при себе тетрадку с записью лекций. Записывали их в секретные тетради, которые дежурный получал и сдавал в Первый отдел...
И была в нашей "гвардейской" группе такая Люся, а среди нас, шестерых - Вовка Шилин по прозвищу Прохиндей...
- Не длинновата ли преамбула?...
- Отстань! Такая, как надо!... Короче, Прохиндей стал мотать лекции - ну, конечно же не только он... А тетрадка его нетронутая, вся такая невинная, скучала без деда, дремала в стопочке. В сторонке. И однажды, будучи дежурным, я её раскрыл - просто так, со скуки. И на втором или третьем листе - первый-то листочек был девственно чистым! - увидел стихи:
О, Люся милая моя!
Когда же будешь ты моя?
Прошло уже так много дней,
а ты не хочешь быть моей.
- Та-ак! - хмыкнул Артур, - что-то новенокое! Ну, и?...
- Ты ж понимаешь: бред! Чтобы в секретной тетради... Я, конечно, не стал трепаться про своё литературное открытие, но заострился! А через день гляжу - новая публикация:
К тебе, несчастный Прохиндей,
вздыхая громко, обращаюсь
и без тебя в тоске своей
рыдаю и, стеная, маюсь.
Зачем ты гордости своей
в тот миг тяжёлый не умерил?
Ушёл... Послушал злых людей,
их грязным сплетням ты поверил!
Моя любовь к тебе чиста,
твоею вечно остаюся!
Целую я твои уста,
прости меня, несчастный!
Люся Конечно же, дежурным по тетрадкам в группе и на потоке бывал не я один, и о поэтическом демарше стало известно и другим... Естественно, возник вопрос: кто же он, этот стихотворец-невидимка?
- Ну, что ж, - в Артуре что-то мелькнуло, - стиль стишка близок к твоему... Похоже, твоя была работа?
- Когда бы! Я и сам был озадачен!... А ещё через день - бац: в тетрадке новые стихи!
Я вся горю, тебя завидев,
я вся пылаю от огня!
А ты давно меня обидел,
из сердца выкинув меня...
Но я, надежды не теряя,
тебя зову в последний раз:
приди ко мне! Со мной играя,
других забудешь, милый, враз!
А если нет, тогда - не надо:
или к другой и с ней играй!
Твоёму счастью буду рада,
но я - твоя, мой милый! Знай:
Я б померла, коль не любила б!
Навек твоя! Я жду!
Людмила
Короче, опусы были обнаружены не только мной, и вектор внимания в секретной аудитории резко изменил своё направление! Представь: уважаемый профессор бормочет где-то там что-то своё, стучит мелом по доске, что-то рисует, пишет формулы... Да пошёл он подальше вместе со своими ракетами! Не до него! Никто зудёж этот не слушает, отовсюду слышен шёпоток да редкие смешки, и каждый, услышавший покуда только звон и не успевший ознакомиться с первоисточником, пытается хотя бы по хихиканью проследить направление, куда под столами ползёт источник знаний, который чуть ли не рвут из очередных рук. А я тем временем в надежде обнаружить автора шедевров смотрел на выражения лиц, и понял, что это дело рук Лёхи или Андрея: бродили во мне подозрения, что оба они, как и я, балуются стихами. За два года до этого мы с ними... Ну, да не в этом дело...
Словом, после лекций подступил к ним к обоим вплотную, расколол, и на следующий же день в тетрадке появилось четвёртое стихотворение:
И почему же нет ответа?
Я вся горю: о, где ты, где ты!
Приди ко мне, душа моя -
вся по тебе иссохла я!
Твои очки, а также рыло,
подтяжки, губы - всё мне мило;
как будто, я наелась мыла!...
Я буду вновь твоя...
Людмила.
Показалось, во взгдяде Артура мелькнуло восхищение:
- Ну это-то, наконец, твоё? Ишь, как скромно потупился... Сколько лет прошло с тех пор - шестьдесят? И как ты только помнишь эту дребедень! Да ла-адно тебе, не возникай, не бери в голову: действительно, смешно и мило. Ну, и дальше?
- А дальше стали появляться всё новые стихи. Писали мы попарно, меняясь, и через несколько дней - появился такой вот ответ , вроде бы, от Прохиндея:
Милая, Ваши коровьи глаза
мне очень часто снятся в постели
и затмевает мне очи слеза,
рыданья сдерживаю еле-еле.
О, как бы хотел я видеть вас
во время любое дня или ночи,
рыло, спелое, как ананас...
Но это я так, между прочим...
Старый бог Иисус Христос!
Что ж ты смотришь, разинув очи?...
Но, только буги ветер принёс
и в туалет захотелось очень!
На этом кончаю: время не ждёт!
Лезут по небу чёрные туччи,
запах весны в ноздри бьёт,
словно пахнет вонючей онучей!...
А потом - её ответ на ответ:
Милый, пух ваших усов
очень приятно щекочет губы,
жаль только, что стрелка часов
мерно бьёт циферблату в зубы.
О, если б щас, уложив на матрас,
долго глядеть в Ваши мутные очи!...
: Но, как нарочно, как раз сейчас
опять в туалет захотелось очень.
Сижу - думаю, думы лезут:
одну отдумаю - другая готова:
что, если б, скажем, ты был бык,
а я бы, скажем, была корова?
О, как бы тебя я тогда любила б:
в жертву нервюры души принесла б,
ум и сердце тебе подарила б,
от синей тоски тебя спасла!
Но, ты, усатый и нехороший,
лучшими чувствами пренебрёг!
Дать бы по морде рваной галошей,
чтобы с другой играть не мог!
- А что Люся эта? Вы ж её, действительно, обидели этими стихами.
- Да ладно тебе! - удивился я его реакции, - тут-то она как раз уже смеялась. Это раньше, с самого начала, когда девки (у нас их ещё трое было в группе) пытались настропалить её - мол, оскорбляют тебя... Немножко поплакала и поняла, что обидного про неё ничего нет - просто такая вот шутка. Да и в самом деле ничего у них с Прохиндеем не было...
А мы к этому времени, сидя за одним столом, писали уже втроём. Например, следующим был такой шедевер:
Вновь за перо своё беруся
(недавний случай мне помог):
Володя ждал в засаде Люсю,
Володя Люся подстерёг!
Но лютой скромностью страдая,
навстречу выйти ей не смог.
Вчера, увы, с другой играя,
остался Вова без сапог.
А Люся шла, верзом играя...
Он потянул ноздрями дух
и... всхлипнул, стену лобызая,
засиженную сотней мух.
Артур зашёлся от смеха, глядя на него, я тоже не мог не засмеяться; успокоился он не сразу:
- "Верзо-ом"! Представил, как твоя Люся хиляет мимо Вовы, как её аппетитный задик рисует восьмёрки... Ну, конечно же, вы тоже увлекались словечками из лабушского языка - всякими, там, хилять, кирять, берлять, сурлять, верзать... Студенты в те годы многое взяли у лабухов! А Люся ваша, - он снова заржал, - знала этот язык?
- Знала, не знала... Не для неё писалось всё это: мы самовыражались! Нас занесло даже на нечто футуристическое, хотя мы и сами не поняли, что хотели этим выразить:
Сильные руки гнули снег,
мозги капали через ноздри,
рыжих жирных кобыл бег
вбивал в сталь деревянные гвозди.
Старый глупый облезлый пёс
ел у крыльца сапоги на вате,
Прохиндейский красный нос
лежал рядом с носком на кровати.
Бешеным бегом взъярялось метро,
хрипло гремели баки ракеты...
Вот завыло где-то ведро,
посыпались поцелуев пакеты...
Шилин! Что ж Вы заткнули рот?
Ваших усов мы давно не видали!
Хоша, конешно, от Вас и рвёт,
но Вы б хоть изредка - забгали б?
Ведь в институт провели метро:
стало ездить теплей и быстрее.
Вы ж, обнажив сачка нутро,
стали окончательно Прохиндеем!
Артур поднял брови:
- Не понял... В институт метро?... А-а, понял! Метро-то в Питере появилось только в конце 55-го, а ваш Военмех живёт ядом со станцией "Технологический институт"...
Хороший слушатель мне попался, что и говорить, однако, пора было закруглять тему:
- Вообще-то, сегодня я понимаю, это последнее произведение показывало, что тема оказалась исчерпанной, пора было завязывать. К тому же нам уже некоторое время мешала нарастающая трудность. И серьёзная! Для того, чтобы с несекретной бумажки новое стихотворение переписать в секретную Вовкину тетрадь, иногда приходилось шёпотом рассылать требования о немедленном возврате нам оной - а каково это ржущему читателю расстаться с источником ржания! И кроме того, тетрадь из аудитории, где занимался наш "жидкостной" ("жээрдиный") поток, уже стали тайно выносить, чтобы с её содержанием смогли ознакомиться "пороховики" ("твердотопливники"). Более того! Про наши литературные изыски прознали на других факультетах и курсах, и с некоторых пор мы (по крайней мере я) почувствовали расширенное внимание к своей персоне...
- Так вон оно откуда твоя неуёмная скромность!... Похоже, так и сидит в тебе с того времени неудовлетворённое авторское самолюбие? Смотри, чтобы не получавшее десятилетиями должного удовлетворения, - Артур явно был доволен моим рассказом, - не подхватило б оно сегодня какую-нибудь дурную болезнь...
Моя встречная улыбка, возможно, вышла кривоватой, и я решил, так сказать, тушировать тему, но он меня опередил:
- Одного не понимаю. А сам этот ваш Первый отдел что-нибудь делал, интересовался, как ведутся-содержатся студентами секретные документы? Я же тоже не из лесов явился на свет и к секретам прикасался. У нас, например, проходили регулярные проверки. Скажи-ка лучше - а к вашей троице самобытных талантов никто не пытался примазаться? Судя по вашим стихам, наворопятить выдумок на эту тему вы могли сколько хошь. Но ведь тетрадь с записями секретных лекций может оказаться интересной не только студентам но и натуральному шпиёну...
- Да брось ты, Артур! Я с течением времени понял, что вся наша студенческая "секретность" на деле была только тренировкой, натаскиванием на умение молчать, не трепаться - знаешь, как щенят натаскивают на что-либо? - и наши упражнения в тетрадке Прохиндея объективно лили воду на ту же мельницу - натаскивание на умение молчать! Да и какой шпион полезет за секретами к студенту! Вот гебешник, или сексот-стукач, вошедший в доверие к стихоплётам - эт конечно! Тебе разве не было предложений о "сотрудничестве"? А сами-то они на своей работе-заботе халтурили, между прочим, ещё как!
- И чем же закончилась ваша стихотворная эпопея? - во взгляде Артура читалось недоверие.
- Эти наши секретные тетрадки они обязаны были блюсти - или как это называется? - регулярно "перлюстрировать". А Вовкину прошлёпали!... Началось-то это наше стихоблудство осенью 55-го, а закончилось, аж, в мае 56-го. Так вот, только в июне посде того, как тетрадь побродила везде, где только представить возможно, до неё-таки добрался Первый отдел! И вскоре на всеобщее обозрение в вестибюле был вывешен
Приказ
директора Военно-механического института
"Тыр-пыр, восемь дыр... За учинение непотребных записей в закрытой тетради
по дисциплине "Проектирование" студенту группы 828 факультета "А"
Шилину Владимиру Никитичу
объявить строгий выговор.
Директор института: Имярек
(подпись, печать)"
Так что, любезный Артур, теперь тебе известно, откуда произрастает тематика моей, как ты выражаешься, поэзии... Или стиль. Я и сам считаю, что именно в "непотребных записях" скрываются корни того рифмованного, что размещено на странице автора Эргэдэ.
- Всё-таки скажи мне, автор Эргэдэ, как можно помнить всё то, что ты мне зачитал? Ведь шестьдесят лет назад!...
- Как, я не говорил? Это просто! Собрались мы как-то отметить очередную годовщину расставания с альмаматер, и приехал на неё из какого-то номерного города Толя Ник из нашей группы. И за столом дома у Прохиндея, когда было выпито уже немало, он вдруг вытащил из кармана листочки со всеми этими стихами, переписанными из секретной иетрадки. Это был всеобщий восторг! Мы потом, сидя за столом, долго, громко и хором читали их, каждое провожая кто глотком, а кто и рюмкой. И ржали!
А вообще-то стоит добавить, что наша команда шестерых после окончания института не распалась. Прохиндей подключился к нашим упражнениям в стихосложении, и всё чаще ко многим событиям в жизни нашей и окрестностей стали появляться стихи - мы их называли "гадостями". Перед очередным мероприятием часто можно было слышать вопрос "гадость готова?", и в случае необходимости вносились согласованные исправления. Или дополнения. Я вот сейчас соображаю - не стоит ли, слегка подправив, эти "гадости" тоже показать читающей публике?...
Знаешь... А открою-ка я, Артур, отдельную рубрику и назову её, хотя бы, "Гадости для радости". Там и будет! Ты, надеюсь, будешь первым читателем?