Глава 27.
Зима 856 г. Окрестности Лосиного бора. Дом на Заячьем холме. Подарок, вызвавший боль. Уле чувствует силу, но теряет веру в себя. Бывает ли Ад на Земле? Тайны прошлого знахаря-целителя и ведуна Ормульфа Тощего.
В окрестностях Лосиного бора и Заячьего холма зима перевалила за свою середину. Середина северной зимы - середина власти снега и льда. Когда холод, в предчувствии близкой весны, лютует будто в последний раз, трескучим морозом и толстым крепким льдом подчиняя себе всю природу: долины, холмы, леса, болота и реки. По утрам округа Заячьего холма покрывалась туманной морозной дымкой. А короткое дневное солнце уже превращало снег и лёд в тонкие ручейки талой воды, стекающие по лесным тропинкам. На стрехах Ормульфовой избы наросли крупные и искристые в солнечном свете сосульки, которые Сигфрёд и Хомрад, играючи сбивали, любуясь диковинными переливами хрустальных осколков, на первый взгляд обычного, но сейчас такого волшебно красивого льда.
Проснувшись сегодня Сигфрёд вновь любовался дарёным мечом. Вроде бы простая вещь: обычное железо клинка, лакированное дерево ножен, но таилось в ней что-то, притягивающее взор и внимание, бередящее воображение. Вот и сейчас увлечённо его разглядывая, Сигфрёд отмечал: железо клинка, начищенное до блеска и отточенное как бритва, таило в себе необычный узор, повторяющий силуэты ветвей волшебного дерева, как-будто вросшего в тело клинка; ножны деревянные, но приятно гладкие и изумительного, радующего взгляд, вишнёвого цвета.
- Дай глянуть, Сигфрёд... - донеслось из угла, где расположился Уле. И Сигфрёд, шагнув в полутьму, протянул свой подарок кузнецу. Уле увидел дарёный Сигфрёду меч и глаза его, остужаемые влагой накативших внезапно слёз, загорелись, а из груди вырвался горестный стон.
- Меч!!! Кузня... Ремесло... Служение Тору... - отдельные слова, из проглатываемых в волнении фраз, хриплыми выдохами вылетали из его губ. Но он наконец отдышавшись, вышел на середину дома и горестно продолжил, держа меч Сигфрёда в руке:
- Какой из калеки кузнец? Что можно сотворить одной рукой? Кому я теперь нужен? Куда я пойду предстоящей весной? Я чувствую себя тенью в аду, в туманном Хеле. Для меня теперь нет места в жизни, нет места на всей земле. Мидгард отверг меня. Я ничего не умею делать и ничем не владею, кроме кузнечного ремесла. Как я теперь буду жить? Я унижен судьбой и забыт богами. О, Тор-громовержец!!! Зачем я выжил? Зачем...
Подавленным и опустощённым, вернулся Уле на своё место и ещё долго отрешённым взглядом смотрел в пространство разом притихшего жилища Ормульфа Тощего. Сигфрёд, всё ещё находясь под впечатлением реакции Уле, поспешно убрал меч с глаз долой. Хомрад молчал, угрюмо глядя в пол, он тоже был под впечатлением человеческого горя, выплеснувшегося и на него.
- Ты не прав, кузнец Уле. Ада на земле не бывает. Хель ведь он лежит глубоко под землёй и недоступен для живых. А ты дышишь и видишь солнце. Ты - живой. Твой ад сейчас живёт только в твоём сердце. Ты сам впустил его туда. И ты сам теперь трепещешься в оковах отчаяния, пребываешь в горести и жалости к самому себе. А жалость, она унижает и отнимает волю, она делает из тебя покорного раба. Ты, умелый и повидавший жизнь кузнец, вдруг перестал быть борцом. Огонь и железо учат стойкости. А ты её сейчас потерял. Всеотец, бог Один, ведь тоже правит Асгардом пользуясь только одним глазом. Второй он потерял по собственному решению и без принуждения, но не сделал из этого трагедии и не умывался слезами жалости к себе. Если бы ему сказали: - Отдай руку за божественную мудрость! Я уверен, он не отказался бы. Так подумай, смертный, какой мудрости и какого дела ждёт от тебя Один и твой покровитель, Тор, подвергнув твоё тело и сердце, таким испытаниям и лишениям... Когда ты это поймёшь - станешь свободным от оков своего горя и отчаяния! - тихо, но крайне убеждённо в своей правоте, и поэтому понятно для всех, произнёс старый ведун Ормульф Тощий. А Уле, откинувшись на лежанку, закрыл глаза и попытался принять услышанное, понять сказанное и найти на всё это ответы.
Шли зимние, ничем не примечательные дни и вечера, и все обитатели жилища Ормульфа Тощего коротали время у очага. А Уле использовал представившуюся возможность внимательнее присмотреться и прислушаться к старому ведуну. Он уже знал, что старик не потомок выходцев из Гётланда, а такой же норег как и он сам. Что привело его в эти места? Что побудило стать отшельником? Эти вопросы не давали покоя кузнецу, но задать их старику он не решался, боясь нарушить законы гостеприимства.
Иногда и на старика Ормульфа находило мрачное настроение, он становился неразговорчивым, вялым, и тогда Уле вместе с братьями сами занимались хозяйскими делами. Старик же разжигал очаг, и подолгу сидел в полной неподвижности, уставившись в огонь, иногда прихлёбывая из заветной фляжки, всегда висевшей у него на поясе. Судя по его довольно крепкой и хорошо сложенной фигуре, а также по многочисленным шрамам на лице, руках и на теле, старик был когда-то воином и, видимо, знатным.
Однажды Уле раскопал в углу хижины среди связок трав и кореньев старый сундук полный воинского снаряжения, поразившего кузнеца богатой отделкой. Здесь была дорогая и очень прочная кольчуга, не менее ценный, украшенный золотой насечкой пластинчатый железный панцирь, овальный щит с приклёпанными железными пластинами, тул с луком, по размерам значительно большим, чем луки виденные им раньше, шлем и длинный меч с лезвием, закруглённым на конце. Он больше всего заинтересовал кузнеца, перевидавшего на своем веку множество клинков разных форм; металл, из которого был выкован меч, отливал волнистой синевой с рисунком, напоминающим изморозь. Видно было, что старик бережно относится к оружию – оно было хорошо вычищено и смазано тонким слоем бараньего жира. А однажды Уле получил подтверждение своим догадкам о том, что старик когда-то в совершенстве владел воинской наукой, не забытой им до сих пор. Старый Ормульф по утрам до седьмого пота гонял Сигфрёда и Хомрада, прививая им науку владения, пока ещё деревянным, но грозным и вездесущим, мечом. Братья уходили с занятий в синяках, но с гордостью в усталых глазах - они становились мужчинами, воинами. И ещё долго в ушах Уле звучали команды Ормульфа Тощего, тренирующего обучающихся бою на мечах братьев, при помощи обычной палки вместо деревянного меча:
-Прикрылся! Шаг вперёд! Удар! Прикрылся! Шаг назад! Взгляд на противника!Прикрылся! Шаг вперёд ! Финт! Удар! Прикрлылся! Шаг назад! Взгляд на соседа по строю! Повторить!!!
На тренировках старый Ормульф молодел на глазах. Он оживлялся, смеялся и лучился хорошим настроением. А его тело становилось проворным и ловким как у кошки.
Рана почти зажила, и кузнец Уле постепенно начал упражняться: брал камни правой рукой и клал их на сгиб левой, а затем поднимал её, стараясь как можно дольше удержать тяжести в приподнятом положении; натягивал верёвки, наматывая их на культю левой руки и растягивая правой. Как-то старый Ормульф застал Уле за этим занятием и долго наблюдал, как, морщась от боли в ране, при резких движениях всё еще напоминавшей о себе, тот раз за разом укреплял силу и крепость увечной руки, радуясь каждому удачной попытке пересилить её слабость, что пока не всегда удавалось.
- Смотри! - старик вытянул левую руку, оголённую по локоть, для обозрения кузнеца. На ней грубым червем расползался толстый и уродливый рубец от локтя до плеча. Уле слегка удивился, но тут же кивнул головой, подтверждая увиденное. Старик же вынул правой рукой нож, висевший в ножнах на поясе, и переложил его в левую. Момент броска Уле даже не успел заметить – лезвие ножа торчало в самом центре ствола неблизко стоящей ели, слегка подрагивая. Кузнец с трудом вытащил нож из дерева – бросок был необычайной силы и точности. Старик, неожиданно смутившись и пробормотав что-то в ответ на восторженные слова Уле, скрылся в хижине и долго оттуда не выходил, словно казня себя за опрометчивый поступок.
За последние дни Уле почувствовал себя в состоянии самостоятельно выйти за пределы Ормульфова жилища. Не находя себе места от волнения за свою судьбу и будущее, как-то заикнулся старику об этом своём намерении. Правда, ему не давали покоя мысли о его судьбе, высказанные ранее Ормульфом Тощим, а особенно его советы. Но и сидеть без дела в такое сложное для себя время он не мог: бесстрашное и деятельное сердце звало его к жизни, где каждый знал и имел своё место.
- Да, я с тобой согласен, Уле. Ты телом готов хоть сейчас выйти за порог моего дома. Но, что говорит тебе твоё сердце? Чем ты собираешься заняться в будущем? Как ты его себе представляешь, это будущее? Каким ты видишь своё новое место в Мидгарде? - спросил старый Ормульф, глядя прямо в глаза кузнеца.
- Слишком много вопросов? Но есть ли у тебя, Уле, ответы на них? Готов ли ты меня выслушать и внять моему совету? Речь моя будет долгой. Давай выйдем на воздух и сядем на солнышке! Ну, решайся!
Уле согласно кивнул и они вышли во двор. Мужчины устроившись на больших сосновых чурбаках, блаженно подставили лица тёплым лучам ясного зимнего солнца, и неспешная беседа полилась медленно, но основательно как густой янтарный мёд.
- Как ты успел заметить, я не всегда был отшельником и ведуном. Я родился на той, противоположной, стороне Северного моря, в Альвхейме, что на границе с Вингульмёрком, в городище Алльсборг... - махнув рукой в сторону побережья, начал свой рассказ Ормульф Тощий. - И звали меня Рёскви Хейдвальдссон. То было время молодого Гандальва Альвгейрссона, посаженного старым Альвгейром править Вингульмёрком. Нрава Гандальв был необузданного и злобливого, кровожадного и мстительного. Но он всегда честно платил за службу воинам-наёмникам, не гнушался и морского разбоя, чем сыскал себе славу конунга-викинга. Как-то летом он сманил меня с братьями, Рагнаром и Арном, в морской поход на Сконе, который стал самым удачным за последние пять лет. Наши суда ломились от награбленного, серебро валялось повсюду, а золоту уже никто не удивлялся. Наш ярл Стейн Гуннарссон, ставленник Гандальва Альвгейрссона, рассыпался в блогодарности и похвалах, высаживая нас на побережье Альвхейма. Но глаза его были полны злобной зависти ко мне и моим братьям. Он часто повторял, что у счастья и богатства нет братьев, и что все мы - должники Гандальва Альвгейрссона, давшего нам возможность взять такую добычу. Велика была наша добыча, но горькая доля ждала впереди. Своё возвращение мы праздновали целую седмицу. Все были веселы и пьяны. Нам море было по колено. И мы отправились на лодке в Унгерфьорд на торг, чтобы потратить свою долю серебра и купить товаров на зиму. Торг был удачным. Но на вторую ночь на нас напали какие-то люди, ограбили и убили братьев, слишком рьяно ставших защищать наше добро. Утром среди тел людей, павших в ночной схватке, я обнаружил старых знакомцев из хирда Стейна Гуннарссона. И тогда я понял всё и поклялся отомстить убийцам. Я подкараулил их на побережье и в честном бою убил десятерых вместе с вожаком, но их было слишком много - они тяжело ранили меня в левую руку, схватили и связали. Затем я долго сидел в старом и гнилом порубе без еды и питья, мучимый голодом, жаждой, холодом и неизвестностью. Через две седмицы меня и моих родовичей тинг приговорил к изгнанию из Альвхейма, а имущество наше забрали в казну Гандальва Альвгейрссона. Так решил наместник из Вингульмёрка, правящий в то время в наших краях. И вот тогда я почувствовал, что значит быть изгоем, нидингом. Когда каждый встречный мог безнаказанно убить меня, и был вправе отказать мне в крове, не дать еды и воды, закрыв передо мною двери своего жилища. Родовичи бесследно сгинули, и остался я в этом мире совсем один. Вот тогда я и познал полностью то, что ты называешь « ад на земле». И решил уйти от людей. Мудрый Всеотец всегда оставляет смертному выбор - когда идти некуда, иди к богу, который даст надежду на другое будущее, освободив от пут постылого прошлого. Я подался к жрецу Одина, Асгуду, в капище «Серая Скала», что на на побережье Вингульмёрка. Очень долгое время я провёл там, отрешившись от всего мира, пока не удовлетворил свою жажду познания тайн мироздания, здоровья и недугов, связи с богами. Пока не познал самого себя до конца. Раньше я грабил и калечил, а чужие жизни брал без сожаления, но теперь, по воле Одина, защищаю и исцеляю страждущих. Вот так я стал Ормульфом Тощим. Не колдуном, а ведуном. А потом я пришёл сюда, построил этот дом и поселился в нём. И пока я не встретил тебя, в моём сердце царил мир и согласие. А теперь, я как будто бы проснулся, и вновь увидел свой «ад», но теперь в твоих глазах. И сейчас я готов бороться с ним на равных, помогая выжить тебе и вырывая тебя из него.
- Почему ты, мудрый Ормульф, называешь себя ведуном, а все окружающие считают тебя колдуном?
-Постарайся понять, Уле! Разница в главном - ведун уже знает и имеет то, что колдун безуспешно испрашивает у высших сил. Ведун многое знает и многое умеет, а колдун в лучшем случае умеет, но не понимает истоков своего умения, потому что надеется только на силу своих заклинаний, ведун же - на свои знания и связь с окружающим миром, а иногда и с другими мирами. Колдун считает себя бессмертным, а ведун , увы - смертен.
- Так что же мне делать, мудрый старче, чтобы снова стать самим собой ?!
- Делай то, что умеешь лучше всего, то, чем занимался всю предыдущую жизнь. Снова стань кузнецом железа и своего счастья, забудь о своём увечии, и тогда боги сами вразумят. А я постараюсь помочь тебе стать прежним. И мне кажется, я знаю как это сделать.
Они ещё долго сидели во дворе, молчали и грелись на солнышке. Они снова были вместе, но каждый думал о своём. В сосредоточенном взгляде старого ведуна сквозила полная уверенность в положительном результате задуманного, а в глазах Уле впервые вспыхнули и заплескались ярким сполохом искры надежды.
Следующим утром старый Ормульф, сопровождаемый неотступной серой тенью, ушёл в Лосиный бор. Он отсутствовал два дня. Уле, братья Сигфрёд и Хомрад очень скоро заметили и ощутили его отсутствие, но они полностью доверяли старому ведуну и спокойно ждали его возвращения.