…Только лица остаются
и знакомые глаза...
Плачут ли они, смеются -
не слышны их голоса.
Льются с этих фотографий
океаны биографий,
жизнь в которых вся, до дна
с нашей переплетена.
И не муки и не слезы
остаются на виду,
и не зависть и беду
выражают эти позы,
не случайный интерес
и не сожаленья снова...
Свет - и ничего другого,
век - и никаких чудес…
Б. Окуджава
Вот и год миновал со дня ухода Натальи Николаевны Горбачёвой (20 августа 2015). Далеко не всех лучших людей Тюмени я знаю, далеко не всех, но для меня этот список лучших без светлого имени Наташи Горбачёвой был бы неполным! И пусть на работу неведомого мне механизма выявления этих людей никак не повлияет эта статья, уж я-то знаю, каким человеком была Наташа, и я знаю, и вы теперь тоже узнаете (если не знали прежде: не учились с ней или у неё, не работали рядом с ней), а это уже немало.
Мы учились с ней в одной группе на филфаке ТюмГУ, но в первое время между нами была дистанция. У Наташи на лбу было написано, какой безупречной отличницей она была, а я в школе училась плохо, вернее, совсем никак не училась. Отличники меня абсолютно не интересовали, т.к. большая их часть была людьми зашоренными, помешанными на карьере, ограниченными… И вдруг я совершенно случайно узнаю, что, как и я, Наташа «болеет» за канадских хоккеистов, а не за наших, как все. Канадцы, в отличие от наших, идущих «в последний бой», играли… От игры они получали удовольствие и были свободными. Они даже шлем не надевали и выходили на лёд красивые и весёлые. С хоккея и началось наше знакомство, а потом у нас была просто совершенно замечательная студенческая группа, где никто никому не завидовал, где все относились друг к другу с пониманием, уважением и симпатией. Такими остаёмся друг для друга и сейчас.
И ещё одно – я об этом даже ей никогда не говорила – однажды в сессию я должна была идти к отвечать сразу после Наташи. И вот пока она отвечала я, обычно волновавшаяся, неожиданно для себя совершенно успокоилась. Это было совсем не то спокойствие, которое соседствует с безразличием. Это было спокойствие уверенного в своих силах человека. Мои сомнения показались мне совершенной мелочью, я точно знала, что Истина есть и что я на том пути, который ведёт к Истине всех нас.
С тех пор Наташа стала моим добрым знаком, талисманом… Жаль, что я так и не призналась ей, опасаясь того, что она опять упрекнёт меня в сентиментальной дребедени. Но права я. Ведь не случайно в течение её мучительной болезни наши разговоры о кино, религии, истории и литературе отвлекали её хотя бы на какое-то время от страданий: в ней усиливался «инстинкт Истины» (В. Г. Белинский), она была «человеком вечным».
Это выражение («человек вечный») принадлежит Ларисе Георгиевне Беспаловой, нашему преподавателю литературы, известнейшему краеведу и просто-просто моему любимому Учителю. Однажды утешая меня от какой-то обиды, Лариса Георгиевна сказала мне, что обидевший меня человек не стоит сильных чувств, что он – «человек временный» в нашей жизни, а мы - «люди вечные», потому что «служим делу вечному». Так определяла она Истину.
И сразу на ум приходит Б. Окуджава:
…Почему мы исчезаем,
превращаясь в дым и пепел,
в глинозем, в солончаки,
в дух, что так неосязаем,
в прах, что выглядит нелепым,-
нытики и остряки?
Почему мы исчезаем
так внезапно, так жестоко,
даже слишком, может быть?
Потому что притязаем,
докопавшись до истока,
миру истину открыть.
Вот она в руках как будто,
можно, кажется, потрогать,
свет ее слепит глаза...
В ту же самую минуту
Некто нас берет под локоть
и уводит в небеса.
Это так несправедливо,
горько и невероятно -
невозможно осознать:
был счастливым, жил красиво,
но уже нельзя обратно,
чтоб по-умному начать…
Думаю, что сейчас уже ничто не помешает им обеим – Горбушке и Ларисе Георгиевне - увидеть и понять друг друга лучше, чем это удавалось при жизни.
Люди часто повторяют: сколько людей, столько и правд, пусть я ошибаюсь, но это – МОЁ мнение! Ничего общего с толерантностью в этой позиции нет и в помине. Однажды в споре о точках зрения на вопросы, связанные с последними годами жизни И. А. Бунина, мы с приятельницей дошли до крика и, услышав сакраментальное «…но это – МОЁ мнение, я имею на него право», я спросила, а зачем тебе неправильное мнение? Зачем человеку мнение, которое, как моча: скопилось – выплёскиваем?! Приятельница, конечно, не обиделась на меня. Слишком давно мы знаем друг друга, чтобы терять друг друга из-за грубости в споре. А дружим мы более полувека и умеем успехам друг друга и удачам радоваться, что, как известно, ценится много более, чем поддержка в тяжёлые минуты, что тоже случалось. Подруга «закрыла тему» знакомой мне за десятилетия нашего общения фразой: «Я забыла, что заслуживающим уважения мнением ты считаешь только своё».
Этой фразой часто отмахиваются от людей нашей профессии, призванных оценивать информацию с точки зрения её достоверности и обоснованности.
С Наташей нас связывает не столь долгая дружба, но в День Победы я созванивалась только с ней. Она любила фильмы о войне, не все, а только те, в которых была историческая достоверность, а не лакейский пафос: «Хронику пикирующего бомбардировщика» и «В бой идут одни старики», и в трудные минуты повторяла последние слова лётчика, направившего свою машину на гибельный таран: «Будем жить, ребята!».
Она любила «Звезду пленительного счастья», любила и понимала декабристов, людей из «не поротого поколения». И тех, «кто псами лег в двадцатые годы, молодыми и гордыми псами, со звонкими рыжими баками», и тех, чья жизнь была страшна, «тех из двадцатых годов, у которых перемещалась кровь!». Это текст её любимого романа Ю. Тынянова – «Смерть Вазир - Мухтара». «На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой…»
И в судьбе К. Симонова и Б. Окуджавы, поэтов и солдат, солдат и романтиков виделись ей те героические личности, которые, не претендуя на мифологию, достойно шли по жизни, не уклоняясь от ответственности за свои поступки и не выпрашивая у потомков любви поздними публичными покаяниями. Становясь седыми, больными и морщинистыми, они казались моложе окружавших их людей новых поколений, потому что сохранили прямой и бескомпромиссный взгляд на жизнь. Она и своим ученикам давала темы, связанные с творчеством художников, которые могли бы благотворно повлиять на духовное развитие студентов: Ю. Н. Тынянова, К. Г. Паустовского, М. А. Алданова…
Она была прирождённым филологом, удивительно тонко чувствующим текст и возможности слова. Конечно, она могла оставить после себя много больше того, что обычно перечисляют в таких случаях (статьи, книги, диссертации, достижения учеников, членов семьи, удостоившихся уважения или хотя бы подающих надежды…)
Она оставила больше всего этого - имя человека, сохранявшего всегда и во всём верность себе, не искавшего покровительства, автора немногих, но безупречных (!) текстов, которые не устареют, не поблекнут от времени. Она была необыкновенно требовательна к себе и во всём, чего касалась её рука: от белого листа бумаги и до подбора одежды, не допускала даже намёка на vulgar или parvenu. Она была, что называется, аристократом духа.
***
Лето 1974 года было необыкновенным! Прекрасное лето было. А мы сдавали сессию из последних сил и не позволяли себе мечтать об отдыхе, чтобы не терять бдительности и не расслабляться. И наконец, наступил день освобождения, но мы еще не верили в это. Мы ехали на диалектологическую практику чуть ли не на следующий после последнего экзамена день.
Строго формально — это была еще работа, но где-то в подсознании, отправляющиеся на две недели из пыльного города без надзирающего педагога (на всех не хватало надзирателей, мы же были послушными хорошистками и отличницами), мы уже были готовы к воле.
Ночью накануне нашего отъезда из города прошла большая гроза, основательно вымочившая землю, и мы, ехавшие в кузове машины, должны были несколько раз останавливаться, выбираться из машины, чтобы облегчить ее вес, когда она объезжала большие и теплые, несмотря на утреннюю прохладу, лужи.
У Тургенева в «Отцах и детях» есть замечательная фраза о «лучших днях в году – первых днях июня». У нас, вероятно, перволетие наступает позднее, но, влажное и жаркое, оно устанавливает фантастическое равенство между живущим, и ползающим, и ковыляющим, и порхающим. — Млеет все!
Не прошло и получаса с момента нашего прибытия в деревню, как, побросав пожитки свои, мы были уже на берегу Туры.
Река в этом месте делала крутой поворот, и дом наш находился на высоком берегу, красивом, но совершенно непригодном для использования его в качестве пляжа, так как берег реки был обрывистым, а дно в этом месте невероятно вязким. Но кто думал тогда о таких «мелочах»!
Самые водоплавающие из нас уже были на середине реки, откуда доносились фырканье, болтовня и взрывы смеха.
На высоком берегу оставалась одна Горбушка, которая всегда делала только то, что в этот момент считала нужным. В то время как все с визгом и воплями неслись к воде, она аккуратно раскладывала на траве одеяло, собираясь первым делом понежиться и позагорать.
Я получала свою порцию удовольствия, стоя по колено в иле. Не умея плавать, я не решалась шагнуть вперёд.
Тут мимо меня проходит наша Юля и тащит за собой за руку Свету Юдину, приговаривая: «Да не бойся ты, я плаваю, как дельфин». Ещё шаг, и рука Светки, поскользнувшейся на илистом дне и сорвавшейся вниз, выскальзывает из Юлькиной руки.
Светка мгновенно уходит под воду и становится совершенно невидной из-за взбаламученного ила. Её маленькое тело покажется на поверхности воды совсем не там, где его ожидали увидеть, и только на какую-то секунду, а потом её понесло на самую середину.
Там на середине наши пловчихи располагались весёлым кружочком, и я подумала, что, может быть, они-то сейчас и спасут Светку. Но они, видимо, оцепенели от неожиданности, после того как она вынырнула в центре их круга, отпрянули в разные стороны, и Светка, уйдя опять под воду, вылетела на поверхность реки и понеслась по течению…
«Всё! - сказала я себе. - Теперь мы можем только досмотреть до конца эту трагедию».
И тут с высокого берега Туры в воду полетело белое и длинное тело Наташи.
Я не помню, как это белое плыло к Светке... Явившаяся и неосознанная нами надежда сделала меня в этот миг совершенно слепой. Я ничего не видела, чтобы не сглазить, чтобы не спугнуть...
Помню, как выходила наша Горбачева на берег, вынося Светку. Не помню, как мы бежали по берегу. Помню, как все, свихнувшиеся от радости, дергали Светку за руки, волосы, плечи; чтобы окончательно поверить, что беду пронесло стороной, нужно было коснуться руками Светки, живой!
Помню, как радостно все мы вялой, отсутствующей Светке вопили в уши: «Ты ведь тону-у-ла!» А она смотрела на нас издалека и вдруг заплакала, оттого, объясняла она между всхлипываниями, что потеряла в воде косыночку. Она сшила ее накануне, подгоняя по цвету к своему купальнику.
О, каким воплем радости взорвались мы! Чушь какая! Косыночка! О, как орали мы – неимоверно счастливые, как мы гоготали от великого, от незаслуженного нами, но свалившегося на нас счастья! И тут я подумала, что если мы так ненормально рады, как должна радоваться та, которая всех нас спасла и осчастливила! Но Горбачевой нигде не было. Ее не было среди нас... Когда я увидела ее, то в первый момент у меня даже сжалось от страха сердце и заложило уши. Я тогда подумала, что все это спасение мне лишь привиделось, потому что наша Горбачева шла от реки, уставшая и потухшая, одиноко и медленно, как-то безнадежно. Как в совсем другом кино, где правда бывает только тяжелой и безрадостной, как пустые руки Горбачевой.
Я кинулась тормошить ее: «Ты чего, куда ты подевалась?!»
Она объяснила кратко и однозначно, что искала Светкину косынку, не нашла... и, не ускоряя или замедляя шага, поднялась на высокий берег, к себе.
Какова!
Это все было на самом деле! И это — одно из немногих (или многих?) совершенно замечательных, прекрасных событий, открывающих нам непредсказуемость жизни и людей, Божью милость, в конце концов!
Среди закономерных бед, закономерных предательств, закономерных несчастных случаев является нам Милость, и всегда в лице человека.
Все участники этого события, кроме Веры Ряшиной, лет через восемь умершей от сердечного приступа (кто бы мог из нас тогда подумать, что первой будет она?), живы. И могут подтвердить. Правда, никто не написал про это, и если не сделаю этого я, так и забудется чудо.
***
Я написала всё это и даже опубликовала очень давно, не предполагая, что вернусь к этому тексту ещё когда-нибудь. Кстати, Наташка только отмахнулась от меня, когда я спросила её, читала ли она. Отмахнулась, хмыкнула и всё отнесла исключительно на счёт моего романтизма… Потом, правда, много позже, когда её уже мучила болезнь, случайно коснувшись этой темы, она обмолвилась, что, может быть, зачтётся ей где-нибудь, когда-нибудь одно это доброе дело…
Однажды – это случилось уже в самом конце её последнего лета – я позвонила ей прямо из лесу, куда приехала со знакомыми собирать грибы.
Увлекшись, я заблудилась, испугалась... В довершение ко всему пошёл сильный дождь, и его шум заглушал все другие звуки, которые помогли бы мне сориентироваться в незнакомом месте. Встав под дерево, я пыталась связаться по телефону со своими грибниками, но ничего не получалось, и тогда я набрала номер Наташи. Её далёкий и спокойный голос подействовал на меня как успокоительное. Моё положение показалось мне сразу смешным и нелепым и, главное, совсем не страшным.
Отсмеявшись, Наташа рассказала, как в подобных случаях следует поступать. Оказалось, для того чтобы найти дорогу, нужно всего-то перевязать платок: вывернуть его наизнанку или поменять местами правый и левый концы… Если вместо платка на голове шапочка, фуражка или бейсболка, то поступать следует точно таким же способом, повернув козырёк назад.
В тот раз проверить этот способ на деле мне не довелось: дождь внезапно прекратился, и я по гулу машин вышла на трассу, но позднее он несколько раз выручал меня из трудного положения.
А теперь и вы тоже будете его знать.