Малыш

Почему Малыш? Я уже точно и не могу сказать, ведь прошло более десяти лет. Может потому, что в то время через мои руки проходило много щенков, еще не имеющих имени, и я их всех ласково называла Малыш. Правда мой Малыш попал ко мне, вернее я попала под его опеку, а именно так, а не иначе можно назвать те отношения, которые сложились между нами, примерно в трехлетнем возрасте. А может, я прозвала его так, как часто бывает "методом от противного", точно так же как мои одноклассники называли мальчика-альбиноса, учившегося вместе с нами, "Чёрна".
Есть такой термин в математике - метод от противного, когда для того, чтобы доказать существования чего-то, изначально допускают, что это что-то не существует, а потом, когда рассуждения заходят в тупик, следует, что начальное допущение было неверно, и, следовательно, это что-то на самом деле существует. Мудрено немного, но в жизни "методом от противного" я обычно называла случай, когда что-то не воспринимала и вследствие этого поступала наоборот.
В детстве меня очень раздражала вечно возвышавшаяся в кресле куча не глаженого белья. Не знаю, что больше вызывало мою неприязнь – нарушение гармонии порядка в комнате или занятость удобного сиденья, облюбованного мною для чтения книг. Я понимала, что мама, в обязанности которой входили работа, требующая большого напряжения – она была главным бухгалтером хоть и сравнительно небольшого, но с достаточно сложной финансовой системой предприятия, кроме этого на ней висела семья из пяти человек, со всеми вытекающими обязанностями, начиная с добывания продуктов и заканчивая проверкой уроков. Гладить я не любила, но вид горы выстиранного белья, покорно ждущего своей участи, вызывал такие отрицательные эмоции, что однажды я не выдержала и в один присест перегладила итог двух стирок постельных принадлежностей пятичленной семьи. Трудно, но не смертельно. Тем более, что чувство гармонии было восстановлено. Мой порыв не остался незамеченным, мама поблагодарили, но, как ни странно, не переложила на меня эту повинность. Я сама старалась впредь следить, чтобы не образовывались столь неприятные моему глазу залежи. Гладить я так и не полюбила, зато со временем появились не требующие этой процедуры ткани. Однако, правило – в первую очередь делать нелюбимую работу – сохранилось на всю жизнь.
В доме рядом с нами всегда проживали животные. У бабушки с дедушкой в комнате жил огромный, по моим детским меркам, попугай – Гугуша.  Лет ему было сто, а может, больше, как говорила бабушка и добавляла:
- Он еще нас всех вместе взятых переживет, вот увидите.
«А как мы увидим, если он нас переживет», - всегда удивлялась про себя я и как-то раз не выдержала, и спросила об этом бабушку.
- Твои дети увидят, а может, он и до твоих внуков дотянет.
Гугуша достался бабушке уже во взрослом возрасте в наследство от дяди, с которым до этого прожил энное количество лет. Он степенно ходил по квартире, переваливаясь на своих кривоватых лапах, его когти цокали по паркету, особенно громко их звук раздавался в тишине, поэтому на ночь его отправляли спать в клетку. При этом каждый раз исполнялся целый ритуал. Бабушка громко произносила:
- А не пора ли нам спать, Владимир Андреевич?
Дед сразу откликался:
- Гугуша, пошли, нас пригласили.
И они чинно, друг за другом направлялись в свою спальню. При чем попугай мог находиться в тот момент совсем в другой комнате, но он, как черт из табакерки, тут же оказывался позади деда. Этот диалог означал, что и мне пора отправляться ко сну. Позже, когда я подросла, а деда уже не стало, в мои обязанности вошло помогать бабушке водворять на ночь в клетку Гугушу. Клетка была большая, под стать птице, из изогнутых металлических прутьев, очень легких, но в то же время необычайно прочных. Венчало конструкцию кольцо, к которой крепился платок, покрывавший на ночь клетку – летом шелковый, а зимой теплый, собственноручно сшитый бабушкой из пледа. В детстве клетка эта мне представлялась сказочным золотым дворцом, потому что на солнце прутья казались сделанными из настоящего золота. Все это великолепие стояло на круглом, точно по размеру клетки столике из красного дерева, опиравшемся на высокую резную ножку. Клетка с консолью, являвшиеся приданным Гугуши, появились в доме одновременно с ним, и для меня всегда ассоциировали с его именем, как неразрывная часть его.
В лексиконе попугая имелось довольно много слов, приобретенные еще в бытность проживания с первым хозяином, Иннокентием Васильевичем, ротмистром драгунского полка, который после выхода в отставку занялся разведением скаковых лошадей. 
Когда звонили в дверь, Гугуша кричал: «Вперед, вперед, труба зовет!» Иногда, когда у него было меланхолическое настроение, он замолкал надолго, а потом выдавал пророчество: «Гермес придет первым».
Я долго не могла понять, что это значит, пока не спросила у бабушки:
- Что такое гермес?   
- Не что такое, а кто такой, - поправила она меня. – Гермес – это греческий бог. Но в данном случае так звали любимого коня дяди Кеши, сына Геракла и Мелинды. Известный скакун был. Дядя с ним много призов выиграл на скачках, а потом всю войну с ним провел. Сколько раз Гермес дядю спас, никто сосчитать не мог.
- А где сейчас этот Гермес? – заинтересовалась я.
- Он погиб от пули бандитов, в последний раз закрыв собой своего хозяина. Вот такой верный друг был у моего дяди.
- Я тоже хочу такого верного друга, - задумчиво произнесла я.
- У тебя вся жизнь впереди, обязательно будут верные друзья и не один, - сказала бабушка.
- Нет, я не хочу много друзей. Пусть будет один, но только такой, как Гермес, чтобы свою жизнь за меня не пожалел отдать.
- Для этого, моя дорогая девочка, в первую очередь, ты сама должна быть верной своим друзьям. Не ждать от них чего-то, а самой первой отдавать свою любовь и верность, не требуя ничего взамен, тогда и к тебе будут так же относиться. Настоящая дружба строится на доверии, любви и бескорыстии.
- А у тебя есть друзья? – спросила я
- Конечно, есть, - ответила бабушка.
- А кто это? Только не говори, что это тетя Софа.
- А я и не говорю, - усмехнулась бабушка. – София – моя приятельница, а моя самая близкая подруга – Эся.
Против тети Эси я ничего не имела, она мне тоже очень нравилась. Очень высокая, почти вровень с моим дедушкой, который был на полголовы выше бабушки, она еще при этом всегда ходила в туфлях на каблуках. Она любила носить белоснежные блузки со множеством всяких оборочек и рюшичек и почти до щиколоток, даже тогда, когда весь мир щеголял в упомрачительных мини, юбки летом - белые полотняные, а зимой из мягкой шотландки. Завершали облик бабушкиной подруги маленькие круглые очки в тонкой металлической оправе, тоже не по моде, но кто думал о моде, глядя на добрые внимательные глаза за этими маленькими стеклышками. Тетя Эся совсем не походила на строгую преподавательницу вокала консерватории, попасть к которой в ученики мечтало все поющее население республики, она скорее напоминала гимназистку начала века, в строгом форменном платье, которая, сидя на уроке математики, вместо скучнейших теорем мечтает тряхнуть своими кудряшками, сорваться с парты прямиком в парк. Я так и сказала как-то раз бабушке о своих ассоциациях. Та долго смеялась над моими фантазиями, а потом подтвердила:
- Ты права. Эся никогда не жаловала математику и часто подбивала нас удрать с уроков в ботанический сад. Эся появилась в нашем классе во время войны, они с мамой эвакуировались из Одессы. Она быстро влилась в наш коллектив и стала его душой, благодаря своей неуемной энергии и постоянным выдумкам. Мы с ней очень сблизились. Уже тогда у нее был замечательный голос. Ей пророчили судьбу великой певицы, но жизнь распорядилась иначе.
- Расскажи, бабушка, - попросила я, мне и в правду, была очень интересна история тети Эси.
- Ну, слушай, - продолжила бабушка. – В сорок четвертом году, как раз, когда мы заканчивали школу, ее отца после тяжелого ранения комиссовали и направили на работу в Москву. Эся с мамой, конечно, поехали с ним. Там она поступила в Московскую консерваторию, блестяще закончила ее, выиграла какой-то конкурс и была принята в Большой театр. Это многообещающее начало для карьеры любой певицы – главная оперная сцена страны и сразу же сольная партия. Она дебютировала и ее партнером оказался сам великий Козловский – кумир всех женщин Советского Союза, но если не всех, то половины точно, так как сердца второй половины принадлежали Сергею Лемешеву. Эх, Надюша, если б ты знала, как тогда люди любили своих кумиров, как спорили, кто чище взял верхнюю ноту в арии, как могли рассориться на всю жизнь, если не совпадали их предпочтения. Но не об этом сейчас речь. Эсино выступление не осталось незамеченным – у нее появились свои поклонники, которые ждали ее у проходной, дарили ей цветы, ходили за ней следом. Все оборвалось в один день – Эся потеряла голос.
- Бабушка, ну как можно потерять голос? Он же не вещь, которую можно забыть в трамвае? Это же голос. И потом, тетя Эся прекрасно умеет говорить, и я слышала, как она поет.
- Это обыкновенный голос, которым мы все говорим, но у Эси был оперный голос, который совсем другой. Он не всем дается, а ей он был дан как подарок судьбы, который судьба же и забрала обратно. А то, что ты слышала, как она поет – это жалкие осколки того прекрасного голоса, что был у нее раньше.
- А как она его лишилась?
- Из-за большого несчастья. Она в один день потеряла и мать, и отца. Отец умер прямо на работе, у него сдвинулся осколок и закупорил артерию, а мать, когда ей сообщили об этом, упала в обморок и, падая, ударилась обо что-то виском. От такого потрясения Эся перестала говорить. Как она мне рассказывала позже, у нее было ощущение, что железный обруч сдавил горло и не давал звуку вырваться из тисков. Несколько дней она только шептала, потом голос постепенно вернулся, но петь она еще долго не могла. Как только пробовала взять ноту, опять случался спазм, и она замолкала. Она долго лечилась. Врачи говорили, что со временем голос обязательно вернется, он и вернулся, но у него уже не было той глубины, того замечательного звучания, который всегда отличал ее исполнение.
- А как она опять оказалась здесь?
- О, это отдельная история, - произнесла бабушка и, видя мои умоляющие глаза, продолжила. – Отари, ее муж, наш одноклассник. Он со школы был в нее влюблен, но никогда не признавался ей об этом. Стеснялся очень. И никогда бы не признался, как он позже рассказывал сам. Он находился в Москве во время всей этой истории и с большим трудом приобрел билет на представление, в котором должна был петь Эся. Каково же было его изумление, когда вместо предмета его обожания на сцену вышла совсем другая певица. Он разузнал, что произошло с Эсей. Услышанное так потрясло его, что он, позабыв про свою стеснительность, бросился, чтобы поддержать любимую в трудную минуту. Больше они не расставались. Потом они приехали сюда. Это было Эсино решение. Она не хотела жить в Москве, с которой было связано столько потерь, а Тбилиси она всегда любила за самую счастливую военную молодость. Такой вот парадокс – война и молодость. Война, тем более такая страшная война, она изначально убивает любое счастье, не дает проклюнуться даже малейшим его росткам, но молодость все равно берет свое, и даже во время войны дает возможность существованию счастья. Чего это я перед тобой расфилософствовалась, - спохватилась бабушка. – Тебе это, наверное, не интересно, да и не понятно еще.
- Ну, что ты, ба! – возмутилась я. – не такая я уж и маленькая.
- С тех пор Эся живет в Тбилиси, преподает в консерватории. Ее много раз приглашали петь в оперу, так как она поет лучше многих оперных солистов. Но, как она говорит, большая сцена для нее табу, хотя раз в год она дает камерный концерт вместе со своими учениками, да и в компании, когда ее просят, никогда не жеманится и всегда поет для нас, ее друзей. Она прекрасная жена, мать и друг. Ее все любят.
- Я тоже ее люблю, - добавила я.
И это правда. Я люблю тетю Эсю, она никогда не сюсюкала со мной, всегда относилась, как к равной. А еще, это она подтолкнула меня к моей профессии. Я с детства люблю животных. Ну, что особенного в этом. Большинство детей любят кошечек и собачек. Но тетя Эся, по-видимому, заметила что-то еще в моем отношении к ним и все время дарила мне книги о животных. Сперва это были красочные детские книжки, затем пошли рассказы посерьезнее, типа Сетон-Томпсона, Джека Лондона, далее Брем, энциклопедические издания, Конрад Ленц.  Короче, к окончанию школы я уже точно знала, что собираюсь быть ветеринаром и лечить животных.
Школу я заканчивала, оставшись вдвоем с бабушкой. Папе его институтские друзья давно устроили назначение на большую стройку в Россию. Когда же я наотрез отказалась бросать свою школу и бабушку с дедушкой, мама облегченно вздохнула, так как так ей было спокойнее и за меня, и за ее родителей. Они уехали с папой и младшей сестренкой, которая еще только собиралась в школу.  К моему окончанию школы они уже обосновались в Москве и звали меня туда поступать в ветеринарную академию. Но к тому времени деда уже не было в живых, а бабушка отказывалась куда-либо ехать. Я же не могла ее одну оставить. Так что я первая из моей родни получила высшее образование в Тбилиси.
Студенческая пора выпала на тот период, когда главными словами в стране стали «перестройка, гласность и новое мышление», почему-то с ударением на первом слоге. По телевизору в режиме нон-стоп крутили прямой репортаж с заседания съезда советов. Бабушка поначалу прилипла к телевизору и внимательно слушала все эти выступления и даже меня хотела приобщить к ним, но я по причине своего возраста пребывала совсем в другой плоскости, никак не соприкасавшейся с эйфорией любви среднего и старшего поколений к политическим разговорам, наконец-то вырвавшихся из кухонного пространства многоквартирных домов и переместившихся на экраны телевизоров. Но вскоре она подустала от постоянных откровений и взаиморазоблачений, лившихся из всех вещательных точек. В конце концов, она сказала, что лучше смотреть «Лебединое озеро» по поводу кончины очередного коммунистического вождя, чем слушать этих «совестей нации» и что добром все это не кончится. И отключила телевизор.
Однако, она все равно продолжала быть в курсе всего того, что творилось вокруг. Однажды она усадила меня с собой рядом и сказала:
- Надюша, мне очень не нравится так внезапно проснувшееся национальное самосознание, причем одновременно у всех народов, населяющих страну. Этого просто быть не может. У каждого народа свое самосознание, свой путь исторического развития, в конце концов, своя скорость этого развития. Я допускаю, что по теории вероятности у двух, в крайнем случае трех народов в какой-то временной точке могут совпасть эти пути, но у пятнадцати и одновременно – это уже из области теории невероятности. Зреет что-то очень нехорошее. Так что, ноги в руки и езжай-ка ты к родителям в Москву. Так надежнее и мне спокойнее.
- А ты? – был мой первый вопрос.
- Я уже старая, меня переезд просто убьет. Да и куда мне ехать – здесь вся моя жизнь, все, кого я любила и люблю.
- У меня здесь тоже все, кого я люблю, и потом, я тебя одну не оставлю, - отмахнулась я от ее доводов. – Ничего не будет. На дворе конец двадцатого века. Никаких революций и войн в мире больше не будет.
Уверенная в своей правоте, я убежала по своим неотложным делам, которые мне в тот момент казались такими важными на фоне мировой революции, которую предрекала бабушка.
Восемнадцать лет. Позади надоевшая до чертиков школа. Это потом я буду вспоминать о ней, как о самом лучшем времени жизни, а сейчас, отплясав выпускной бал, я и думать не хочу ни об этой тюрьме детства, ни о моих дорогих сокамерниках. Взрослая жизнь, к которой мы так стремились последние десять лет, наконец-то наступила. Долгожданная свобода пьянила, кружила голову. К ней примешивалось предвкушение счастья и любви, к которым так стремится молодость. Разве среди всего этого роя новых ощущений нашлось бы местечко для осознания бабушкиных тревог? Да если бы сейчас родная улица была бы перегорожена баррикадами, я все равно побежала бы на свидание. Если бы над ухом свистели пули, разве я отказалась бы от концерта заезжей знаменитости.
Политические процессы, происходившие в стране и в частности в республике, проходили мимо меня. Ветеринарный институт, в котором я училась находился за городом, так что бурления, охватившие вакийские институты, нас обошли стороной. Агитаторы приезжали и к нам, но в институте в основном учились ребята из районов, далекие от политики и слабо реагировавшие на призывы сбросить оковы многовековой оккупации.
Наш курс вообще был небольшой, из всех ребят только я одна окончила русскую школу и проходила под кличкой «Надиа-руси». Меня уважали за то, что я всегда была готова к экзаменам, но слегка сторонились. Кроме меня на курсе из Тбилиси учился, если можно так сказать, еще один парень, но его родители, по-моему, просто приткнули в этот институт из-за низкого проходного балла. Амиран, кстати имя его я узнала только на четвертом курсе, совершенно не интересовался ветеринарией и на лекциях не появлялся. Мы все ожидали, что он потеряется между двумя курсами, но каждый сентябрь его фамилия неизменно оказывалась в журнале.
Где-то люди враждовали друг с другом из-за клочка территории исторически неверно разделенного сто лет назад, сосед убивал соседа только потому, что они относились к разным народам и вероисповеданьям, а я зубрила разницу между аллергическим и воспалительным кашлем у птиц, учлась распознавать выпадение шерсти у кошек из-за нехватки витаминов или их передозировки. Баку и Сумгаит находились всего в несколько часах езды от Тбилиси, а для меня они представлялись на другой планете. Даже девятое апреля, по времени совпавшее с подготовкой к госэкзаменам, запомнилось кучкованием народа и большим скоплением военной техники на улицах. А у бабушки из-за всей этой истории случился гипертонический криз. Я ее упрекала за чрезмерное увлечение политикой, которое привело к болезни.
- Еще немного и у тебя случился бы инсульт. Гори она синим пламенем эта политика, разве она стоит жизни? – взывала я к ней.
- Что же делать, если политика определяет нашу жизнь, а не наоборот, - слабо улыбнулась бабушка.
Мы получили дипломы и распределения на работу. Кажется, наш курс был последним, кому окончание института гарантировало рабочее место. После обретения республикой свободы трудоустройство стало прерогативой самих выпускников. Но это потом, а сейчас меня направили на тбилисский ипподром.
Ветеринаром там служил Вахтанг Николаевич, давно прошедший пенсионный барьер, но продолжавший лечить «своих лошадок», как он их ласково называл. Среднего роста с абсолютно лысой головой, блестевшей на солнце, как смазанное подсолнечным маслом пасхальное яйцо, он носил брюки галифе, заправленные в хромовые сапоги, вечно скрипевшие, так что издалека было слышно приближение лошадиного доктора, и выгоревшую почти до белого цвета от долгого ношения на жарком солнце гимнастерку, подпоясанную дорогим ремешком – кожаным с серебряными инкрустациями.
Вахтанг Николаевич знал всех лошадей наперечет, о каждой мог говорить часами, прослеживая всю родословную, пересказывая привычки и болезни. Он дневал, а часто и ночевал прямо у себя в кабинете на диванчике. У него в помощниках работал девятнадцатилетний паренек Бичико, больше похожий на пятнадцатилетнего мальчика, невысокий, худенький с черными, вечно торчавшими в разные стороны пружинками-волосами. Он постоянно пропадал среди конюхов и мечтал стать наездником, благо имел соответствующие фигуру и вес. Ветеринар ворчал на бездельника, который в нужный момент вечно отсутствовал. После моего появления Бичико окончательно пропал. Позже я узнала, что старик сам добился у начальства о его переводе к наездникам.
Я лошадей любила, но как всякую живность, особенно не выделяя среди остальной фауны. Лично мне хотелось работать в клинике для домашних животных, лечить кошек и собак, короче, делать то, что я привыкла с самого детства, оказывая помощь всем четвероногим в округе. Но в городе имелись две полностью укомплектованные ветеринарные лечебницы и о том, чтобы попасть к ним в штат можно было и не мечтать. К тому же мне надо было отработать два года по распределению, прежде, чем думать о каких-либо перемещениях.
Безграничное терпение старого ветеринара по отношению ко мне, совершенно неопытной девчонке, которую и врачом можно было назвать с большой натяжкой, его уважительное отношение к моему мнению, ненавязчивые поправки, когда я ошибалась в диагнозе – все это постепенно сделало свое дело – передало любовь к этим прекрасным существам, с древних времен бок о бок живущим с человеком.
- Животные те же дети, только дети, когда больны, плачем могут привлечь к себе внимание, а лошади молча глядят на тебя с мукой и надеждой во взоре, и ты сама, по малейшим признакам должна определить, где и как у них болит. Ты должна быть всегда внимательна, не упускать ни одной мелочи, хранить в памяти сотни подобных случаев, чтобы невзначай не ошибиться и не навредить своим назначением, - поучал он меня.
По мере общения мы очень сблизились. В его обращении ко мне не было ни капли снисходительности, допустимой для опытного наставника по отношению ко вчерашней студентке. Он и обращался ко мне или по имени отчеству, или «уважаемый коллега». Мне было немножко не по себе, что я так быстро из привычной Надюши превратилась в уважаемую Надежду Павловну. Странно, но стремясь к взрослости, мне совсем не хотелось принимать ее атрибуты. Мне нравилось постоянно шутить, смеяться и ходить в припрыжку, но как тут попрыгаешь, когда на тебя все внимательно смотрят и ждут от Надежды Павловны решения. Такое обращение Вахтанга Николаевича дала свои плоде, вскоре работники ипподрома, включая дирекцию, стали звать меня также.
Позже я обратила внимание, что ветеринар ко всем без исключения обращается на «вы», что совсем не характерно для нашего города, где в основном, все мало-мальски знакомые люди называют друг друга детскими уменьшительно-ласкательными именами. Я спросила, откуда у него появилась такая привычка, он пояснил, что она выработалась за годы учебы в Москве в сельскохозяйственной академии, особенно потом, пока он работал на кафедре для подготовки диссертации.
К тому времени я уже хорошо знала биографию Вахтанга Николаевича. Перед войной, той самой большой войной, которая охватила полмира и унесла десятки миллионов жизней, которая длилась без малого шесть лет и когда, в конце концов, затихли ее звуки, мир поклялся, что никогда ни один выстрел не прозвучит больше, а мы, последующие поколения выросли с уверенностью в вечности этой клятвы, так вот перед войной совсем молодой Вахо был призван на военную службу и попал в кавалерийский полк.
- Я же городской мальчишка был. У родителей в деревне никого родственников не осталось, так что все каникулы проводил с соседскими ребятами на Куре. Лошадь только на картинке видел. По началу даже подойти близко боялся. Старшина, он из казаков был, учил меня, что в первую очередь любовь коня заслужить надо, и тогда он за тобой в огонь и воду пойдет. Я его уроки на всю жизнь запомнил. Так и слышу его слова: «Сперва напои коня, накорми его, а потом сам ешь». Я его на земле почти и не видел – только в седле. Такое ощущение было, что он и спит верхом на лошади. Он и погиб в атаке вместе со своим конем.
- А разве в Отечественную войну кавалерия участвовала? – удивилась я. – Я думала, что эта война была войной танков и самолетов.
- Лошади на всех войнах были рядом с человеком. И эта война не исключение. Там, где не могли пройти танки, конники были незаменимы. А после войны я уже навсегда связал свою судьбу с лошадьми. Кони – лучшие друзья, они, если приняли тебя, то уже никогда не предадут, не откажутся везти тебя, сославшись на плохое настроение, не жалуются на тяжелую ношу, а молча выполняют требуемое. Главное, надо относиться к ним очень внимательно. Если лошадь упирается или необычно ведет себя, значит что-то ее тревожит. Они намного лучше нас предчувствуют приближение беды.
Я рассказала старику о своем прадеде и его коне Гермесе и о их замечательной дружбе, что еще больше укрепило наши отношения. Единственный сын Вахтанга Николаевича нелепо погиб, прыгая с парашютом, а жена, долго болевшая после случившего несчастья, недавно умерла, так что он большую часть времени проводил на ипподроме, занимаясь лошадьми. Меня же, зная, что дома одна бабушка, которой в последнее время часто нездоровилось, отправлял к ней.
Так осваивая азы своей профессии на практике под руководством такого мудрого наставника и одновременно, ухаживая за хворающей бабушкой, я пропустила все важные события в политической жизни страны – и референдум о выходе из СССР, и выборы президента только что провозглашенной республики. Даже бабушкина смерть и уговоры приехавшей на похороны матери не смогли поколебать мою уверенность, что все течет по-старому. Мама просила бросить все ехать вместе с ней в Москву, я же твердила, что у меня интересная работа, что я никак не могу бросить одного Вахтанга Николаевича, что вот-вот должна ожеребиться кобыла, за которой я наблюдаю. Мама очень не настаивала, так как и у них творилось что-то непонятное. Прежняя жизнь рушилась на глазах, но никто еще не мог предвидеть масштабы грядущей катастрофы. Она только взяла с меня обещание в ближайшее время разрулить все дела и приехать к ним. Я клятвенно пообещала, совсем не собираясь выполнять обещание. 
Я осталась совсем одна. Одиночество не тяготило меня. Моя профессия подразумевала постоянное общение с большим количеством животных и их хозяев, но с уходом бабушки исчез родной человек, который с самого моего рождения находился со мной рядом. Я инстинктивно начала тянуться к людям, которых знала с детства. Какого же было мое изумление, когда я обнаружила, что большинство моих одноклассников, многие соседи и знакомые переехали в Россию, что вокруг с каждым днем остается все меньше и меньше привычных лиц из круга, в котором вращалась наша семья. Наконец-то до меня дошло, что в мире что-то происходит, но как рядовой обыватель я не нашла ничего лучшего, как с головой окунуться в работу.
Еще тяжелее меня принимал изменения Вахтанг Николаевич. Ему, полжизни прожившему в России, хорошо разбиравшемуся в истории взаимоотношений русского и грузинского народов, казались дикими популистские лозунги новых политиков «Грузия – для грузин!» Он все реже и реже выходил в город, проводя почти все время подле любимых лошадей, с горькой усмешкой отмечая, что хоть они не говорят о своем «праве на самоопределение».
Именно в это время в моей жизни появился Малыш.
Много позже, став значительно старше, я, анализирую это время, пришла к выводу, что жизнь, когда забирает у тебя что-то особенно дорогое, как утешительный приз посылает взамен другое. Малыш был моим утешительным призом, который сгладил самые тяжелые годы моей жизни. Но это я поняла позже, а тогда…
- Надиа-руси, - окликнул меня кто-то издалека.
Я обернулась и увидела высокого парня, за которым маячила большая собака. Когда они приблизились ко мне, я узнала своего бывшего однокурсника.
- Амиран, какими судьбами? Что привело тебя к нам?
- Вот, зашел к своим друзьям, - он кивнул в сторону конюшен. – А ты что здесь делаешь? Вспомнил, - хлопнул он себя по лбу, - тебя же распределили сюда. Ну и как успехи?
- Все хорошо, - заверила я его и пошутила, - если заболеешь, можешь смело обращаться, по-дружески сделаю укол рука не дрогнет.
- Нет уж, увольте, - рассмеялся он. – Я уж лучше к человеческому доктору обращусь.
Мы еще перекинулись двумя-тремя ничего не значащими фразами и разошлись. А вечером я обратила внимание, что по полю слоняется новая собака. На территории ипподрома вечно жили приблудные собаки, они добровольно несли охранные обязанности, но всех собак я знала наперечет, часто подкармливала их и оказывала в случае необходимости медицинскую помощь. Этот же пес был значительно крупнее остальных. Я вспомнила о дневном визите знакомого и о собаке рядом с ним. На мои расспросы конюхи подтвердили, что Амиран уехал без собаки, а тот целый день просидел у центрального входа.
- Малыш, - ласково позвала я собаку. – Пойдем, я тебя покормлю.
Но тот даже ухом не повел.
Неделю он не реагировал ни на одно приглашение со стороны работников ипподрома. Большую часть времени лежал в одном и том же месте, с которого хорошо просматривались центральные ворота. На третий день из принесенной ему миски пища стала исчезать. А ровно через неделю утром я не нашла его на уже привычном месте. на мой вопрос, где собака, проходивший мимо конюх только пожал плечами. А через некоторое время в помещении, где я принимала пациентов, Малыш появился сам. Он встал за спиной и внимательно следил за моей работой.
Так и повелось с тех пор. Он был везде, считая территорию ипподрома своей вотчиной, за порядком в которой он должен внимательно следить. Но при этом в каком бы дальнем углу огромной территории он ни находился, если мне грозила малейшая опасность быть укушенной строптивым пациентом, по какой-то счастливой случайности он всегда оказывался рядом в нужный момент.
Малыш был очень красив, как может быть красив самец любой породы своей молодостью, статью, мощью и смелостью. Он не был чистых кровей, но в то же время не являлся дворнягой в том смысле, который мы вкладываем в это слово, а представлял собой смесь нескольких пород, в которых явно просматривался немецкий дог и ирландский волкодав, причем последний в нашей стране в то время еще не культивировался, так что для меня осталось загадкой, откуда он получил его признаки.
Страна, получившая долгожданную свободу от «двухсотлетнего российского ига», попала в экономический коллапс. Электричество постоянно выключали, можно было сказать, что его скорее не было, чем оно было. По ночам раздавались выстрелы. Транспорт частенько не работал. А так как меня никто дома не ждал, то я постоянно ночевала на рабочем месте. В эти дни Малыш всегда спал рядом за порогом, охраняя мой сон. Как бы я ни приглашала его устроиться на полу в помещении, он позволял себе это только в мороз или сильный дождь.
В стране творилось что-то невообразимое. Предприятия промышленности не работали, продавалось все, на что находился покупатель – оборудование заводов, суда, доставшиеся при разделе Черноморского пароходства, выкорчевывались трамвайные рельсы, сдирались троллейбусные провода. Пару раз пытались у нас увести лошадей, но мы их отстояли, хотя тотализатор уже не работал, а государственного обеспечения тоже не было. Во второй раз у Вахтанга Николаевича случился удар, и он скончался на следующий день, так и не придя в сознание. Я опять осталась одна. Нет, в этот раз со мной рядом находился Малыш, да я уже успела сдружиться со многими рабочими.
Через пару лет так же внезапно появился Амиран и сразу же заявил свои права на собаку.
- В прошлый раз здесь остался мой пес. Мне надо было уезжать срочно. А теперь вот вернулся и хочу его забрать.
От его наглости у меня не нашлось слов. Это моя слабость – я всегда тушуюсь перед неприкрытым хамством и наглостью.
- Забирай, - только и смогла я вымолвить, не вдаваясь в полемику.
- А где он? – спросил бывший однокурсник.
- Позови, - дала я рекомендацию. – Только не взыщи – если он не захочет с тобой пойти, то останется со мной.
Я-то знала, где собака, недавно видела его возле лошадей, но совсем не хотела помогать Амирану.
- Хуго, Хуго, - надрывался Амиран.
«Ага, - подумала я про себя, - оказывается Малыша зовут Хуго. Тоже неплохая кличка, но мне мой Малыш нравится больше».
Амиран звал и звал, но Хуго-Малыш не появлялся.
- Малыш, - позвала я.
Пес, как будто только и ждал моего зова, тут же нарисовался и встал со мной рядом.
- Хуго, вот ты где бродяга, - протянул к нему руку Амиран, но пес оскалил зубы и прижался ко мне.
Амиран перевел взгляд на меня, я только развела руки.
- Твоя взяла, - махнул он рукой и ушел.
Малыш отлично справлялся с обязанностями, которые сам возложил на себя. Огромный участок земли, на котором в прежние времена простиралось болото, а теперь проводились скачи, он охранял так, что на него не могли проникнуть ни одичавшие бродячие собаки, стаями носившиеся по пустырям и нападавшие на случайных прохожих, ни вооруженные люби, промышлявшие в последнее время разбоем. А потом Малыш влюбился.
Мы, люди считаем себя венцом природы и приписываем только себе наличие высших чувств, таких как любовь, дружба, верность, оставляя животному миру только низшие инстинкты, типа продолжения рода. Однако, мы не отрицаем существования лебединой верности и моногамности волков. Собаки же по своей натуре полигамны. Оказывается, и у них бывают исключения. Именно к таким исключениям можно отнести любовь Малыша.
Чем она взяла Малыша, непонятно – маленькая, вертлявая, крикливая с хвостом, завернутым спиралью, который распрямлялся только тогда, когда она заливалась лаем, и тогда он напоминал крысиный. Она была белого цвета с черными пятнами, востроносенькая с маленькими торчащими ушами – в общем, десяток встретишь таких на улицы и ни на одну не оглянешься.  Одним словом, моська. Ее и прозвали так. Я, когда в первый раз обратила на нее внимание, спросила, что это такое, а мне ответили, что это любовь Малыша. Как говорится, любовь – зла.
Моська быстро смекнула о своей власти над нашем любимцем и с чисто женской хитростью вертела им, как хотела. Я всегда поражалась, откуда в этой маленькой тщедушной шавке оказались женские привычки. Однако, факт остается фактом, но как только раздавался ее заливистый лай, тут же, как из-под земли рядом оказывался Малыш, и уже никто не осмеливался обидеть его ненаглядную Моську. Мы все с интересом ждали, как они будут управляться, когда у Моськи наступит состояние, которое у сук происходит регулярно два раза в год и называемое в народе течкой. И вот оно наступило по всем признакам, и ничего не случилось. Вернее, у Малыша ничего не получилось, так как они с Моськой «были в разных весовых категориях». Потом его ненаглядная пропала, пес ходил подавленный, не реагировал ни на ласку, ни на вкусные кусочки еды. Сторожевые обязанности он выполнял, но чисто автоматически, как мы, люди делаем на автомате свои дела, потому что их надо выполнять, а в это время душа кричит от боли.
Через две недели Моська, как пропала, так же внезапно появилась. С виноватым видом кружилась она вокруг Малыша, преданно заглядывала ему в глаза, вылизывала морду, а он донельзя довольный, что она наконец вернулась, возлежал на пригорке, предоставляя ей возможность по собачьи выражать свою преданность.
Через положенные два месяца у Моськи родились щенки. Как Малыш ухаживал за ними. Если можно так сказать, то он был лучшим отцом в мире. Он следил за ними, когда Моська убегала по своим делам, он охранял их от всех на свете, он учил их собачьим премудростям. Он вел себя с Моськиным приплодом так, как будто это его собственные щенки.
С тех пор так и повелось каждые полгода Моська пропадала, Малыш явно переживал ее отсутствие, но когда она возвращалась, принимал неверную подругу и продолжал ухаживать за ней.
Жизнь шла своим чередом. Опять то тут, то там раздавался визгливый лай Моськи, и тут же Малыш бежал к ней на зов. Моська была вздорной сучкой, ничего не боялась, так как знала, что стоит ей только тявкнуть, как тут же появится ее верный защитник. Из-за этого она совершенно потеряла чувство осторожности и поплатилась за свою беспечность. Она пролезла сквозь прутья ограды, выскочила на проезжую часть и ею сбила случайно проезжавшая машина. Когда я прибежала, помочь я ничем не смогла – Моська умерла на сразу. Видимых повреждений даже не было.
Вот после этого мы оценили силу любви Малыша, увидели, что и собаки могут горевать и быть верным. Сколько бы мы ни приводили других сук, никто не смог всколыхнуть его чувства, вернуть нам прежнего Малыша. Он двигался, гонял других собак, защищал лошадей, охранял меня, но все это делал без малейшей искры жизни. Такой впечатление, что с кончиной Моськи из него вытекли остатки жизненных сил. Никогда ранее не дравшийся по пустякам, он вдруг стал драчливым, как будто в драке искал забытье. Я его ругала за это, часто вытаскивала из своры дерущихся, но он снова и снова затевал склоки. Я чувствовала, что добром это не кончится. И как в воду глядела. Как-то от пропал. Пару дней мы обыскались, а потом он появился. Дотащился до моей лечебницы и упал на пороге. Пес был в жутком состоянии – правое ухо оторвано и висело на кусочке шкуры, на левом боку глубокая рваная рана, брюхо вспорото. Я поразилась, как он еще добрался до меня. Я зашила раны, сделала обезболивающее, но знала, что помочь ему не в силах, тем более, что сам он жить не желал и пришел ко мне не за помощью, а чтобы попрощаться. Так я просидела всю ночь, держа его голову на коленях. Я ему все время говорила, что он обязательно поправится, мы уедем в другую страну и будем там жить вместе. Под утро он открыл глаза и посмотрел на меня так, как будто хотел попросить прощение за то, что покидает меня, а потом вздохнул. Это был его последний вздох.
Вот такая печальная история о собачьих Ромео и Джульетте.
Повинуясь какому-то чувству уважения к его выбору, мы похоронили его там же, где недавно закопали Моську.
Я не могла больше работать на ипподроме, тем более, что его больше не существовало. Огромную площадь продали под застройку, лошадей раскупили, конюшни перевели в другое место. Ветеринар тоже нужен был, но я уже не хотела там работать.
На месте ипподрома так ничего и не построили – место-то было болотистое. Так и стоит голое пространство, продуваемое со всех сторон ветрами, заросшее бурьяном. Весной покрывается молодой зеленой травой, которая уже вначале лета сгорает под жарким тбилисским солнцем. Днем жильцы из окрестных домов выгуливают собак, а ночью там никто не рискует появляться.
Я продала нашу квартиру в центре, купила более маленькую и на остаток открыла маленькую ветеринарную клинику, где лечу кошек и собак.
Когда проезжаю мимо бывшего ипподрома, глазами ищу бугорок, под которым покоятся Малыш и Моська. Бугорка уже почти не видно, но я знаю, что они там.