На перекрестках судеб
Солнце припекало что называется – «будь здоров». Изнывающие от августовской полуденной жары, редкие пешеходы старались всеми правдами и неправдами найти хоть маломальский уголок спасительной тени, где можно спастись от ослепительно-белых нещадно палящих лучей. Водители, одуревшие от пекла, запертые в своих жестяных нагретых до предела авто, неслись по дрожащей маревом дороге, с нескрываемой завистью поглядывая на более счастливых «собратьев» прохлаждающихся в салонах с кондиционером. Погода как видно решила совсем извести людей, а потому все повышала и повышала градус температуры, грозя перепрыгнуть за пугающую цифру «45». Каждый год практически в один и тот же период, во второй половине августа происходило это «светопреставление», но люди все равно, удивлялись аномальной жаре, упорно твердя, что такое «в первый раз случается».
Станислав Ташков по кличке «Монета» стоял под пластиковым козырьком остановки, поминутно вытирая и без того уже намокшим платком, потное лицо. Глядя на распаренных прохожих, едва ползущих по раскаленным тротуарам, он задумчиво глядел на этих суетливых людей, тянущихся вереницей по своим делам, чтобы потом отметившись на работе, по годами проторенному маршруту идти как заведенные механизмы в продуктовые магазины, и, нагрузившись сумками с со снедью, пыхтя и отдуваясь шагать в свои многоэтажные норы. А потом, встав ранним утром, поглотив чашку чая с наспех сделанным бутербродом, вновь шагать на ту же, трижды проклятую работу. Монета как истинный вор, ни дня не работал на государство. Он принадлежал к когорте «щипачей», - особой касте воров-карманников считавшихся в преступной среде своеобразной элитой. Всю свою жизнь, начиная с «малолетки», куда он попал прямиком из детского дома, и до уже солидного возраста перевалившего за шестьдесят пять, он мотался по тюрьмам, зонам, лагерям, не имея ни дома, ни семьи, ничего вообще в своей воровской жизни. Хотя впрочем, была у него однокомнатная квартирка, доставшаяся в наследство, но об этом чуть позже. Он жил от отсидки до отсидки, и едва вкусив долгожданной свободы, вновь «шел на дело», неизменно возвращаясь в лоно казенных стен, в семью таких же, как он бродяг, считающих себя «рыцарями с большой дороги».
Внешний облик Монеты, красноречиво говорил сам за себя. И ничего с этим вор поделать не мог – бесконечные зоны да тюрьмы, оставили на нем своеобразный отпечаток, по которому порой безошибочно в толпе узнаешь «вечного бродягу». Высокого роста, худощавый, с длинными жилистыми руками, сплошь разукрашенными давно потускневшими татуировками, он был похож на старого хищного грифа, потерявшего былую молодость и силу. Но все еще опасного и коварного. Удлиненное лицо, впалые щеки, старый пересекающий наискосок лицо ножевой шрам, и по привычке, бегающие водянистые глазки, - все это довершало облик старого карманника-рецидивиста. В воровской среде, однажды прошел слушок, о том что Монета, вот уж как год страдает зрением, потерял изящность и цепкость пальцев, да и вообще отошел от дел, по старости лет. Но, то было неправдой. Он, хотя и был уже довольно-таки немолод, и здоровье умел уже не такое отменное, как раньше, все же дело свое не бросал, «работал» как и прежде – чисто, аккуратно, без излишней суеты и шума. «Выкупив клиента» - то есть, обворовав кого-нибудь в автобусе или трамвае, он исчезал бесшумно на следующей остановке, успев профессионально подгадать момент, когда жертва обнаружит пропажу. Попав в воровской котел еще в беспризорном детстве, Стасик учился ремеслу всю свою жизнь, и считался лучшим в своем деле. А прозвище свое получил за то, что всегда носил с собой остро заточенную монету, - основной атрибут карманных воров. Монету ту, вместе с однокомнатной квартиркой, ему оставил в наследство его учитель, ас в воровстве, зарезанный под старость кем-то, в какой-то грязной подворотне. Причем монета была золотая, но как бы тяжело не было Станиславу, как бы не трепала его жизнь, монету он никогда не закладывал и не пытался продать. Ценили его воры за мастерство и умение. Попробуй-ка обчистить карманы человека, который не пьян, не спит, и не под гипнозом. Многим со стороны, это покажется полнейшей чепухой и нелепицей. Ну, как ту залезешь в карман, тут же попадешься ведь. А вот те, кто толк тут знает, лишь усмехнутся, и скажут – а мы и не такое умеем! И не соврут ведь! И вправду умеют. Так в карман пальцы свои запустят, что жертва и не почувствует ничего, будто ничего и не происходит. Да что там жертва, - окружающие иной раз тоже ничего не заметят. Ну конечно без промахов тоже не обходится. Бывает, в автобусе пассажиры заметят, как карманник обчищает «клиента», да шум поднять опасаются. Карманник-то часто не голыми руками работает - то бритву в пальцах держит, то остро заточенную монету. Таким вот инструментом «полоснет» по лицу, если что, мало не покажется.
Но этот вор был чуточку другим. Хотя монетой своей золотой орудовал мастерски, подрезал аккуратно карманчики, сумочки дамские, но чтобы на кого руку поднять…Нет, такого он себе не позволял, как бы ни повернулись обстоятельства.
По жизни он брел, словно одинокий странник в пустыне. А жизнь его началась как-то гадко, по-предательски. В детдоме нянечки судачили втихую, что, мол, его новорожденным в картонной коробке подкинули на порог райотдела милиции. И записку оставили в коробке той, что зовут его Станиславом. И ничего более. Времена были тяжелые, послевоенные, так что особо не стали искать его родителей, а определили сначала в дом малютки, а потом… Завертелась, закрутилась карусель бытия, все смешалось в пеструю, балаганную кучу. Подрос Стасик, вытянулся как оглобля. Злой рос, в обиду себя не давал, все больше сам старался придраться. Побаивалась его ребятня, а он волчонком поглядывал, да зубы скалил. Потом стал приворовывать у пацанов, то краюху хлеба, то из вещей что-нибудь. За такие делишки, в детдоме разговор короткий – мешок на голову, и получай от всех по заслугам крыса! Сбежал однажды после побоев Стасик из детдома, да всю получку за месяц у завхоза с собой и прихватил. Больше он обратно не вернулся, а впереди его ждал первый срок, за кражу кошелька.
…Автобус подъехал набитый битком. Монета вышел из спасительной тени козырька, и, упираясь тощей грудью в спину впереди стоящего широкоплечего здоровяка, втиснулся в душный проем салона. Всем надо было ехать, все спешили, никому не было дела до других, - лишь бы по скорому добраться до пункта назначения, и вырваться на свободу. Пусть даже под нещадно палящее солнце. Ехали в толчее, не то, что протолкнуться, повернуться было трудно. Монета прислонился спиной к торцевой части спинки кресла, и аккуратно, осмотрелся. Народу много. Его, конечно, заметили – выдают татуировки на руках, но за это не судят, хотя кое-кто уже насторожился. Побоку от него сидит грузная мамаша с малышом на коленях. Ребенок в белой панамке, такой же толстощекий как мать, все время ерзает, хнычет, и теребит ее волосы. Мамашу это раздражает, она постоянно одергивает шалуна, и щурится от солнца слепящего ей глаза. Это как раз то, что нужно. На подлокотник упитанная дамочка прицепила сумку с продуктами, откуда выглядывает краешек пухлого кошелька под крокодиловую кожу. Вор незаметно спрятал свою золотую монету, что аккуратно примостил между пальцами, – не понадобится, кошелек небольшой, можно и так забрать. Если что вдруг, сразу на пол сбросит. Повяжут его, сразу скажет, что кошелек в руках не держал, не знает чей.
Монета медленно, продвинулся поближе к женщине, завел правую руку за спиной молоденького паренька увлечено копошащегося в своем мобильнике, и неуловимым движением вытянул кошелек из сумки. В ту же секунду кошелек незаметно перекочевал к нему в карман. Но руку из кармана, он вытаскивать не торопился – вдруг придется сбрасывать. Он перевел дух, и повел глазами по толпящейся публике – все тихо и спокойно, все заняты своими мыслями. На следующей остановке надо выйти, и все будет тип топ. Последний раз Монета, глянул на пассажиров, и уже было приготовился продвигаться к средним дверям салона, но вдруг…
Прямо перед ним, сидела маленькая девочка, лет пяти, с бантиками, повязанными на смешных рыжих косичках. Девочка, держала в руках ромашку, и… в упор смотрела на старого вора, небесно-голубыми глазами. Монету бросило в жар, и он густо покраснев, перевел взгляд на окно. Спустя несколько секунд бессмысленного обзора несущихся во весь опор автомобилей, он осторожно, как бы прощупывая обстановку, вновь скосил глаза, и опять натолкнулся на прямой и пронзительный взгляд ребенка. Малышка, продолжала упорно на него глядеть, но теперь уже несколько осуждающе.
- «Вот блин, неужели увидела?» – подумал старый вор, продолжая то бледнеть, то краснеть лицом. За все годы, что он крутился в своем ремесле, за бесчисленные казалось годы отсидок в лагерях да зонах, ему приходилось переживать всякое. Но он был закален тюремной жизнью, он был словно заматеревший волк, умевший выживать, и загрызать тех, кто становился на его пути. Но никогда еще в жизни ему не было так волноваться, путаться в мыслях, и…бояться. Этот чистый детский взгляд с укоризной, каленым железом, яростно и больно жег его душу.
Монета машинально оттер набежавший на лицо холодный пот, и жалко улыбнулся. Девочка нахмурилась, и покачала головой. Он показала глазами на ничего не подозревающую женщину, продолжавшую урезонивать ерзавшего малыша.
- «Точно увидела», – уныло заключил вор, и вдруг, уже не осознавая, что делает, трясущейся рукой вытянув из кармана краденый кошелек, так же незаметно вернул в сумку упитанной владелицы.
Маленькая незнакомка перестала хмуриться, и, улыбнувшись, показала всего два оставшихся молочных зуба. Она протянула, Монете цветок, и едва слышно прошептала:
- Не воруйте больше дядя…
Автобус остановился на остановке, и девчушка напоследок улыбнувшись старому «щипачу», что-то напевая, совершенно одна пошла к выходу. Автобус тронулся с места, отъезжая от остановки, но Монета как завороженный смотрел на девочку, помахавшую ему рукой напоследок.
На следующей остановке Монета сошел. Согнувшись, он брел под палящим солнцем, и прохожие с удивлением оглядывались на высокого, худого мужчину, который шел и безудержно рыдал. Он плакал всей своей измученной душой, вспоминая несчастное детство, годы проклятых отсидок, людей что обокрал, быть может, забрав последние гроши. Он рыдал, сотрясаясь худыми в татуировках плечами, осознав на склоне лет, что за всю свою никчемную жизнь, овеянную дурацкими воровскими легендами, он ничего путного и хорошего не сделал. Он плакал, каявшись перед Богом, и ангелом с голубыми глазами и смешными рыжими косичками. Монета остановившись в тени старого платана, прижал к груди поникшую от жары ромашку, отчаянно сожалея, что нет у него ни жены, ни детей, нет никого на свете кто закроет ему глаза на смертном одре, и, оплакивая, назовет не Монетой а Станиславом.
Постаревший вдруг еще на десяток лет, вор-карманник, утер слезы, и неожиданно солнце, так нещадно припекавшее, вдруг согрело его каменную душу, и он улыбнулся, вспомнив детскую улыбку с двумя оставшимися молочными зубами. Пусть Бог пошлет ему еще немного жизни. Станислав Ташков все исправит. Он будет жить добром, забудет о прошлом, а может быть еще встретит милую одинокую женщину с ребенком. Он посвятит им всего себя без остатка, будет заботиться о них и любить. А еще он обязательно найдет ту милую девочку с небесно-голубыми глазами, и подарит ей целый букет ромашек.
По улице с цветком шел высокий человек, и улыбался, потому что был счастлив. Потому что был счастлив!
©