Родился я 20-го августа 1925 года в селе Ново-Пятигорске Маканчинского района Алма-Атинской области. В феврале 1938 года моего отца арестовали. В октябре того же года мою мать вызвали в контору колхоза, где ей зачитали постановление карательных органов о выселении её в течение 24 часа из пограничной полосы, где находилось наше село. Мать с котомкой под мышкой повела нас троих детей пешком до села Урджар, где нам разрешили поселение. Мы – дети кулака, с детства, приученные к полезному труду, выжили даже в таких условиях, когда рядом от голода такие же переселенцы, как мы, умирали семьями.
В 1943 году я начал военную службу в городе Аягузе, где был зачислен в учебную пулемётную роту. Из-за неимения подготовленных младших командиров с первых же дней службы был назначен командиром расчёта станкового пулемёта. Через три месяца, недоучившись до получения сержантского звания, нашу роту отправили на фронт. Я со своим расчётом вступил в первый бой в Эстонии, при освобождении города Выру. С батальоном, к которому был прикреплен мой пулеметный расчет, с боями мы прошли до города Тарту. Потеряв в неравных боях более половины живой силы, батальон вынужден был остановиться и занять оборону. К счастью оставшихся в живых солдат, на правом фланге оказались свежие силы наших войск, которые вытеснили фашистов из сектора боевых действий нашего батальона, и вступив в бой за освобождения города Тарту. А наш батальон был отправлен в город Онега, где после тяжёлых боёв формировался 10-й полк 286-ой дивизии, Второго Украинского фронта. И уже в составе 10-го полка мы вступили в бой на подступах к столице Польши, города Варшавы. Но для освобождения столицы Польши были задействованы более мощные воинские подразделения, а наш 10-ый полк был развёрнут в сторону Немецкой границы. Невозможно описать в одной статье все сражения, в которых мой пулемётный расчёт принимал непосредственное участия. Опишу только первый и последний день боёв на территории Германии, потому что в них были законченные действия.
Не помню, какой это был месяц, но земля на территории Польши и Германии была покрыта небольшим слоем снега. Рано утром, передвигаясь по трассе, на г-образном перекрёстке, наш полк повернул направо. С левой стороны, вдоль трассы, метров на сто-сто пятьдесят, пролегала небольшая возвышенность. Когда колона сравнялась с этой возвышенностью, то с неё полетели на нашу колонну десятки мин и рой пуль из разного вида оружья. Это указывает на то, кто, командовал полками, не говоря уже о батальонах или ротах. Путь продвижения колоны не был разведан. И это имело место лишь только потому, что командир полка даже не знал где, находится военная академия. Армиями командовали неподготовленные командиры. Подготовленный командный состав армий, Сталин расстрелял перед началом войной 1938-1939 – годы, боясь назревшего военного переворота. Нашему командованию ничего не осталось кроме как повести полк в атаку на невидимого врага. Как оказалось, на гребне возвышенности, вдоль трассы, была прокопана, хорошо замаскированная траншея, из которой немцы вели огонь. Стрелковый батальон, к которому был прикреплён мой пулемётный расчёт, замыкал колону. За нами двигалось Самоходное орудие. На г-образном перекрёстке Самоходка не повернула направо, за колонной, а стала двигаться прямо на возвышенность. Чтобы спасти пулемётный расчёт, от невидимого врага, я повёл его вслед за самоходкой. Но она, пройдя какое-то расстояние, остановилась, видимо высматривала для себя цель. Не было цели и для пулемёта. И тогда я решил принять участь всей пехоты, которая шла навстречу шквального огня. Наказав расчёту не высовываться из-за Самоходки, обходя её, я увидел, как с возвышенности катится на меня какая-то болванка с длинной ручкой. Из самоходки на меня закричали: «Куда прёшь? Мать твою перемать! Ложись»! Я лёг, в ожидании взрыва, но взрыв не произошел. Противотанковая граната, направленная не на меня, а на самоходку, не взорвалась. Такое бывало. Но, думаю, везёт! Исчезло ощущение собственного веса, я мигом оказался на вершине возвышенности. И тут началось.
По глубокой траншее, от меня в правую сторону, тащился немецкий офицер. Он держал в правой руке пистолет, а левой, за лямку волок тяжелый ранец, покрытый телячьей кожей. Видимо его ординарец погиб. У меня на груди висел автомат ППС. И тут произошло то, что с трудом можно объяснить. Вместо того чтобы направить на немца автомат и нажать спусковой Кручок, я бросился на него, и схватил за правую руку и не дать ему возможность выстрелить в меня из пистолета. Но физически натренированный немец бросил свой пистолет и сгрёб меня под себя. Я оказался во власти случая. На искаженном от злости лице немца, высаленные зубы приближались к моему лицу, а руками пытался схватить меня за горло. Я правой рукой прикрыл свой подбородок, а левой схватил немца за жесткие, рыжие волосы, и крутанул их так, что почувствовал хруст, как бы оторвал кожу от черепа. Это и спасло меня. Видимо ужасная боль заставила немца оставить моё горло и схватить обоими, руками мою левую руку, думая облегчить этим свою боль. В этот момент я приподнял немца своими коленями, а правой рукой нащупал рукоять автомата, который оказался между нами; развернулся насколько было возможно, и нажал на спусковой крючок. Немец на мне обмяк. Когда я из под него вылез, оказался весь в крови. Телогрейка и гимнастёрка в крови, автомат в крови и руки в крови. Вытер о шинель немца автомат, руки… Бой затих. Открыл полевую сумку немца, в надежде, что в ней окажутся нужные нам документы, но в ней оказались письма, фотографии и шесть пачек пистолетных патронов. Я вспомнил, что немец держал в руке пистолет, и когда достал из-под немца пистолет и проверил его на боевую пригодность, то в нём не оказалось ни одного патрона. А у него была возможность в меня выстрелить. Ещё раз повезло! Забрал с собой пистолет с патронами, ранец с продуктами и вылез из траншеи. Передо мной предстала ужасная картина. Земля, которая только что радовала глаз своей белизной, превратилась в чёрную минную пыль, покрытую трупами молодых, красивых и сильных ребят, которым не было ещё и двадцати лет. Ушли они от нас, так наверно и не поняли: ради чего и за что они должны были так глупо погибать. Санитары оказывали помощь раненым, а похоронщики стаскивали погибших в одно место, чтобы придать земле. Когда я объявился перед своим расчётом живым и невредим, да ещё с таким трофеем то их лица на мгновенья засияли. Они уже не надеялись увидеть меня живым.
Поредевший полк, после этого случая, расчленился. И наш батальон, дойдя до опушки леса, остановился, чтобы отдохнуть и подкрепиться тем, что был у каждого солдата в вещмешке. Для моих ребят трофейный ранец оказался кстати. В нём были неплохие продукты. Я же, признаться, после подобных потрясений, мог сутками не притрагиваться к пищи. Так произошло и на этот раз. Отошел в сторону, сел на валежник и стал выковыривать ножом из-под ногтей кровь немецкого офицера.
По ту сторону лесного бора нашему батальону предстояло освободить населённый пункт, но немецких солдат там не оказалось. Узнав о нашем приближении, они скрылись в лесу. Населённый пункт был небольшой. За ним, на расстоянии примерно километра полтора, по правую сторону трассы стояли три кирпичных двухэтажных здания. Как выяснилось, они принадлежали фермерам. Наше батальонное командование, вплоть до командиров взводов, решили в этом населённом пункте отдохнуть, а помкомвзводам дали команду занять оборону на территории упомянутых фермерских хозяйств. Я со своим расчётом остановился в среднем здании. Зашел в помещение первого этажа и лёг на диван. Голодные солдаты раздобыли где-то копчёную колбасу, кастрюли со сметаной, творогом, молоком, и всё это прижималось к груди и двигалось по фермерским усадьбам. И тут началось то, что нашим командирам следовало бы предвидеть. Первый снаряд угодил в крышу первого от следующей деревни дома. Затем, не иначе как заговорил их шестиствольный миномёт. На всех фермерских усадьбах, поднялся сплошной кошмар. Многие солдаты, которые не успели забежать в укрытие погибли.
Напротив фермерских домов, вдоль противоположной стороны трассы, пролегала, с метр высоты земляная обваловка. От неё, сразу начинались фермерские поля, и упирались они в лесной массив. Из этого лесного массива показалось целое полчище немецких солдат. Их заметить можно было только с окна второго этажа дома. Когда я об этом узнал, то вышел из здания чтобы определиться, где можно буде установить станковый пулемёт чтобы встретить приближающихся фашистов. У ворот стояло много солдат, среди них были и мои ребята. Все смотрели на трассу, на которой лежали четверо убитых наших солдат. Оказалось, что они пытались перебежать через трассу, чтобы залечь на обваловку и готовиться к встречи фашистов. Но с соседнего села, немцы простреляли трассу из крупнокалиберного пулемёта, чтобы не дать нам возможность перейти её и помешать немцам приблизится к обваловки. Смельчаков, чтобы ещё раз попытаться перебежать через трассу больше не нашлось. Тогда я повелел первому и второму номеру (это были Николай Демченко и Василий Сорокин), снять свои обмотки, связать их вместе, чтобы их длина была намного больше, чем ширина трассы вместе с кюветами; и привязать один конец за хобот пулемёта, а другим концом привязать камень; и бросить его мне, когда окажусь на другой стороне трассы, и привяжите к станине пулемёта две коробки с заряженными лентами. Но уговоры, дескать, что всем, то и нам я не обратил внимания. Сиганул через три забора, подполз по кювету к железобетонной трубе, которую я заметил, когда подходили к фермерским домам и по ней стал пролазить на противоположную сторону трассы. И когда мне это удалось (труба была забит мусором) я по кювету пополз обратно, до ворот, где меня ждали. Когда меня увидели – бросили камень, и я потянул на себя пулемёт. Немцы заметили передвижение пулемёта через трассу, и смоги повредить только один каток. Напротив ворот обваловка была снята, для въезда фермера на свои поля. В эту выемку я установил свой пулемёт. Немцы поняли, какую я им игру предложил, и перевели огонь на меня. Но достать они меня не могли, потому что был в выемке. И я приступил к встрече непрошенных гостей, которые никак не могли ожидать такого приёма. Чтобы передние ряды излишне не волновать начал их приглашение с задних рядов. Их заверили в безопасном подходе к обваловки. Затем немцы должны были дать ход шестиствольному миномёту, загнать нас в укрытие, а затем выскочить из-за обваловки и без лишней крови захватить нас в плен. Об этом плане немцев нам рассказал русский парень, который воевал на стороне немцев и был нами пленён.
День был на исходе. Батальон занял оборону. Я зашел в то же помещение и лёг на тот же диван. От перенапряжения чувствовал себя неважно. Наше командование стало возвращаться из устроенного для себя отдыха. Первым в наше помещение вошел комсорг батальона, и увидел меня лежачего на диване –скомандовал: «встать! Люди жизнью не щадят, а ты здесь разлёгся». Не знаю куда девалось моё негодование, соскочил как пружина, схватил рядом лежащий автомат и хотел его застрелить, никак не думая о последствии. Спасибо ребятам, которые набросились на меня и тем самым спасли две жизни. Комсорг сразу выбежал из помещения и уже вернулся со всеми, которым очевидцы успели рассказать, как мы спаслись от плена. Первым зашел командир роты старший лейтенант Агеев. За ним зашли мой командир взвода, Младший лейтенант Ивашкевич, и лейтенант Ливашев, командующий взводом стрелков, которым мой пулемётный расчёт неоднократна, помогал выходить из различных ситуаций с наименьшими потерями. Здесь пошли в ход поздравления, и комсорг вынужден был извиниться.
Так прошел один световой день солдата на войне.
ПОСЛЕДНИЙ СВЕТОВОЙ ДЕНЬ СОЛДАТА НА ВОЙНЕ.
Приближаемся к энному городу в Германии. Город большой, его рассекает река, какая? Не знаю. Дневников не вёл. Железнодорожный мост. На мосту стоят какие-то хлопчики, и выполняют приказ «Генералиссимуса», который гласит: стрелять всех кто к вам поворачиваются грудью. И они стреляют. С моста защитники Родины падают в воду. А в воде может кто-то ещё спасётся, если хлопчик не туда стрельнул. Мишень эта называлась «Восемнадцатый корпус». Так нам сказали.
Этот городок был весь в огне и в дыму. Пробирались через него почти на ощупь. Но мы все-же добрались до окраины и сразу спрятались в подвал. Дело в том, что я потерял четвёртый расчёт полностью, и оказался в резерве. У командира взвода Ивашкевича остался один, расчёт из четырёх, и то на половину укомплектован (о нём я ещё скажу). Командир роты старший лейтенант Агеев тоже оказался не у руля. Так что от того что мы забрались в подвал, никто не пострадал. А немец похоже готов пожертвовать целым городом, лишь бы убить одного Русского. Снаряды сыплются на город как снежный град в суровую годину. И вот в подвал забегает, ординарец Агеева и говорит: - Немцы уже вступают в город. Все ушли. Остались только мы. Агеев выбегает из подвала, мы все за ним. Вышли за ворота, смотрим, а с левой стороны Захарченко и Еврейчик тащат за хобот станковый пулемёт и по коробке заряженных лент, и оба плачут. Побоялись бросить пулемёт и бежать как все. Это тот самый расчёт, которым ещё владеет командир взвода Ивашкевич. А его командир расчёта, Гришка Ковалёв наверно погиб.
Агеев не растерялся. Он даёт мне команда: - «Возьмите пулемёт, посмотрите, где его можно установить и будем сражаться до последнего». Это выражение – до последнего – тогда было в моде. Я схватил пулемёт за хобот и вместе с Захарченком потащили его на огород. Огород был огорожен канавой. Я установил пулемёт на кромке канавы, а сам залез в канаву, чтобы стоя вести огонь. Заправил ленту, а куда, в кого стрелять! Всё в дыму. И я начал щупать врага огнём, он должен отозваться, и он отозвался, но не спереди, а сзади. Через нас стали лететь снаряды и взрываться перед самым носом. Как оказалось, это наши пушкари. Они тоже были не против прижать одно место и тикать, но услышав пулемётный огонь, подбодрились и развернули свои дула, да так, что чуть не по нам шарахнули. Моя прыть тоже поубавилась, пулемёт начал плеваться. Хлопчики Гришки Ковалёва спиртик то выцедили, и пулемёт покраснел от стыда. И тут я почувствовал, что мои ноги стали сдавать. На кукурочках долго не простоишь. И я потихоньку завалился в канаву, как будто меня немцы уложили. Убили! Закричали рядом. Нет! Говорю, я живой, а вот пулемёт вы убили.
И тут ко мне спустился Ангел небесный и шепчет на ушко: не переживай! Пулемётчик, у немцев тоже от стыда стволы покраснели. Вы своё сделали. Немцев заставили отойти, а беженцев заставили вернуться.
Беженцы вернулись, в кожух пулемёта я залил уже не спирт, а водичку. Всё стало на свои места. Уже надо бы немножко и отдохнуть. Но командиры не унимались. Собрали всё, что ещё осталось. Да и восемнадцатый корпус привёл к нам свою горстку, солдат которую сталинские хлопчики, не успели расстрелять. И получилась неплохая компания. И тут перед нами выступил какой-то командир (наверно с восемнадцатого корпуса). Он сказал: - Мы сейчас вас поведём в атаку. Вы на немца должны не идти, а бежать и громко кричать ура, они нашего ура боятся. А ещё лучше, если вы будите громко кричать «ура… за Родину Сталина!». От этого немцы просто падают, и их можно брать голыми руками. И повели эти командиры солдатиков брать немцев голыми руками.
От этого городка, в котором мы находились до следующего населённого пункта, в котором засели немцы не больше километра. Между ними распаханное поле, на котором снег уже растаял. По этому полю, приняв боевой порядок, двинулись наши ребята брать немца голыми руками. Я с Васей Сорокиным потащили свой пулемёт по обочине трассы. Немцы подпустили нас к себе поближе и открыли пулемётный огонь. Пехота залегла в пахотную грязь, а мы с Васей спустились в кювет. Я толкал перед собой пулемёт и время от времени выдвигал его на обочину трассы, чтобы дать очередь в не совсем видимую цель и подбодрить пехоту. А тут немцы пустили в ход шестиствольный миномёт, и стали утюжить пехоту и нас с Васей. Такой кошмар неописуем. Чтобы его понять его надо видеть и прочувствовать. Кажется, что все мины летят тебе в спину, а они падают с тобой рядом и рвут в клочья твою телогрейку на спине, чуть прикасаясь к живому телу. А ты толкаешь свой пулемёт дальше, к врагу, ближе, чтобы выйти из под миномётного утюга. А он за тобой и опять безжалостно рвет твою телогрейку. И тут я услышал Васин голос: «Гриша! Прощай!» Я развернулся к Васи, который полз следом за мной, а у него дыра в боку и оттуда какие то куски вместе с кровью вываливаются. Боже мой! Я ничем не могу помочь моему другу! Господи! Только ты можешь помочь! Помоги ему без боли отойти от этого кошмара, учинённого преступниками века, врагами человечества. И мелькнула во мне мысль, чтобы пойти вслед за Васей. И вытолкнул я свой пулемёт уже не на обочину, а на саму трассу. И пустил я свою последнюю, пулемётную очередь и опять в невидимую цель. И тут мне рок послал разрывную пулю, да не в голову, а только в руку, чтобы я в людей больше не стрелял. И зажал я свою руку, чтобы не вся кровь вытекла. И пополз я туда, откуда начал свой путь в этот кошмар.
ПОСЛЕДНЕЕ ВЕЗЕНИЕ.
Я поднялся на крыльцо дома и стал смотреть на распаханное поле, удобренное кровью наших солдат и не увидел ни одной живой души. И вдруг, слышу какой-то шелест, похожий на шелест косача, которых я в плетённых из тальника ловушках ловил в горах Тарбагатая. Инстинкт отбросил меня с крыльца за стену в тот момент, когда снаряд в него угодил.
В госпитале я лежал в городе Гайсине Винницкой области Украины. Работал в колхозе. В МТСе – комбайнером, шофёром. В 1955 году поступил в Автомеханический техникум. Параллельно окончил Университет Марксизма-Ленинизма и десятый класс Вечерней школы рабочей молодёжи. По школьному аттестату поступил в Московский инженерно-строительный институт, заочно.
Имею сына и дочь. Трёх внучек. Правнука и правнучку.
Март 2016 г.