Предыдущая глава http://www.proza.ru/2016/08/20/264
В последние годы Иван Евсеевич очень остро чувствовал окружающее. И не было для него большей радости, чем выйти на закате в сад, сесть на старенькую скамейку и смотреть на облака, ветки, чувствовать прикосновение ветра. Что-то лопочут на своём зеленом языке листья, невидимо трудится матовый ствол яблони, колышутся нагруженные плодами ветки. Рядом с яблоней так же спокойно стоят вишни, сливы. Мир, согласие. И в его представлении природа делилась на две части: люди и всё остальное. Когда-то, молодой и сильный, он считал, что главное – люди, а всё остальное имеет смысл лишь постольку, поскольку может служить человеку. Но чем больше он жил на земле, тем больше приходил к выводу, что всё обстоит как раз наоборот. Природа была к нему добрее, чем люди, а теперь, на склоне лет, он вообще считал человека каким-то недоразумением. Он не мог определить, мудра природа или глупа, он только знал, что она живая и чувствует боль так же, как и он. И всё чаще природа казалась ему слепой женщиной, родившей чудовище, которое, пользуясь слепотой матери, нагло и безжалостно её обворовывает. Падают, падают и падают лиственницы на холодном Севере, и рубит, рубит и рубит их он, Иван Евсеевич… Нет, природа слепа, а иначе вот эта яблоня его бы давно растерзала. И Трофим не ходил бы по этой земле.
Простил он Трофиму. Как простил и всем остальным из мира людей. Бог с ними. Прошлое давно уже стало воспоминанием, и на него можно было смотреть со стороны, как на чью-то чужую жизнь. В той, прошлой, жизни было столько дикого, несуразного, что будто и впрямь случилось не с ним, а с другими людьми в его воображении. Были в той жизни и правые, и виноватые, был Трофим и был он, Иван, но теперь, заканчивая земной круг, Иван Евсеевич понял, что есть более глубокая истина, которая если и не перечеркивает прошлое, то заставляет на него смотреть иначе. Эту истину он сформулировать не мог, но она неуловимо присутствовала во всём: в этой яблоне, кустах смородины, плывущих облаках и уставшем за день багровом солнце.
Он не любил копаться в воспоминаниях, и о Трофиме теперь вспомнил лишь потому, что сегодня он якобы приходил к нему. Об этом сказала жена, и он долго смотрел на неё, думая, что ослышался. Не мог Трофим к нему приходить. Или другой Трофим? Память быстро перебрала односельчан, но другого не было.
- Трофим?
- Я сама удивилась.
И рассказала, что она была во дворе, и вдруг видит – у калитки Трофим. Опирается на палочку и стоит смотрит, слабый, будто с креста снятый.
- Он же лежит?
- Поднялся, значит, - развела руками жена. – Я сказала, что тебя нет, а он как бы не поверил. В магазин, говорю, пошел. Придёт скоро.
- И что сказал?
- Ничего… Когда стал поворачиваться уходить, думала, что тут же у калитки упадёт. Нет, поковылял помаленьку. Что ему ещё от тебя надо?
Иван Евсеевич промолчал, да жена и не ждала ответа, она только заглянула ему в глаза, надеясь понять что-нибудь без слов, но ничего в них не увидела и перевела взгляд на сумку:
- Купил?
- Купил.
Он ходил в магазин, чтобы отоварить талоны. Полтора килограмма мяса, полкило масла, килограмм сахара. Чаю нет, ещё не привезли.
Жена стала выкладывать продукты из сумки. Её морщинистые руки дрожали, а голова подёргивалась, поэтому Вера Игнатьевна уже давно дальше двора никуда не ходила. Вздрагивала и бахрома повязанной по-старушечьи тёмной, с серебринками, косынки, которую подарили ей в прошлом году заезжавшие по пути с курорта дочь Нина с зятем. Старухе так приглянулась косынка, что она её не снимала.
- Этот кусочек надо бы разрубить, - сказала она.
Иван Евсеевич взял кусок мяса, осмотрел, отрезал, где было можно, ножом, дальше кость не давала.
- Это ж ему помирать тяжело, - сказала жена, и он понял, что она говорит о Трофиме.
- Кому?
- Да Трофиму, крёстному твоему.
Продолжение следует http://www.proza.ru/2016/08/22/156