Две дорогие могилы. часть 1

Наследный Принц
     Мы тогда строили дороги по территории всей бывшей РСФСР. В каждом областном и краевом центре находились отделения нашего треста, и поэтому , как пелось в той шутейной песенке, "всю Россию я объехал с Алёхой. Даже в Турции бывал».


               
      
               
               
    Алёха здесь, впрочем, не при чем. И в Турции я никогда не бывал, да и не тянет по нынешним временам. В остальном же все точно.  Судьба заносила меня в такие городки, куда редко ступала нога среднестатистического командировочного. Навскидку:  Острогожск, Короча, Лебедянь, Елец,  Южноуральск и т.д. И несть им числа.

     И вот приехал я в город Пензу. Меня встречали и сопровождали по всей территории третье и четвертое лица пензенского дорожного управления: главный механик и главный энергетик. Обоих я давно и хорошо знаю.

     В один из дней мы направились в город Никольск. Я, сидящий рядом с шофером, обратил внимание на дорожный указатель, извещающий о том, что в Никольск нужно ехать направо, а налево  - дорога в Лермонтово.
 
     -А что за Лермонтово, ребята?

     -Так это бывшие Тарханы. Там он и похоронен.

     Мать честная! Кто же не знает Тарханы! Вот куда завели меня извилистые тропы командировочного.

    -Андрей (это я шоферу), рули налево! Черт с ним, с вашим Никольском. Если успеем, то заскочим потом накоротке. А и не успеем, невелика беда. А в Тарханах я побывать просто обязан.

     Возражений не последовало. Всё же я для них какое-никакое начальство. Да они и сами, по-моему, были только рады.

     Вскоре мы оказались у ворот музея-усадьбы, бывшего имения бабушки Лермонтова.
 
     Середина зимы (кажется, январь). Будний день. Погода невеселая: небо сплошь затянуто и идет снег, правда, вполне терпимый. Вокруг - ни души. Но хотя бы калитка оказалась открыта на наше (точнее, мое) счастье. Первое же строение на пути нашего следования - семейный склеп Арсеньевых в виде часовни. Здесь и упокоен Михаил Юрьевич. Но на входной двери висит замок, покрытый не то ржавчиной, не то гречневой кашей (по выражению Ильфа и Петрова). Получается, что поцеловали мы пробой и уже собирались выполнить вторую часть этого присловья, но услышали позади нас звяканье ключей. Обернулись и увидели спешащую к нам женщину средних лет, одетую по погоде в тулуп, а на голове теплый платок. Она явно появилась из сторожки возле ворот, которую мы и не заметили. В руках у нее связка ключей.

     -Вы хотите войти, товарищи?

     -Еще как хотим, вот товарищ из Москвы специально приехал.

     -Я вам сейчас открою.

     И действительно открыла. Включила свет и повела нас за собой. А поскольку она видела-перевидела здесь множество экскурсий, стала пересказывать нам то, что обычно говорят экскурсоводы.

     С верхней площадки склепа лестница сразу налево ведет вниз, делая половину оборота. Но еще перед лестницей в нишах стоят две урны: в одной прах матери Лермонтова, умершей в двадцать два года, когда сыну исполнилось всего три. И бабушки, которая прожила шестьдесят восемь лет и на четыре года пережила любимого внука.

     В Х1Х веке усопших в России не кремировали. Наша предводительница пояснила, что это было сделано лишь для того, чтобы открыть проход к гробу поэта. Видимо, других вариантов тогда не нашлось. Не берусь оценивать, правильно ли это.

     И вот перед нами свинцовый гроб Лермонтова. В таком виде он и был перевезен из Пятигорска через год после дуэли. На это даже потребовалось высочайшее разрешение. Увидев гроб, бабушка, по словам очевидцев, спросила только: - "Ты здесь, Мишенька"?

     Известна версия, что в Лермонтова помимо самого Мартынова стрелял еще специально нанятый казак. Вроде как сам Мартынов был стрелок никудышный и пистолет держал в руках всего третий раз в жизни. Эту версию "озвучил" Паустовский в повести "Разливы рек". Кстати, он был убежден, что так оно и было. И даже встречался с дочерью этого казака и от нее услышал, что ей рассказывал отец.

     В самом деле в известных документах о дуэли есть данные акта , составленного врачом Барклай де Толли, осматривающим тело Лермонтова. Они-то и заставляют призадуматься дотошного читателя. Выясняется, что пуля, прошедшая навылет, войдя в правый бок под двенадцатым, самым нижним ребром, вышла из левого бока между пятым и шестым ребрами, пробив по пути оба легких и сердце. Такое возможно, если человек стрелял лежа.

     Наша сопровождающая рассказала, что эту версию собирались проверить к столетию со дня смерти, вскрыв для этого гроб. Но это было бы пятнадцатого июля 1941 года. Понятно, что уже стало не до этого.

     С ее разрешения мы зажгли две свечи, установленные на гробе. Постояли, помолчали...

     А когда выбрались на поверхность, щедро отблагодарили нашу любезную "палочку-выручалочку». Во всяком случае она осталась довольна и даже разрешила нам походить по территории усадьбы, сколько нам захочется. Вот только открыть главный усадебный дом не сможет, ключей у нее нет. Но мы и тому были рады безмерно.

     Кому-то из моих спутников пришла в голову еще одна смелая мысль: - Андрюха, вот тебе деньги, скатай в ближайшую потребиловку, возьми что надо.

     Понимающий Андрюха тут же и укатил, благо для него эти двое тоже начальство.

     Никольск, понятное дело, был окончательно забыт, и мы втроем отправились бродить по усадьбе. Для начала обошли кругом дом, известный по множеству открыток и фотографий. Нам он показался несколько сконфуженным оттого, что не может пустить нас к себе. Но в этом он сам, конечно, не виноват.

     Все усадебные дорожки, как ни странно, оказались расчищенными от снега и можно было подойти к любой постройке. Запомнились баня и конюшня, сработанные когда-то на совесть.

     Затем спустились к пруду. На берегу рос огромный дуб, по преданию посаженный самим Лермонтовым. Но даже если он и не сам его посадил, то все равно дуб как-то с ним связан. Может быть, по приказу бабушки кто-то из дворовых посадил его в честь рождения внука. Мы втроем попытались обхватить его, но наших рук не хватило. Помог вернувшийся Андрюха, доставивший то, что ему было велено.

     Рядом с дубом находится лавочка, на которую мы и присели, стряхнув снег.

     -Васильич (это ко мне), а прочти нам что-нибудь из Лермонтова, что помнишь.

     Я к этому был не готов и стал судорожно вспоминать, но для начала кроме "Белеет парус одинокий" ничего на ум не пришло. Но это настолько хрестоматийно, что наверняка они и сами помнят. Готов был уже расписаться в собственном невежестве, но тут из глубин моей памяти  всплыло и четко выстроилось вступление к поэме "Мцыри".

     Не откажу самому себе в удовольствии привести его и здесь. Лермонтоведы, простите меня, если где-то окажусь не вполне точен. Как тогда огласил по памяти, так и сейчас тоже.

           Уж много лет тому назад
           Там, где, сливаяся, шумят,
           Обнявшись, точно две сестры,
           Струи Арагви и Куры
           Был монастырь. Из-за ворот
           И ныне видит пешеход
          Столбы обрушенных ворот (?)
          И башни, и церковный свод.
          Но не клубится уж над ним
          Курильниц благовонный дым,
         Не слышно пенье в поздний час
         Молящих иноков за нас.
         Теперь один старик седой,
         Развалин страж полуживой,
         Людьми и смертию забыт
         Сметает пыль с могильных плит,
         Которых надпись говорит
         О славе бренной и о том,
         Что, удручен своим венцом,
         Такой-то царь в такой-то год
         Вручил России свой народ.
        И божья благодать сошла
        На Грузию. Она цвела
        С тех пор в тени своих садов,
        Не опасаяся врагов,
        За гранью дружеских штыков.
        ...Однажды старый генерал
        Из гор в долину проезжал,
        Ребенка пленного он вез,
        Тот заболел: не перенес
        Всех тягот долгого пути.
        Он был, казалось, лет шести.

     Лица моих спутников заметно посерьезнели. Настолько, что было предложено: -А давайте выпьем в память Михаила Юрьевича!

     Но как это было не заманчиво, все же сообща порешили, что здесь этого делать не стоит. Общественность нас явно не поймет. А вот в машине, оставшейся за оградой, пожалуй, будет можно.

     Между тем время нашего пребывания в Тарханах приближалось к трем часам и на небе стали проявляться первые признаки надвигающихся сумерек.

     Пока шли к машине, я еще вспомнил описание боя Мцыри с барсом, который в машине и огласил. Но здесь его приводить не буду, ценя время читателя. Слушатели же мои остались довольны. А уж как я-то был им благодарен за то, что они подарили мне эту незабываемую поездку.

     Что касается Мартынова, то царское наказание - всего лишь церковное покаяние в киевской Лавре -  было несоразмерным содеянному. Но возмездие его все же настигло. Жаль только, что уже после смерти.

     В двадцатых годах в его имении располагалась колония для беспризорников. На уроке литературы учитель, когда они "проходили Лермонтова", зачем-то рассказал воспитанникам, что они сейчас находятся в доме убийцы поэта и сам он здесь похоронен в семейном склепе.

     На следующее утро, когда сотрудники колонии шли на работу, на въездных воротах увидели подвешенный мешок с табличкой: ЗА НАШЕГО ЛЕРМОНТОВА!

    Склеп оказался вскрыт - наверняка кое-кто из воспитанников "на воле" был специалистом по подобным делам и ему это труда не составило, - кости Мартынова были сложены в мешок и в таком виде помещены на всеобщее обозрение.
     А вот интересно: вернули ли их сотрудники на место захоронения или выбросили вместе с мешком?