Завершилась моя первая самостоятельная навигация на Дону. Зима пришла холодная, малоснежная и ветреная. Здесь, в степях Ростовской области, казаки к этому привыкли, когда холодный или горячий ветер-гуляка день и ночь, весну и осень, зиму и лето гоняет по бескрайним степям сухой ковыль да снежную крошку.
Мы с моим неразлучным другом Вовкой ходим в караванную службу, дежурим день и ночь на постах, охраняя замороженные во льду суда. Тёплая караванка, печка и стол под цветастой клеёнкой. В одну смену дежурит человек шесть-семь, затон прилично растянулся вдоль правого берега реки. Днём проверяющих полно и начальства всякого, ходят, нюхают речников на предмет алкоголя.
В стране начало 1987 года и главный правитель, затеявший курс на трезвость и выздоровление нации вырубил все виноградники с вековыми традициями. Позакрывал вино-водочные отделы в сельмагах и уничтожил всё, из чего можно варить самопальное зелье. Да только русского человека ничем не проймёшь, он находит там, где и отродясь не бывало спиртного. Да и дома, «для сЕбе», гонит любимый всем народом самогон.
Мы пришли на ночную смену, а в караванке стоит такой дым, хоть, топор вешай. На улице темно и холодно, вот все и ютятся возле горячей «буржуйки». Покуривают да втихушку попивают самогоночку, принесённую старожилом флота техучастка Сорокиным Николаем Ивановичем. Он самый опытный мастер пути, гоняет свой обстановочник по Северскому Донцу, от второго до пятого шлюза.
Как-то все рассосались по своим постам и мы с Вовкой да Ивановичем втроём остались за столом. Он, не сильно выпивши, «флотскую меру знаю», с мокрыми глазами, да и начал вспоминать далёкую Великую Отечественную войну. А я же всегда был любознательным, так и спросил:
- Николай Иванович, а что, вправду, вы на немцев пёрли, как не боявшиеся страха? Говорят, такие таблетки были у всех русских?
Он затянулся «Примой», пустил дымок в потолок, прищурил умные, с жёлтыми прожилками, глаза, бросил окурок в ведро и поведал нам свой рассказ…
«…Было же время, когда не разрешали нам правду говорить о тридцатых годах и о войне. Запрещали. Да, мол, патриотизм, Сталин отец народов. А какой он мне нах… отец был, если в тридцать седьмом в нашей станице больше половины мужиков выгребли по продразвёрстке. Кто кулаки зажиточные, кто воры колхозные, кто эксплуататоры, кто тунеядцы. А какие мы кулаки и тунеядцы, если у меня с малолетства ладони в мозолях были от серпа и косы. В поле от зари и до зари, а всё равно на жизнь не хватало. У моей мамки, бабы без образования, читать не умеющей, восемь ртов и всего два пацана, я да братишка младший Васька. А папку нашего за три колоска, найденных за печкой, в Сибирь, до конца дней!»
…Слёзы навернулись на глазах бравого капитана при воспоминании тех далёких лет. Но он, слегка пригубив стакан с остывшим чаем, смахнул их рукавом фуфайки и продолжил…
«…А тут война! Немец прёт и прёт по Руси, семимильными шагами. Докатилось до нас копание окопов и защита своих хуторов и станиц. А что делать? Мужики взрослые все там, на фронте. В станице одни бабы, старики да дети. Нас, кому можно, военкомат на учёт ставит и отправляет рыть заграждения за околицей, в степях. Мне только-только восемнадцать стукнуло летом. Я худющий и высокий, как жердь. Мне окоп в два раза глубже надо копать, что бы спрятать башку от немца. Копаем, бздим, высовываем головы и смотрим, когда же он попрёт. Нас ещё старшина напугал, говорит, у них форма чёрная, каски с рожками, сапожищи кованые, как у коней! Сами страшные, не люди, чудовища! И под музыку идут в бой, «психические». Да так, падла, запугал, что мы просто закапываться стали, а не окапываться.
Через пару дней начались артобстрелы наших окопов со стороны Усть-Донецкого хутора. Мы думали, никто не выживет, битый час земля подлетала и падала на наши головы комьями земли и травы, осколками и грязью. А потом и они пошли, «психически», под музыку. И у всех автоматы, блестят на солнышке. А мы что, винтовки дореволюционные со штыками заржавевшими дали и по десятку патронов на человека, вот и воюй. Мой напарник глянул в бинокль и заорал, «а у них и вправду рога на голове!!!». Я так и обмочился прямо в окопе, не скинув портков. Мы испугались, начали ползать по окопам, по трупам, по соседям своим! Прятаться, кто куда! Все же пацаны ещё, даже, толком ружья заряжать не могём! Куда уж там стрелять! И где оно, бесстрашие-то? Но, что делать, позади хутор с бабами и малыми детьми! Мамки да бабки, братишки и сестрёнки, хаты и огороды!
А старшина из бывалых, как заорёт «За Родину! За Сталина!», штык к винтовке прилаживает и поднимает всех. Нет уж, за Сталина я не пойду, думаю. Он батьку моего сгубил! Нет! А тут все поднимаются из окопов и орут то же самое. В неразберихе-то этой я и схитрил. Выскочил из окопа, с криком только «За Родину!». Под шумок-то, думаю, не услышат и побежал на полусогнутых, в мокрых портках вместе со всеми…»
…Он опять замолчал, смахивая слёзы рукавом. Мы терпеливо ждём продолжения. Мне не терпится узнать, чем кончилась та «мясорубка» после артобстрела. Да и о таблетках не забываю…
«…Через несколько минут беготни по степи и орни от страха во всю глотку, я упал. Вроде, споткнулся, а оказалось, меня пулей фашистской сшибло, в плечо. Так мне потом врач сказал, что пулю вынимал. Только я ничего больше не помню. Сказывали, что почти все там, в степи, остались лежать, а мне повезло. Из госпиталя я вышел к зиме, когда немец уже под Волгой стоял. Вот так мы и защищали свою станицу…»
Про таблетки я так и не решился спросить у Николая Ивановича. Слёзы текли по его щекам, слёзы о потерянных в родных степях вчерашних одноклассников и соседей по двору. Я потом долго не мог уснуть. Ворочался на узенькой деревянной лавке в караванке. Мне всё время хотелось об этом написать стих, откровенный, честный, не идеологический. Именно тогда я уже начал писать стихи, но, видимо, ещё молод был, не сильно осознавал, что услышал…
Много позже, повзрослев, почитав литературу о войне, литературу «перестроечного» времени, я понял её с иной стороны. И тогда из меня посыпались эти самые откровенные строки о том времени, тяжёлые, жёсткие и...
Да, что теперь об этом, история страны, есть и останется историей страны, какая бы она ни была. И уходит она постепенно от нас с такими Николаями Ивановичами, только в час раскрепощения от принятого «на грудь» раскрывающими свои секреты…
И это история о войне другая, живая и истинная история из слёз очевидца…
Правдоподобная…
17 августа 2016 года