21. Lost like some forgotten dream
I wanna cry and I wanna love
Мне хочется плакать и любить,
But all my tears have been used up
Но все мои слёзы истрачены...
Она
На следующий день я была похожа на тучу. Грозную, хмурую тучу. Никто меня уже не думал согреть, никто на меня не смотрел. Всё вернулось к тому, с чего началось. Плакала я немного, неожиданно для самой себя всхлипывая и чувствуя холод, который подбирался ко мне не спеша, медленно раздирая грудную клетку. Я до сих пор ещё не могла унять свое удивление по поводу поведения Кая, но единственное, что сказала Стеф: «У него есть на то причины». Сколько ещё секретов таится в его сердце? Может быть, я никогда этого не узнаю. Может быть, мы больше даже не заговорим по-прежнему.
Кай будто бы пропал. Исчез из карты земли. Стеф не знает где он, Ник не знает. Я пыталась не волноваться. Я хотела забыть во что бы то ни было… но как такое можно вообще забыть? Запомните, то, что пишут в книгах — вранье. Ну, про то, как герои быстро адаптируются после расставания с любимым парнем, про то, как они радостно живут дальше. Потому что в такой ситуации просто нереально «радостно жить», хотя самое главное, жить — тоже невозможно. Да, я понимаю, что это были эмоции и именно из-за этого, в частности, Кай… немного вышел из себя. Я просто хочу знать, что ничего не изменилось, что всё будет ровно так, как было раньше.
Сегодня выходной, поэтому идти в школу нет потребности. Встав с кровати, я сразу же начала собираться к Каю, но в итоге осталась здесь, вспомнив, что меня там уже не ждут. Попятилась к кровати, осознавая, что будет, если я выйду из комнаты, — я увижу радостных отца и Елену, которые украли у меня счастья, если таковое априори существует. Потираю виски, чтобы снова не уснуть, потому что сон накатывает волной, подтягивая меня на то, чтобы я ещё отдохнула несколько часов, но я уже не хочу… совершенно ничего не хочу. Сейчас я, потирая руки, просто вглядываюсь в потолок, мысленно вспоминая смех Кая и его руки, которые так нежно обнимали меня, что иногда я пыталась сделать так, чтобы он также почувствовал ту же нежность, но исходящую уже из моих объятий.
Часто мои мысли стреляли в меня, пуля за пулей, и от этого хотелось кричать. Я гналась за счастьем, но угодила в ловушку, которая теперь всегда будет напоминать о несбыточных мечтах. Может быть, я всего лишь накручиваю себя? Глупо думаю, что всё плохо, хотя на самом деле моя жизнь — это своеобразный рай? Возможно, лучше думать так. Возможно, лучше считать, что у меня есть всё, что только требуется, вот только чувства… ушли. Внезапно и быстро. Точно также, как и пришли. Они улетели ввысь, оставив меня одну.
Только сейчас я услышала, что зазвонил мой телефон. Не знаю, сколько я находилась в своих мыслях, возможно, этот «кто-то» уже дозванивается до меня третий раз, отчего на моем теле начали бродить мурашки. А вдруг это Кай? Я не хотела тешить себя глупыми мечтами, не хотела отрицать того, что он бы мне вряд ли позвонил, но мысль о том, что он всё ещё хочет меня вернуть, накатила на глаза влагу, и я попыталась сморгнуть её, глядя в экран телефона с именем «Ева».
— Привет, — бесстрастно произнесла я в трубку телефона, уже успокоившись и желая узнать, зачем мне она звонит… мне это нужно. Потому что такое чувство, если я ни с кем не пообщаюсь, то окончательно стану полоумной.
— Аполлония, можно я к тебе приду? — неловко начала Ева, и я секунду обдумывала её вопрос, отчасти понимая, что сказать «нет» не могу, но и не хотелось бы, чтобы она видела меня в таком плачевном состоянии… ну да ладно. Была, не была.
— Да, конечно, но вот только я не знаю, как на это отреагируют родители… — слово родители я поспешно выдавила из себя, как бы сложно оно мне не далось, но я смогла. — Хотя, думаю, они тебя пустят, им только и нужно, чтобы я не надоедала, — сказала я, тут же прикусив язык, потому что никогда ранее не заикалась Еве о том, насколько я не люблю их. Но куда уже отступать? Она итак придет и всё увидит… хочу ещё добавить, что она никогда ещё не была в моем доме, так что… для меня немного страшно принимать её здесь.
— Ну и хорошо, — сказала она, и по голосу я поняла, что она даже рада такому стечению обстоятельств. А может, она радовалась по тому, что увидит меня… не суть. Она была рада. Это главное. Она чувствовала то, что не чувствовала сейчас я. — Я просто скучаю… учёбу вчера отменили, сегодня тоже нет, а я волнуюсь, как ты там, — она перевела дух, будто бы ей было страшно это говорить, а у меня на устах засияла улыбка. До чего же приятно было слышать это… хотелось расплакаться от того, насколько же она прекрасна. — Так вот, ладно, я приду через несколько минут… я уже возле тебя, — пробормотала Ева, прежде чем выключить телефон, и совсем скоро послышались голоса из гостиной, видимо, она уже была здесь.
Я вышла из комнаты и увидела Глэдис, которая с любезной улыбкой провожала Еву ко мне. Мне так и хотелось исчезнуть, не видеть эту картину. Глядя на фальшивую улыбку Глэдис, можно было подумать, что у нас всё было идеально, хотя всё было далеко не так. Нет, они меня не упрекали. И нет, не пытались упрятать в психушку и тому подобное… но они меня просто игнорировали. Жили так, словно меня нет. Казалось, всё ужасно, но когда я вспоминала о ребенке, то всё становилось ещё хуже. Да… обо мне забудут. И я уверена, что эта обстановка будет ещё хуже, нежели сейчас, потому что одно дело, если о тебе не заботятся, но совершенно другое, если при этом заботятся о ком-то другом. Для меня это будет невыносимым… да, невыносимым.
— Аполлония! — Ева, завидев меня, побежала обниматься. Для меня, опять же, такое проявление чувств было немного чуждым, но я обняла её в ответ, потому что немного уже привыкла к выпадам Евы. Глэдис ещё несколько секунд посмотрела на нас, а затем скрылась в своей комнате.
— У тебя всё хорошо? — уже отстранившись, спросила Ева, озираясь вокруг, а я же кивком ей указала на комнату, в которую мы вошли следом. — Почему ты мне не звонишь? — будто ругая, спрашивает девушка, и я вновь потираю руки от стыда, потому что действительно ей не звонила… просто Кай… мне было не до общения. И вообще меня не волновал никто другой, кроме Кая, и неожиданно я почувствовала укол совести. — Я волнуюсь, — добавила она, переводя дыхание.
— Да, у меня всё хорошо, — нацепив улыбку, созданную на моем лице только из-за неё, заверила я. — Прости… я замоталась. Учёба, уроки, ещё кое-какие дела в больнице, — лгать получалось с трудом. Каждое слово выходило жалким, но мне было это нужно. Я хотела оградить Еву от своего собственного мира, в котором кроме скорби ничего не было... никогда не будет. Это жалко — врать единственному человеку, который хочет общаться с тобой… не «вынужден», а «хочет». В принципе, я сама жалкая, так что…
— Понимаю, у меня тоже бывает, что не можешь выделить ни единой секунды для чего-то приятного, — она рьяно хихикнула и подмигнула мне, на что я вновь ответила улыбкой. Да, по сравнению с её красотой, которая прямо-таки отбивалась в воздухе искренностью и правдой, я была просто ничтожеством. Она была прекрасной и внешне, и внутренне, а я… а кто я такая? — Мне просто тебя частенько не хватает… да и мне бы не хотелось, чтобы тебе было хорошо без меня, — съехидничала она, не убирая радости со своего лица.
С ней мне хотелось улыбаться. Улыбаться, чтобы она была счастлива.
— Лучше расскажи, как там у тебя, — не желая откровенничать насчёт своей жизни, попросила я, понимая, что не смогу сразу же рассказать ей о случившемся… да, Диана была самой лучшей, но не могу я рассказать то, что пережила за эту неделю… слишком больно.
— У меня всё по обычному, — она пожала плечами, словно её жизнь — сущий пустяк, хотя внутри я понимала, что её жизнь куда красочней моей. Я медленно киваю, этим показывая, что хочу, чтобы она продолжила. — Да… ну, мы с Ником иногда тусуемся. Он прекрасен, — добавила она, сияя, но потом эта улыбка сразу же исчезла, будто она о чем-то вспомнила.
Но порой мне кажется, что ему чего-то не хватает. Он всё время задумчив, и… я не знаю, — она опустила руки, словно до конца не понимала то, о чем говорит, но, клянусь, в её глазах было видно, что она говорит это абсолютно осознанно. Мне даже самой стало интересно, но я не желала её расспрашивать, потому что было видно, что эта тема была для неё больным местом, которое время от времени кровоточило.
— Дай ему время, — сказала я, почувствовав себя своеобразным психологом, — может, он просто не может привыкнуть к тебе, — я радостно рассмеялась, понимая, что такое наваждение, как Ева, каждого собьет с верного пути, и она также распалилась мелодичным смехом.
— Возможно, — произнесла она, успокоившись, и осмотрелась вокруг, будто только что поняла, что находится в ещё неведомом ей помещении и хочет всё по скорей узнать обо мне и… моей жизни? — У тебя очень красиво… я очень завидую тебе, потому что ты живешь с родителями, — я нервно хохотнула, но Ева явно не поняла причину этому.
Я уже порывалась сказать, что завидовать нечему, но, вспомнив, что Ева очень скучает по родителям, которые вынуждены были уехать в другой город из-за работы, я смолкла. Затем вновь порывалась что-то сказать, но все мои мысли прервал телефон, который зазвонил у Евы. Она извинилась, и по её улыбке я поняла, что это Ник.
А через несколько секунд… эта улыбка исчезла. Моему удивлению не было предела. Было трудно даже придумать то, что могло бы настолько огорчить Еву, чтобы она перестала улыбаться.
Она медленно убрала телефон от своего уха.
— Он сказал… чтобы я дала тебе с ним поговорить, — сказала она, сглатывая ком в горле, а по какой причине — я до сих пор понятия не имела.
Кивнув, я приложила телефон к уху. Учащенное дыхание Ника, которое я услышала, давало мне понять, что он… плачет? Я ещё раз вслушалась в эти звуки.
— Ты хотел мне что-то сказать? — ожидая ответа, мягко предположила я, очень волнуясь из-за того, чем он захочет поделиться со мной.
А потом я услышала. Услышала сломанный голос, содрогающийся от всхлипов.
— Стеф… Стеф… — слова он выдавливал с трудом, и я слышу приступ рыданий, сковывающий ему горло. — Она… она… Стеф умерла…
22. Write your name
And anywhere, I would've followed you
Я бы последовал за тобой куда угодно.
Say something, I'm giving up on you
Скажи что-нибудь, я опускаю руки,
Say something
Скажи что-нибудь...
Он
Я не плакал. Сидел в больнице около двенадцати часов. Не плакал. Опознавал свою сестру. Не плакал. Слушал: «время смерти: 5 часов вечера». Не плакал. Я принял это, как должное. Принял, словно это должно было бы когда-то случиться.
Уходя из больницы, я ничего не чувствовал. Ни боли, ни горечи, ни страданий, ни элементарной скорби. Я просто ушел, не думая ни о чем. Ушел, зная, что это конец — и мне, и всему моему миру. Что это конец. Вот и все. И о чем еще должна была быть речь? Я ее больше никогда не увижу. Я должен хоронить собственную сестру в своих восемнадцать лет… где-то рядом с моими родителями? Я больше никогда не обниму ее, никогда не поцелую. Не услышу ее шуток.
Был человек — нет человека.
Я выслушивал соболезнования, выслушивал о том, насколько была молода моя сестра, слушал, что Стеф любили и уважали, я слушал и знал, что ни одно их слово не вернет ее назад. Я слушал и знал, что их реплики, сказанные для того, чтобы усмирить мой гнев, не больше чем прах, развевающийся на ветру. Но они ошиблись. Не было того, что надо усмирять, потому что во мне уже ничего не осталось.
Я просто знал, что ее нет, и больше мир не казался мне таким, каков был раньше. Сейчас это был мир, на который не сила смотреть, при виде которого я жмурился, лишь бы не смотреть вверх, на небо.
Мы ее любили. Были люди, которые были готовы пожертвовать собою ради нее. Я уверен, что не один такой, но даже если один… то где я сейчас? Я не чувствую себя живым. Такое чувство, что я где-то между раем и адом, и неизвестно, что между ними побеждает. Я просто на промежуточной полосе. Где-то между небом и землей, при этом не принадлежу ни тому, ни другому. И кто я? Человек? Возможно, не отрицаю, но…люди что-то чувствуют, да? Любовь? Это не обо мне. Я даже не потерян. Не злой. И гнев не бурлит у меня в теле. Я просто… я. Вот и все.
Автокатастрофа. Х-ах, как банально — сюжет любой книги. Автокатастрофы забирают каждый день жизни многих людей. Многих. А теперь очередь пришла моей сестры. Я могу вспомнить, сколько раз я водил пьяным, сколько раз я чуть ли не видел свою смерть — уверяю, это было много, много раз. И я могу при этом вспоминать Стеф, которая ни разу не садилась за руль автомобиля, всегда причитала мне о том, насколько я не осторожен, Стеф, которая никогда, никогда бы добровольно не была водителем.
И, предугадывая вашу мысль, скажу, что она и никогда не садилась. Да, это было такси. Глупое, ничтожное такси, шофер которого уже мертв — не знаю, к моему счастью или наоборот.
Таких случаев миллионы.
Тысячи.
И с моими родителями такое случилось, и с моей сестрой. Небеса забирают их по очереди, забирают тогда, когда знают, что это причинит большую боль. Но они вновь ошиблись, как и другие, потому что мне наплевать. Отбросив все свои мысли, я нашел истину, а истина в том, что это все уже ничего не значит. Да и какой смысл всему этому, если ничего уже нет? Какой смысл?
У меня было много резких падений. Было много вывихов, травм, много переломов. И сейчас я вновь упал, уже не чувствуя того, что испытывал при первом падении — тогда это было ново, незнакомо, а сейчас я уже падаю на свои давние шрамы, и мне все равно. Я могу встать. Могу встать, опрокинув мир, выйдя из пепла. Могу встать, перейдя в ветер, поплыв в неизвестность. Познав истину, отыскав суть. Я могу встать, подняться на ноги, потому что знаю, что это в моих силах. Потому что знаю, что делаю это не для кого-либо, а только ради себя.
***
Ее квартира только сейчас кажется мне маленькой, раньше я об этом никогда не задумывался. Стеф никогда не была привередливой и никогда не считала, что у нее все должно быть лучшим. Она просто хотела, чтобы все, кто находился рядом, были счастливы, и она искала то, что могло обрадовать их. Будь то даже самая искренняя глупость, она бы сделала, лишь бы каждый почувствовал себя хорошо. Даже в детстве она часто отдавала мне то, что хотел я, потому что ей было это нужно. Необходимо, чтобы знать, что она смогла сделать для меня что-то хорошее, подарить мне тепло. И столько тепла, сколько она давала мне, нельзя измерять ни в килограммах, ни в тоннах — потому что это число огромно.
Провожу рукой по еле-еле шершавым обоям, не зная, для чего это делаю — суть в том, что я просто делаю что-то, и это не дает мне чувствовать. Кратко усмехаюсь. Выгляжу жалко. Пришел к дому сестры, хотя никогда не делал это ранее — она всегда приходила ко мне сама, при этом не ожидая ничего взамен — она просто шла ко мне, чтобы увидеть, спросить, как я себя чувствую. Она хотела знать, что рядом с ней я не одинок, и нет, с ней я всегда был… кем? С ней я был другим. По крайней мере, так было ранее.
С ней я был любимым. Тем, кого кто-то опекал, и она была всем моим миром.
А теперь ее не стало, и мир тоже исчез. Пал, произнес последнее шипение. Глупо думать, что с ее смертью ничего не измениться.
Еще около двух лет я буду слушать сожаления.
Еще около пяти лет я буду каждую неделю идти на ее могилу.
Еще около десяти лет ее фотография будет всегда рядом со мной.
Еще около и до конца моей жизни я буду помнить то, что я никогда не смогу вернуть.
Вдохнул запах. Повсюду здесь все еще пахнет ею. Немного корицы и сахара. Мои веки немного подрагивают — от чего не знаю. Мелко дрожат, выдавая, что я все еще что-то ощущаю. Что у меня еще осталась какая-то капелька в душе, которая не дает мне окончательно сгнить. Это держит в тонусе, придает сил. Это не дает убить себя.
Еле слышный плач доноситься из комнаты Стеф. Здесь еще кто-то есть? Странно. Медленно прохожу к нее в комнату, боясь, что там не сдержусь, боясь, что если переступлю ее порог, то моей невозмутимости наступит конец. От этого страшно. Впервые в жизни чего-то боюсь, и эта боязнь до одури смешна — Стеф, которой больше нет.
Заходя туда, я сначала осматриваюсь вокруг, вспоминая, как сестра любила порядок, а лишь потом замечаю человека. Человека, которого я привык видеть счастливым и радостным. Человека, который, по-моему, никогда бы в жизни не заплакал.
Ник сидит рядом с фотографией Стеф, сделанной незадолго до смерти. Сама фотография уже является промокшей от слез — доказательство того, что он здесь уже не первый час.
У меня в голове складывается некий чертеж, и все это для меня теперь становится понятным.
— Что-то не то… такое чувство, что мне чего-то не хватает, и я не понимаю, чего, — продолжил, усмехаясь, словно думая, насколько глупым это может казаться, — это странно, но так и есть… будто я что-то опускаю, не замечаю.
— Стеф, нам еще долго тебя ждать? — негодующе спросил Ник, сидя со мной возле ее комнаты.
— Уже, — послышалось, и щелчок двери, который означал, что сестра, наконец, готова идти.
Она была красивой. Что там греха таить, Стеф всегда была красивой, но сейчас она выглядела принцессой.
— Тебе идет, — усмехнувшись, сказал я, а она мне приятно улыбнулась, понимая, что это одна из моих высших похвал.
Перевел взгляд на Ника, но он уже не смотрел на нее; только небольшая улыбка на его лице давала понять, что он все еще с нами.
— Ник, неужели ты наконец это сделал? — язвительно сказала Стеф, рассматриваю парня, который смог осуществить давнюю мечту — купить… игрушечный вертолет? Что?
Я не удержался от смешка, хотя старался изо всех сил, дабы не ранить чувства Ника, но тот, к моему счастью, не заметил этого.
Как только Стеф захотела взять вертолет в руки, то Ник остановил ее, забирая игрушку в сторону.
— Руки прочь, женщина, — сказал, время от времени глядя то на Стеф, то на свое приобретение.
Сестра же мелодично рассмеялась, с теплотой заглядывая в парню в лицо. Говорить ничего не стала, хотя было видно, что у нее в голове еще много невысказанных слов.
Ник заметил меня не сразу. А может, заметил, просто не подавал виду. Он вытер свои щеки и обернулся. Сначала я думал, что он встанет, но он похлопал по полу возле себя, предлагая сесть. На раздумья мне хватило не больше секунды, и я сел рядом с ним. Сначала мы смотрели друг на друга, а потом я перевел взгляд на фотографию.
Стеф улыбалась. Сверкала своими глазами, это было заметно даже на фото, которое притягивало к себе. Она была одета в подаренное мною платье, и хотя оно было не идеальным для нее, но я все еще помню, как она радовалась ему, как счастливо обнимала меня.
И я не выдержал. Мы с Ником оплакивали того, кто был нам дорог. Оплакивали того, кто нам был ближе всего. Это единственное, что было правильным.
23. Ashes rain in your mind
If we're closer to the otherside
Мы приближаемся к другой стороне,
And the heavens are starting to cry
И небеса начинают плакать.
Она
Бам-бам. Бам-бам. Боль сквозит в моих слезах, при том меня обдувает холодный ветер, слишком стремящийся отобрать у меня все, что только есть.
Кто мне такая Стеф? Сколько я ее знала? Несколько дней? Теперь я жалею. Я до безумия жалею, что не смогла узнать ее. Познать ее саму, ее характер. Но сейчас речь не обо мне… нет, я совершенно не думала о себе. Я думала о Кае. Не думала, я им страдала. Я так переживала, что для меня это было труднее, нежели я утратила бы кого-нибудь из своих родных, которых почти что нет.
Я пробовала поговорить с ним несколько прошедших дней, но все было напрасно. Просила, но отклика не было не от кого, но и сама навязываться не хотела, потому что осознавала, каково сейчас Каю. У меня тоже есть сестра. Сестра и брат, но я с ними и наполовину никогда не была и не буду так близка, как это было со СтеФ и Каем. Когда я была рядом с ними, то я практически могла почувствовать то, насколько они являются родными. Но больше такой возможности у меня не будет… может, я не очень люблю общаться с людьми, но все-таки если я смогла как-то предотвратить то, что стало со Стеф… то я… то я…
Но уже ничего не вернуть. Все уже давно обросло прахом, зависло в воздухе. Хотелось бы плавать в океане безмолвия, лишь бы позволить Каю увидеть ее вновь. Я бы лишилась дара говорить, слушать, дышать, только лишь бы осчастливить его. Я не знаю всех аспектах, когда и как это случилось, но я не могла это просто так оставить. Пройти мимо и забыть. Это было не для меня.
А сейчас я собираюсь на похорона. Одев черный плащ, я выхожу на улицу. Погода ужасная, будто весь мир скорбит о ее смерти. Родители банально не спрашивают, куда я иду — им все равно. Пусть будет. Так даже лучше.
На моем лице уже не видно живого места. Я до смерти бледная, под глазами ужасные мешки, которые я даже не пробовала скрыть косметикой, потому что знаю, что так еще больше подчеркну свой недосып. Голова раскалывается от одного воспоминания о том, как я в один момент потеряла Кая, и от этого хочется выть, кричать о несправедливости мира. А сейчас это так глупо, ведь в нашем… ммм… «расставании» виновата я и только я. Так что нужно это исправить, и хотя сейчас не то время, но все равно я так больше не могу. Я себя чувствую ужасно — и это проявляется не только внешне, уверяю. Я уже давно изолировала себя от внешнего мира. Я потеряла весь мир, когда потеряла его, и мне необходимо это исправить.
Прохладно. Сырость.
Я посильнее закутываюсь в пальто, складывая руки под грудью. Я знаю, что сейчас меня это не согреет, но хотя бы маленькая возможность взять немного теплоты — я ею должна воспользоваться.
Всё. Я пришла.
Издалека я вижу понурые лица, которые говорят о том, насколько это ужасный день. Людей немного, по крайней мере, мне становится от этого лучше, хотя радоваться нечему. Я, также опустив голову, подхожу туда, где должны происходить похороны. Руки дрожат. Пробую успокоиться — напрасно.
Все закончилось быстро, но я до сих пор чувствую, как слезы стекают по моим щекам. Все это время Кай даже не посмотрел меня, но сказать, что он делал это нарочно — неправильно. Он просто никуда не смотрел. Смотрел в никуда. В моем сердце образовалась огромная пропасть, и я рыдала все время — и за себя, и за Стеф, и за Кая, и за всех нас. Я рыдала, потому что мне это требовалось. Оплакивая, я чувствовала себя нормальной. Чувствовала себя живой.
Я слушала то, что говорил Кай о Стеф, я слышала то, насколько ему было трудно говорить. Я в любой момент была готова подбежать и убрать его оттуда, потому что мне было слишком трудно терпеть это. Слишком. Чертовски. Трудно.
Спустя время все начали расходиться. Ушли Рис и Ник, которые также, как и я, не смогли удержать свои эмоции. Да тут каждый, зная Стеф, плакал, не сдерживаясь, только Кай был ровным и бесстрастным, словно камень, непробиваемая стена. От этого становилось еще хуже. Будто бы он уже падает, и с каждым мгновением вытащить его все сложнее и сложнее.
Он ушел скоро, и как только это сделал, то я пошла за ним. Медленно, не спеша, словно играясь, я делала это так, чтобы никто не заметил, потому что знала, что будет, если он узнает, что я хочу поговорить с ним. Сама была в таких ситуациях, когда мне начинали соболезновать, жалеть, и, поверьте, единственное, что тебе хочется в последнюю очередь, — чтобы тебя пожалел человек, с которым ты на данный момент не ладишь, что с точностью можно сказать о нас с Каем.
Он прошел в дом — я пошла следом. Знала, что он не закрывал дверь ранее, и у меня была надежда, что и сейчас не закроет, с чем я, в принципе, угадала. Мне было не по себе, от того что я действую, словно пронырливый воришка, но другого выхода не было. Он итак бы меня отверг, и лучше уж так, нежели быть в неведении того, что с ним происходит.
Я тихонько иду поближе к нему, и неожиданно для моих ушей слышу какой-то… удар? Лязг? Такое чувство, будто чем-то ударили о пол, да с такой силой, что он содрогнулся даже подо мной. Теперь я уже не шла к нему, а бежала, потому что от одной мысли о том, что он может сделать в таком состоянии — меня неудержимо затрясло. Я переживала. Переживала за него так сильно, что сейчас мне было все равно на то, выпроводит меня или нет.
Когда я вошла в его комнату, то дверь предательски заскрипела, и парень сразу же обернулся на этот звук. Я же неподвижно стояла в дверях, покорно ожидая его реакции.
— Ты? — выплюнул он со всей злостью и яростью, будто бы я и не была той, с кем он делил свои поцелуи. — Как ты сюда вообще пришла? — он как-то зло рассмеялся, и даже в этом смехе можно было заметить что-то угрожающее. — Вернее спросить, зачем? Иди туда, откуда пришла, — презрительно кинул он, а потом ждал, пока я уйду по-хорошему, но, видимо, он меня плохо знает.
Да, мой мозг отчетливо сигналил мне, что нужно уйти. Да и я сама хорошо понимала это, но нет… я не оставлю его. Ни сейчас и никогда впредь.
— Проблемы со слухом? — вроде фраза забавная, и я бы даже рассмеялась, если бы не тон, в котором он ее произнес.
Я боялась. Я боялась, боялась именно его. Вот это было по настоящему страшно.
Он подошел ко мне слишком близко. На мгновение у меня проскочила мысль, что он сейчас меня ударит. Это было бы логичным. Но я не сдвинулась. Не отошла ни на шаг.
— Я не уйду, — уверенно заявила я, переступая через страхи. Не уйду. Не уйду. Никогда больше.
— Так, значит, да? — нас разделили считанные сантиметры. — Ты мне не нужна, — сказал, и его дыхание оказалось где-то возле моих волос, от чего по-моему телу прошелся неудержимый жар.
— Не нужна? — хрипло повторила, заглядывая в голубые, но такие почерневшие глаза. Он сейчас меня ударит. Это было видно. Я уже ждала, время от времени закрывая глаза и мружась. Страха не было.
— Не нужна, — таким же низким гортанным голосом сказал он.
Еще секунду мы соревновались взглядами, хотели узнать, кто сильнее.
— Не. Нужна, — выплюнул он и, приподняв мой руки своими, со всей силы прижал меня к стене, впиваясь губами в мои, целуя со всей болью и яростью.
Коленки затряслись. В этом не было ни капли нежности. Ни капли здравого смысла. Это были укусы, животные, управляющие нашим сознанием. Я уже чувствовала вкус крови и металла на моих губах, и от этого мы еще сильнее начали откликаться на извращенные инстинкты. Его рука прижала к себе настолько близко, что я могла отчетливо почувствовать всю мою ничтожность перед его большим, точенным и рельефным телом. Секунда, и его губы уже сползли ко мне на шею, оставляя грубые синяки и засосы, от которых по телу прошлась неудержимая боль, граничащая со сладостной мукой прикосновений. Он пробрался ко мне под футболку, властно прижимая к себе еще, еще ближе, и начал водить руками, даря такое наслаждение, что от этого моя кожа начала гореть, кричать о большем.
Мы были сломленными, уничтоженными. Были убитыми горем, возвращенными, воскресшими вновь.
И сейчас мы хотели друг друга.
24. Have no fear
Such a beautiful night,
Ведь сегодня такая прекрасная ночь,
You've got to lose inhibition,
Тебе нужно оставить все запреты,
Romance your ego for a while,
Приукрась себя на мгновение,
Come on give it a try
Давай, попытайся.
Он
Потому что с тобой я чувствую, словно я был изгнан с небес. Глухой стон вырывается из ее горла. Этот стон дразнит меня, убивает. Ищет меня, ждет ответа.
Выглядит так, словно я хочу выпить ее, поглотить без остатка. Своим ртом я целую её, не в силах оторваться от этих губ. Они манят меня, просят коснуться. Я пробую отойти, но не могу. Прячу свое желание покинуть Аполлонию и с сильнейшим желанием вжимаюсь в её бедра, блуждая руками по её животу, пытаясь стянусь футболку. Это всё выглядит таким неправильным, чуждым, но мы делаем это. Мы не можем остановиться. В этом действии нет конечной станции или точки соприкосновения, потому что мы просто делаем это. Делаем это для того, чтобы выместить свой гнев, свои чувства, душевную боль. Делаем для того, чтобы стать ближе.
Чувствую её дыхание, осыпая поцелуями её шею, медленно поднимая футболку. Оно очень шумное. Томное. Рвущееся наружу, ища поддержки. Замираю, слыша его, и медленно заглядываю в глаза, снимая один из элементов её одежды. И теперь уже вновь припадаю к её телу, изголодавшись, чувствуя, как не могу оторваться ни на секунду.
В её глазах идет борьба. Она думает, и я знаю, что в её голове всё время крутятся колёсики, когда она внезапно произносит:
— Не надо… — это было сказано тихо, еле заметно, но в утробной тишине, развеянную нашим дыханием, это было слышно.
Сначала я не понимаю, что она сказала. Отрываюсь от нее и только сейчас окутавший меня дым начинает рассеиваться, адски отрывая мне глаза. Сейчас мне хотелось бы её выгнать, опять закрыться для нее и никогда больше не разговаривать с ней. Просто оттого, что я хотел, чтобы она почувствовала мою боль, хотел причинить её. Каждый раз, когда я её вижу, мне хочется это сделать… но сейчас не мог. Я просто мягко обнял её. Соприкоснувшись с её голой кожей, обнял, совершенно не стыдясь этого. И она меня не отталкивала, а прижалась ещё сильней, будто бы боялась отпустить, боялась моего ухода. Я мог сказать, что чувствовал примерно тоже самое, хотя и не осознавал этого, прятал где-то глубоко в себе. Всё из-за Стеф. Я просто не могу оставаться наедине с собой, потому что в одиночестве думаю только о ней и о её смерти. Когда я с Аполлонией, то уже, словно заученно, мои мысли отступают на второй план, и я жажду только её.
Это кажется странным. Сейчас я должен был умирать от тоски, гореть от отчаяния, но нет, я вовсю наслаждаюсь жизнью. Её щеки раскраснелись от жара, накинувшегося на тело, а веки всё ещё заметно подрагивают, желая большего, томясь от желания. Я медленно перебираю её волосы, огненные, мягкие, и раскидываю их по обнаженным плечам. Вся атмосфера дурманит, пьянит, желает сделать больше, но я отступаю. Сдерживаюсь. Сжимаю губы и сцепляю зубы, отходя от неё, и беру футболку, которая распластано лежала на полу, а затем надеваю на Василису, всё ещё стоящую на месте. Я её понимаю, потому что сам ещё не отошел от наводнения, но совладать с собой удается, и я поднимаю девушку, что абсолютно не стоит для меня усилий, перекладывая на диван. Она неловко садится, хмуря брови и как-то странно глядя на меня, словно желая что-то услышать, но через несколько секунд черты её лица меняются, и теперь уже она смотрит изучающе.
— Ты выглядишь лучше, — уголки её губ приподнимаются, произнося это, и я тоже не могу сдержать улыбки, потому что её слова уносят меня на другую планету, и я чувствую, что счастлив до безумия, по крайней мере, счастлив, пока она всё ещё со мной.
Она не спросит: «Как ты?».
Не скажет: «С тобой всё в порядке?».
Ей это не требуется. Она знает, что всё уже давно полетело к чертям, и настолько глупо любопытствовать о том, что никогда не будет нормальным. Ведь это она и я, Кай и Аполлония. Разве у нас может быть что-то в порядке? Я кратко хмыкаю, садясь возле неё, и прижимаю её к своим плечам, приобнимая рукой. Так легче. Я чувствую то, как она всё ещё вздрагивает при каждом моем прикосновении — и не от отвращения, ненависти или стыда. И не из-за страха. Она просто дрожит, её обдает током, жаром, и это не в силах понять ни один человек. Это нужно почувствовать, ощутить, чтобы узнать.
И я тоже чувствую.
— Мне не нравится смотреть на то, как ты грустишь, — прерывает тишину Аполлония, касаясь пальчиком моих губ. Её маленькие ручки тянутся ко мне, и в этот момент я боюсь дышать. Только одна фраза, а она приносит мне такую эйфорию, что мы задыхаемся, сдаемся, и теперь уже я перестаю дышать, опустошая тишину, созданную нашими вдохами и выдохами.
Я молчу. Не могу ответить, потому что, ох, какая банальность, у меня нет слов. Хочу найти достойные слова, но не могу, и Аполлония, оказывается, тоже не ждет от меня ответа, потому что продолжает говорить, невзирая на то, как на меня действуют её фразы, как действуют её слова на нее саму.
— А ещё мне не нравится, когда ты изображаешь безразличие, — она мягко ругает меня, просто для того, что я слышал её, чтобы не забывал о её присутствии и не отдавался отчаянию. — И когда ты действительно безразличен, мне тоже не нравишься, — она гладит мое лицо, медленно приближаясь и целуя в уголок губ.
Я не двигаюсь. Не прошу о большем. Я просто полностью отдаюсь ей и её движениям, даже не намекая на собственные чувства в этот момент. Для меня это сложно, но я хочу услышать то, о чем она говорит. Пока что для меня это остается непонятным, поскольку я не осознаю, что она этим хочет сказать.
— Мне не нравится твоя вымученная и сдавленная улыбка, — говорит она, обводя пальчиками контуры моих губ, время от времени чему-то улыбаясь, медленно заглядывая мне в глазах. Я на секунду теряюсь и просто жду. Жду объяснения, ответа, следующих слов. Жду чего-либо. Сейчас я ей доверяю и жду, даже не пряча свой интерес от её мыслей и не пряча того, что они могут ранить. Я просто жду.
Она долго смотрит на мои губы. Без желания, без жажды; она просто смотрит. Изучает каждый миллиметр.
— И твоя щетина мне тоже не нравится, — она проводит руками по ней, напоминая мне, что последние несколько дней мне было совершенно не до повседневных забот. — И твоя напряженность, — добавляет следом, замечая, что я на самом деле сейчас очень сосредоточен на её руках, на её словах, губах. Что я сейчас полностью сосредоточен и уязвим для каждого движения, каждого вздоха.
Она садится ещё ближе, практически приползая мне на колена. Я ничего не комментирую, просто так и сижу, потому что сейчас — нечего говорить.
Мягко касается моей щеки, а затем прикусывает мочку уха зубами. Отстраняется и говорит прямо на ухо:
— А ещё не нравится, когда ты врешь другим, что всё хорошо… — у меня сейчас в голове множество слов. Я могу сказать о том, что она является такой же, как и я, но говорить об этом не требуется. Она и сама это знает, и осознанно давит не только на мои уязвимые точки, но и на свои. Она тоже хочет что-либо чувствовать.
Она медленно начинает водить руками по моему телу, будто бы изначально опасаясь моей реакции, но я сижу всё так же неподвижно и всё ещё боюсь дышать. Видя, что я не меняюсь в лице, она, уже смелая, уверенней передвигает руками по моей коже, расстегивая пиджак, который всё ещё был на мне.
— И мне не нравится, что ты настолько идеален… — спустя минуту шепчет еле слышно, касаясь моей кожи, очерчивая что-то рукой на моей груди. Медленно выдыхаю и всё ещё ожидаю чего-то.
Она двигается медленно, слишком медленно. Медленно целует мое плечо, опускаясь чуточку ниже, передвигаясь по моему животу вниз. А затем, приподнимая свое лицо, захватывает мои губы своими, упиваясь нежностью нашего столкновения, и мы целуем друг друга. Целуем без животной страсти, без боли и без ярости — мы просто целуем. В этом нет ничего особенного, будто мы делаем это каждый день, и этот поцелуй с каждым днем всё слаще и слаще. Может, мы целовались несколько минут, может, секунд, а может, часов… мы просто целовались, и это были просто поцелуи просто людей… мы были сейчас такими обычными, хотя этой обычностью и являлась наша ненормальность.
Спустя некоторое время она отрывается, но всего лишь на несколько сантиметров, и, еле шевеля своими распухшими от поцелуев губами, говорит:
— И вообще, мне не нравишься ты, — и вновь скользит губами по моему лицу, таким образом искушая, заставляя желать себя. Я даже не слышу того, что сказала Аполлония, потому что всё это теряется в голове и выкидывается наружу.
Отстраняется и молчит. Это молчание душит меня, потому что больше всего я хочу вновь почувствовать Аполлонию ближе, но на её устах всё ещё есть выражение, говорящее о том, что она хочет ещё что-то сказать. И я покорно жду. Не могу не ждать.
И затем этот момент рассеивается, как только она наконец-то приближается ближе и выдыхает мне прямо в губы:
— Потому что я люблю тебя… я способна только любить тебя, ничего больше, любить до безумия…
А потом её голос исчезает.
И весь мир вокруг тоже.
25. Like lightning, light, like lightning
Mon amour, je sais que tu m'aimes aussi
Любовь моя, я знаю, что ты тоже меня любишь.
Tu as besoin de moi
Я нужна тебе.
Tu as besoin de moi dans ta vie
Я нужна тебе в твоей жизни.
Tu ne peux plus vivre sans moi
Ты больше не можешь жить без меня.
Et je mourrais sans toi
И я бы умерла без тебя,
Je tuerais pour toi
Я бы убила за тебя.
Она
Всё шло к прямому разрушению.
Со временем он начал отдаляться. Я уже давно почувствовала, что его рядом со мною нет, не существует. Думала, что ему больно, но в его мыслях вовсе не осталось боли — только пустота. Мое сердце все время падало при виде его задумчивых глаз и падающих надежд на лице, но еще хуже мне было видеть безразличность, скованную в холоде. Он всё время волновался, всё время курил, и запах табака прокусывал мою глотку во время поцелуев, запах табака становился моим вторым дыханием. Я ничего не говорила. Молчала. Я всё понимала. Но проходили дни, недели, месяцы. Зима переставала быть зимой, тая на наших глазах, а снег превращался в капающую воду. Всю землю обдало жаром прибывших ветров с юга ветров, и уже вовсе не было холодно, но когда он прикасался во мне, то весь лед выходил наружу, и я чувствовала себя так, будто стою где-то на береге Антарктиды, где так холодно и так красиво… мои глаза говорили ему о том, что я хочу видеть, как ему становится лучше, но ему было явно не до этого, и он старательно отворачивался от меня, как от огня. Я понимала его боль. Мне хотелось её отобрать.
Но он уворачивался от любой помощи.
Нам всем было больно, и мы пытались. Пытались спрятать её куда-то далеко в глубины наших миров. Со временем это было делать всё легче. Я уже шла в школу с улыбкой на лице и со сладостной мукой ожидания Кая. Был ли в этом смысл? Он ничего не испытывал. В одну секунду он был слишком чувственным, а в другую наоборот — становился бесстрастным ко всему происходящему. Пытаясь пробудить хоть какие-то чувства, я ещё сильнее затаскивала его на дно, и он больше не ничего не хотел. Вымученно здоровался, вымученно говорил, вымученно улыбался, вымученно жил.
Концерты продолжались. Насколько бы плохо ему не было, выступал всегда, невзирая ни на что. Я подумала, у него болезнь, мания. А потом я поняла.
Он хотел завоевать весь мир. Он желал показывать себя всем, желал быть лучшим. Он не просто хотел, он делал это. На глаза всё время наворачивалась слёзы.
Я буду для него всем, но не смогу, знаю. У меня более приземленные планы. Я хотела бы работать от восьми часов утра к семи вечера, приходить домой. Получать обычную зарплату.
Он — весь мир. А я? А кто я?
Кай любит сцену. Когда он поет, я забираюсь на восьмое небо от счастья и редко могу сдержать эмоции. Он живет этим. В этом случае даже не я вытаскиваю его обратно с иного мира, а голос и микрофон. У него есть всё, для осуществления мечты… и в этой мечте меня явно нет.
Уже никто даже не заикается о моем участии в группе, потому что таковой не существует. Все пошли своими путями в одночасье. Кай продолжил петь. Ник решил бросить гитару, а Рис — ударные. Всё медленно всходило на свои места, но при этом всегда чего-то не хватало.
Не хватало Кая.
Я люблю его. Люблю его любым, да, это так, но он… это не он. Это не мой Кай, не тот, кого я любила. Каждый вдох теперь разрывает мне сердце в клочья. Он был мне таким родным, а сейчас становится чуждым. Он будто специально меня отталкивает, а от этого меня раздирает злость и гнев на саму себя. Почему я не могла полюбить другого? Почему я влюбилась в того, кто хочет получить всё от этой жизни?
Он хотел власти. Это невозможно не заметить. В любых отношениях он хочет быть главным, и когда он на сцене, то каждый может почувствовать эту энергию, исходящую от него. Он желает сцену, бредит ею. Он не только прекрасно поет, он к каждой песне подбирает верную эмоцию, и публика воспринимает его верно. Девушки без ума от него. Это меня отчасти пугает, но внутри я понимаю, что если даже ко мне он относится с безразличием, то большинство других постигнет та же участь. Естественно, что я не могу не ревновать. Это в порядке вещей, но в меру, так как во время наших отношений я ещё ни разу ни в чем его не уличала, и не планирую этого делать, поэтому выпады ревности по поводу его поведения были бы глупыми. И неуместными.
И сейчас мы идем вместе за руку. Идем в школу.
Я слышу шёпот, который проносится за нашей спиной. Слышу, как почти каждый говорит ему: «Мне так жаль», и Кай кивает, обходя их стороной и таща за собой меня. Я на это не реагирую. Меня никто не замечает, либо просто не пытается замечать. Я не буду говорить, что страдаю от недостатка внимания, но это так заметно, когда я иду с ним, и не было ещё человека, который не сказал бы ему ни слова. Он манит к себе людей. Я же наоборот их отталкиваю. Странно? Как по мне, нет.
На меня, кстати, тоже теперь обращают внимание, да, в этом я немного приврала. Но, если быть честной, то только женская половина. И только с возмущениями в мой адрес, но при этом они не думают, что я буду девушкой Кая длительной время. Наверно, если бы я тоже осмеливалась посмотреть, с каким безразличием он сейчас смотрит на меня, то подумала бы то же самое. Только глупый не заметит, насколько ему плевать на меня.
Но это было сказано неправильно.
Ему плевать не на меня, ему плевать на весь мир в целом. И я не могу из-за этого винить его или себя. Это просто существует. И нужно принять это, если мы хотим сберечь будущее, которого, наверное, не будет. Ну, по крайней мере, совместного.
Я разрываюсь. До безумия хочу быть с ним, но именно это и меня убивает. Никакими словами не выразишь, насколько это больно, насколько сложно. Насколько… невозможно.
Кай останавливается перед кабинетом, чтобы подарить мне поцелуй перед уроком. Он делает так всегда, и только сейчас я понимаю, что это не то. И не так. Я резко хватаю его за руку, просто вытягивая из обычного безразличного ко всему состояния. Он мигает, очнувшись от какого-то транса.
— Мне это не нравится, — шепчу я еле слышно, хотя в коридоре итак уже ничего нет, потому что все разошлись на уроки, только несколько людей все ещё любопытно поглядывают на нас глазами. Плевать. — Понимаешь? Не нравится, — ещё раз вырывается, и я болезненно выдыхаю от того, что давлю на него.
Но как же тут не давить? Всё давно к этому шло. Каждый день катилось в пропасть.
Он усмехается. И это отнюдь не хорошо. Далеко не хорошо, потому что знаю, что за этим последует. Очередной скандал, очередная ссора. Каждый день. Одно и то же.
— Нет, не понимаю, — говорит он своим обычным низким тембром, который давит на меня, — хочешь, чтобы я просто ушёл, то так и скажи, не обязательно при этом всё время творить невесть что.
Невесть что? Ну да, конечно, это ведь я всё время хожу, словно бесчувственный монстр. Но я этого не скажу.
Медленно провожу рукой по его лицу, успокаивая. На него это мало действует, но сразу видно, как черты изумительного и до одурения прекрасного лица расслабляются. Это лучше, чем чертова бессердечная мина. Он выглядит таким красивым.
— Я тебя люблю, — говорю я, приглаживая итак короткие волосы, и целую в щеку, а затем только улыбаюсь. — Я тебя люблю очень-очень сильно, — вновь повторяю, и улыбка сама становится огромной, растягиваясь моментально по всему лицу, и я целую, целую его так чувственно и так требовательно, ожидая хоть какого-либо отклика на мои слова.
И так и есть. Он целует в ответ. Нет, не так же увлеченно как я, но он целует, хотя мог оттолкнуть, как частенько делал ранее. И я ложу руку ему на плечи, медленно приглаживая мышцы под футболкой, время от времени замирая и начиная целовать с новой силой.
Отрываюсь, чувствуя, что по моему лицу стекают кристальные слёзы. Всхлипываю и утыкаюсь ему в плече. Позор, но делать нечего, я могу только плакать, плакать, плакать до боли и до ломоты в глазах. Он вздыхает. Этот вдох является непробиваемым, говорит о том, что эти слёзы практически не вызывают никаких его чувств, и от этого хочет плакать ещё сильнее, но я чувствую только несколько слезинок, капающих со щек и растворяющихся в воздухе.
Он подходит ко мне и целует в щеку, там, где только что была соленая капля воды. Это немного обескураживает, но тем не менее утешает, и я поднимаю руки, вытирая другие слёзы, не в силах ещё раз показывать свои слабости.
— Больше не плачь, — и вроде сказано такие слова, но… холод пробирается под кожу так, будто бы только что меня хладнокровно убили, и всё, что я могу — это улыбнуться, надеясь, что почувствую тепло, что он его почувствует.
Ещё секунды мы стоит просто так, ничего не делая. Он целует меня в лоб и входит в кабинет. Исчезает за дверью.
Я стою на месте. Не шевелюсь, не делаю движений. Внутри груди что-то разрывается, и я падаю. Падаю на пол, падаю и рыдаю. Рыдаю, бью кулаками о землю. Мои всхлипы раздаются по пустому коридору и возвращаются ко мне эхом.
Я плакала потому, что теряю его.
Я била о землю потому, что теряю себя.
Я падала потому, что быть сильной не оставалось сил.
И я умирала. Я умирала долго и медленно. Мучительно и разрывающе.
Сегодня я его уже не видела.
26. Thing called love
Still with feet touching,
Ноги всё ещё соприкасаются,
Still with eyes meeting,
Взгляды всё ещё пересекаются,
Still our hands match,
Наши руки всё ещё переплетены,
Still with hearts beating.
Сердца всё ещё бьются.
Она
Он сводит меня с ума. Каждый день, и это я говорю в прямом значении этих слов. Он делает меня сумасшедшей. Я не знаю, почему, но я сейчас кажусь полоумной. Это мне говорят все — Ник, Рис и Ева. Только Кай этого не замечает. Может быть, он тоже сходит с ума, но старательно это скрывает. Он вообще теперь всё скрывает. И не только от меня, но и ото всех других, и это пугает. Если раньше я хоть приблизительно знала, что мне делать, чтобы вытащить его из этой пучины, то сейчас я не знаю. Я просто уже разобрала все головоломки в своей голове, сложила их заново, попыталась разрушить представление о любви, а потом снова принять его — и ничего не получилось. Я вновь приступила к начинающей точке, будто бы то был сон, мираж, и во всем этом не было смысла. А я так хотела, чтобы он понимал. Чтобы он был единственным, о ком я мечтаю. И это правда, он единственный, но… я больше не чувствую его.
Сейчас я сижу на полу и плачу. Захлебываюсь собственными словами, и это всё выводит меня из себя. Я хочу перестать, потому что действительно кажется, что я сейчас умру от очередного вдоха, но борюсь с собою и всё также плачу, выдавая то всхлипывания, то просто стоны неудержимого несчастья. Я рыдаю и не сдерживаюсь, чувствую, как дыхание отходит от меня, и тогда я замираю, а когда вновь понимаю, что могу дышать, то опять кричу и плачу, оплакивая Кая, оплакивая себя. Я умираю каждый раз, убиваю всё в себе и захлебываюсь рыданиями, засевшими в горле, пытающими меня, заставляя думать, в чем же я так грешна, что мне дало столько злобы и отчаяния.
Никого дома нет. Только тишина, сопровождающаяся адскими криками и стонами боли, говорит о том, что я одна. Впервые я хочу, чтобы кто-то накинулся на меня и успокоил, спросил это вечное неуместное: «Всё в порядке?», и я бы сразу оправилась, поднялась и сказала, что всё хорошо. Но никто всё не приходит, и от этого горе накрывает меня с головой, и я вновь задыхаюсь, пробуя на вкус боль.
Этого больше не должно было быть. Казалось, я уладила все свои проблемы, и ничего такого уже не было долгое время. Но вот я опять чувствую, как дыхание уходит из моих легких, и что-то внутри меня кричит от невозможной боли, кричит от вечной уязвимости. Вырывается наружу.
Я могу еле-еле прикрыть свои глаза, ударяя рукой по полу. Боль находит меня вновь и рассеивается по всему организму, отбирая всю надежду на успокоение, и я просто молюсь. Не могу делать ничего иного, только молится. Прошу у Бога отдать мне Кая. Прошу у Бога остановить мою боль. Прошу, сквозь рыдания, и плачу, плачу, плачу.
В этой тишине, разрушенной мною, я слышу захлопывающуюся дверь. Это меня пугает, и я подпрыгиваю, сразу же поднимаясь с пола в гостиной, и иду навстречу прибывшим. Ещё больше меня тревожит то, что ими оказываются Рис, Ник и Ева, которые радостно ожидают моего прихода, но, замечая меня, вся радость, царствовавшая на их лицах, уходит прочь, уступая место недоумению.
— Что с тобой?.. — спрашивает Ева и неловко подходит ко мне, теряя всякое счастье, оставшееся в её сердце, и я… смеюсь?
Да, это точно мой смех. Я смеюсь. Я просто смеюсь, чтобы не сойти с ума. Я смеюсь, чтобы не плакать, но… не могу. Мои руки вновь обхватывают голову, а внутри все скручивается в узел, и я тихо рыдаю. Рыдаю про себя, для себя. Рыдаю, чтобы никто не услышал. Рыдаю, оплакивая потери.
— Эй, ты чего? — Ева очень осторожно подходит ко мне и обнимает, будто бы боится моей реакции, а я всё ещё не могу перестать плакать и утыкаюсь ей в плечо.
Не замечаю, как сбоку нас обнимает Ник, а затем и Рис. От этого становится тепло и стыдно из-за того, что я не могу остановить свои слёзы, но уже намного легче, и я знаю, что мне становится лучше. Вырываюсь из объятий и вытираю свои слёзы руками до тех пор, пока Ева не дает мне салфетки, и я тихо благодарю её, всё ещё срываясь на мелкие всхлипы.
— Я всё испортила… — говорю я, понимая, что они, наверняка, должны были пойти куда-то отдыхать и хотели пригласить меня с собой, а я со своей истерикой пала в их глазах, тем самым разрушая отдых.
— Всё в порядке, Аполлония, — произносит Ник, задорно подмигивая мне, пытаясь сгладить ситуацию, и я вымученно улыбаюсь, понимая, насколько они все мне сейчас дороги. Особенно сейчас, когда Кая со мной нет.
— Я всё пойму… но можете отвести меня в больницу? Мне просто сейчас очень-очень плохо… — сказала я, переменно срываясь на всхлипы, и все утвердительно покачали головами.
— Конечно, — кивнул Ник, — мы тебя ждем в машине.
Я быстро забежала в комнату и оделась в первую попавшуюся одежду, а затем выползла на свет. Хотя и мне было прохладно, но на улице сияло солнце, которое развивало атмосферу траура в моем сердце.
Подъезжая к больнице, Ник неловко заговорил:
— Позвонить Каю?
Стоило ему произнести это имя, как я почувствовала, что рыдания вновь готовы выплеснуться наружу, и всё, что я могла произнести в неловкой тишине, это:
— Не надо… — не надо, не надо, пожалуйста… прошу, не надо…
Дальше всё было, как всегда. Взяла свою мед. карточку, объяснила свои проблемы. Ожидала прихода Александры, постукивая пальцами по столу, находящемуся в её кабинете.
Когда она зашла, то улыбнулась, видя меня, и сказала:
— Привет, нужна помощь? — и присела на свой стул, ожидая от меня ответного приветствия.
— Здравствуйте… у меня сегодня был приступ, и поэтому я пришла к вам, — сказала я, кусая губы и потирая руки, не зная, что делать мне от повисшей неловкости.
— Ну, дорогая, ты же понимаешь, что приступы будут до того времени, пока ты не научишься контролировать свое настроение, — даря мне ещё одну теплую улыбку, проронила Александра. — Так что ты должна быть стойкой к стрессам и другим раздражителям, ну и проделывать упражнения каждый день по несколько раз. Ты не можешь сразу выздороветь волшебным образом, ради этого нужно старание, — она говорила это не осуждающе, а просто подчеркивая то, что я должна идти вперед. Лишь так я могу добиться результата.
На моем лице появилась улыбка. Непроизвольная, такая простая улыбка.
— А… мы можем ещё раз пройтись по упражнениям?
Александра предвкушающе захлопала руками.
— Конечно, — от этого слова в моем желудке вспыхнула радость.
***
Когда я возвращалась домой, был темный вечер. Я уже не плакала и не рыдала, я просто шла с некой грустной гримасой на лице. Конечно, мне было всё ещё больно, но больно бывает всегда. Было бы наоборот странно, если бы боли не было. Каждый раз ты о чем-то жалеешь, каждый раз делаешь поступки, о которых потом страшно вспоминать. И это нормально. По крайней мере, я так думаю. Если бы не было больно, то тогда это была бы не я.
Мне показалось, что Александра своими словами и действиями наложила мне швы на раны. Пускай сердце у меня давно разбито на мелкие кусочки, но осталось ещё то, что можно вылечить, с чем можно помочь. И Александра, как никто другой, смогла найти эти места и помочь.
Ночные улицы навевали страх, но этот страх был еле уловим среди моих других чувств. А сейчас я чувствовала много. Некоторые из чувств помогали мне жить, а некоторые душили своими пальцами холодных рук.
Я всё ещё шла. Не знала, куда, но я оставалась на пути и шла. К счастью или к боли? Я не знала. Я просто знала, что иду. Иду куда бы то ни было, но я остаюсь на своей дороге и иду, время от времени встречая препятствия, время от времени начиная войну с самой собой. Эта дорога бывает страшна своими призраками, неожиданностями и гнусными подарками судьбы, но я иду по ней. Я всё ещё иду. И мне наплевать на это всё, потому что я не остановлюсь. Не сойду с пути.
Войдя в дом, первое, что я слышу — это радостный смех. Иду в свою комнату и, переходя через коридор, вижу, как в гостиной папа гладит живот Глэдис, а затем счастливо целует его, всё так же улыбаясь, Глэдис же радостно смеется от переполняющих чувств. Я застываю в проходе, видя это. Они оба расплываются в улыбке и обнимают друг друга, а затем садятся на диван, о чем-то попутно переговариваясь, и папа обнимает плечо Глэдис, не отпуская её ни на долю секунды.
Ноги сами несут меня в комнату. Уже дрожащими руками я набираю сообщение.
Plastic: Любовь? Бред. От любви не погибают.
Ответ всё не поступал.
27. Slowly losing touch
You have my heart but I lock it up
У тебя моё сердце, но я закрыла его на замок,
This burning flame has been burnt enough
Это пламя своё отгорело.
My window's cracked they can be replaced
Мои окна разбиты, их не заменить,
But your arm will tire throwing stones my way
Но твоя рука всё бросает в меня камни.
Он
Бронхи медленно наполнялись никотином, а сердце сжалось холодом. Потер ладони, которые окутывал лёд, и всё ещё вдыхал дым в свои лёгкие, через раз выдыхая, задыхаясь, медленно становясь помешанным на чем-то — не знаю, на чем. Я просто сейчас был помешанным. Убитым горем.
Как только Стеф умерла, я ещё ничего не осознавал. Да, конечно, это было для меня ужасным потрясением, это было для меня трагедией, как и для любого другого. Я искал утешение и нашёл всё это в Аполлонии, искал поддержки, и она мне дала её. Но проходило время, и на меня медленно накатывала серьезность случившегося. Да и вообще накатывало понимание того, что произошло.
Её больше не будет. Не будет никогда. Она больше никогда не улыбнется, никогда не заплачет.
Она мертва. Её похороны были несколько месяцев назад, а всё ещё гдё-то в сердце живет надежда, что она жива. Что это всё мелкий розыгрыш, и ничего из этого на самом деле не было.
Я жалок. Сейчас я действительно жалок. Жду чего-то такого, чего никогда не будет. Прячусь от судьбы и ищу прибережную гавань, но всё напрасно, потому что глухая надежда не сможет спасти от смерти. Это тоже самое, если бы я кричал на помощь в заброшенном месте, где многие годы не ступала нога человека. И от этого всё внутри холодеет… если, конечно, осталось ещё чему холодеть.
Я открыл всё окна. Сейчас, пускай и весна, но погода ужасная. Дождь, ветер, грозы. И в моем доме холодно. Холодно до безумия. Я могу буквально почувствовать, как тело сковывает холод, а самому уже трудно о чем-то мыслить. Руки леденеют с молниеносной силой, и я всё время тру их друг о друга, пытаясь сохранить хотя бы частичку тепла, но внезапно понимаю, что мне это не нужно. Тепло для меня — это то же спасение, которое мне ни к чему. Сейчас я наоборот хочу потеряться. Для меня это посредственно, потому что у меня единственное желание — увидеть Стеф. Видеть её во снах, в мыслях, в чуждых глазах. Видеть её в каждом прохожем и вспоминать, что я её потерял. Это для меня необратимая реакция и боль, кричащая, желающая выйти наружу и показаться в новом свете. Сейчас это ничего уже не изменит, но… хотелось бы, чтобы изменило. И я делаю это. Хочу делать.
В легких не осталось дыма, остался только холод. Сигарета сама затушевывается от одного дуновения ветра, и я кидаю её на пол, прислушиваясь к собственным ощущениям. От холода тело леденеет, и я чувствую, как трудно теперь двигаться. Мне на это наплевать. Расслабляюсь и лежу, не обращая внимания на боль в теле и того, как затекают ноги. Я думаю о Стеф, и это меня спасает. Думаю о том, как было бы отлично, если бы она приходила каждый день, готовила мне, убиралась в моем доме, что я так ненавидел однажды, а сейчас мне хотелось этого больше всего. Просто хотелось бы увидеть, хотелось, чтобы она спросила, как дела, и я впервые ответил бы ей правду, сказал, что всё чертовски плохо. Она бы рассмеялась и обняла меня, а потом расплакалась, утешила, рассказала бы что-то до одури нелепое и смешное, лишь бы увидеть мою улыбку. Я знаю, потому что такова Стеф. Нельзя сказать, что она была ангелом, нет, не так… но она была им. Пыталась быть. Она всей душой хотела, чтобы все возле нее были счастливыми, и мне так жаль, что я не являлся таковым.
Сейчас у неё есть небо. А у меня нет никого.
Драма, да. Я сначала даже не пытался делать из её смерти событие. Я принял это, как должное. Возле меня было так много смертей, и большинство самых близких мне людей сейчас не со мной. И что с этим можно сделать? Можно ли спастись? Да никак. Здесь либо гнить окончательно, либо пытаться исправить что-то. Но осталось ли то, что можно исправить? Да и вообще, может быть исправлено то, что уже никогда не вернется к жизни? Существовать и жить — чуждые понятия друг другу.
Plastic: Любовь? Бред. От любви не погибают.
Ещё раз смотрю на сообщения, медленно перебирая в уме ответы. А ответ прост — его нет. Смотрю в экран телефона и понимаю, что она права. Потом ещё раз вчитываюсь и нахожусь уже на нейтральной стороне.
— Я тебя так сильно люблю, — говорю я и смотрю на её лицо, сам того не понимая, что творю, но на меня находит облегчение, как только я вижу, что она уснула. Хотя, нет, облегчение это или наоборот — не знаю, но, слыша её мелкие вдохи и выдохи, я улыбаюсь всё шире и шире, потому что счастье захватывает меня с головой.
The scientist: Не знаю.
Простая, банальная фраза, которую обычно пишут, чтобы от них отвязались, внезапно приобретает для меня новый смысл, и я хочу что-то добавить к ней, но понимаю, что этого достаточно. Уже ничего не пишу, а только думаю о написанном и ожидаю ответа, который приходит незамедлительно.
Plastic: А многое ли ты знаешь?
Странно. Что-что, а такого у меня не спрашивали. Медленно усмехаюсь. Мне чертовски холодно, чувствую, как руки и ноги леденеют, но я думаю о том, что мне напишет девушка, даже имени которой я не знаю. Это похоже на меня.
The scientist: Не знаю.
Из-за своего ответа я неловко смеюсь в повисшей тишине, развеянной только звуками грома.
Plastic: У меня такое чувство, что я ничего не знаю.
Улыбка появляется незаметно для меня, но сбросить её уже не в силах.
The scientist: Это здорово — ничего не знать. Знание всегда причиняет боль.
Несколько минут ответа нет, а потом экран вновь засветился, оповещая о пришедшем сообщении.
Plastic: Ты прав.
И через несколько секунд:
Plastic: Лучше бы я его не знала.
И так хочется добавить: «Лучше бы я её не знал».
Но молчание становится более правдивым ответом.
***
Меня затаскивает в пропасть. Сквозь собственную дрожь, я слышу тревожные оклики.
— Кай, Господи! — Ник. Ник, Ник, Ник. Я точно знаю, что это он. Медленно пробую открыть глаза, но всё тщетно. Я сплю?
Меня будто бы затаскивает темноту, и чем дальше я иду, тем глубже. Пробую подняться оттуда, но не могу. Это словно другая, параллельная реальность, в которую нет ни входа, ни выхода, и я не знаю, что делать. Вырываюсь, но при этом чувствую, что меня затаскивает на дно, а плавать я попросту не могу, так как руки не слушаются.
Темнота. Полная темнота, и чем дальше я иду, тем черный становится еще темнее. Странно, но я иду. Вроде бы и стою на ногах, но при этом их не чувствую, и иду. Куда бы то ни было — иду.
— Ева! — кричит он, и я слышу судорожные рыдания девушки, уже названной Ником. — Вызывай скорую! Давай, давай, быстрее! — я чего-то жду, какого-то странного знака для того, чтобы наконец увидеть их, но чем дальше иду, тем меньше у меня шансов вернуться назад.
Больше я не чувствовал боли. На смену боли пришёл какой-то странный покой; покой, о котором пишут в книгах; покой, который в реальной жизни я бы вряд ли когда-то увидал. Это здорово. Честно, я буквально почувствовал, как мне стало легче. Захотелось остаться здесь навсегда. И я пытался остаться. Закрыть глаза, упасть, не идти дальше. Пробовал сесть на землю, чтобы просто стоять на месте, не двигаясь, не зная, что будет дальше. Было темно, и от этого становилось немного страшно, но терпимо. Я не чувствовал своего дыхания, но знал, что дышу, потому что я иду. А значит — живу. Но с каждым шагом жизнь медленно выходила из меня, а, останавливаясь, я чувствовал, как во мне ещё меньше тепла. И я шёл. Не знал куда — но шёл. Просто передвигал ногами в каком-то направлении, и я толком не понимал, куда именно, хотя интересовало это меня больше всего. Поэтому я ждал. Ждал какого-то знака, чего-то, чтобы я понял, где я и что я делаю.
Мне хотелось упасть и остаться здесь. Я пробовал несколько раз — падал и поднимался. Шёл дальше. Знал, что я должен продолжать идти, потому что это было предначертано мне судьбой.
Стеф… Стеф…
Её имя багровело на моих устах, когда я почувствовал смерть ещё сильнее, когда увидел её, подходящую ко мне.
Стеф…
Я попробовал подняться, но всё усилия были потрачены напрасно, и я вновь услышал имя… её имя…
Стеф… Аполлония…
И я пошёл. Поднялся. Сквозь боль, слёзы и утраченные надежды. Пошёл куда-либо, я просто шёл. Не зная, к чему это приведет — к крушению или к миру, к жизни или смерти, к правде или лжи. Я шёл туда, откуда слышал голоса.
Шёл туда, где, мне казалось, я обрету не покой, а счастье.
28. Spilling out little by little
You gave it all,
Ты все растеряла,
Given up on luck your heads above the dust,
Отказалась от удачи, боясь подняться над всей этой пылью.
You gave it all,
Ты все растеряла,
I waited by the other side.
А я ждал тебя на другой стороне.
Она
Было где-то около одиннадцати часов вечера, когда я услышала тревожный звонок телефона. Лениво открывая глаза, я взяла трубку в руки и выдала неторопливое приветствие, до конца не понимая, что требует от меня звонящий человек. Сначала размыто слышала какие-то звуки, а только потом ко мне заговорили.
— Аполлония, ты? — торопливо сказал Ник не своим голосом. Сперва я даже не поняла, что это он, но потом голос стал звучать чётче, и это придало уверенности, что это всё-таки Ник.
— Ну? — абсолютно не понимая такого напора, я наконец ответила, присев на кровати и ожидая подальших слов парня, которые были сказаны незамедлительно.
— Кай в плохом состоянии, — выдал как на духу, и для начала я изумленно поднялась с кровати, а на глаза совершенно неожиданно брызнула влага, и я просто не знала, что ответить, потому что появилось чувство, что из меня в один момент вышибли все слова. — Ты всё ещё здесь? — нет, нет, меня здесь нет; это не я; это не со мной…
— Я здесь, — дрожь была еле ощутима, но любой бы человек распознал её среди других звуков. Дальше я уже не продолжала, потому что не знала, как продолжить, а в голове было столько вопросов, что это было до жути нетерпимо.
— Я понимаю, как тебе плохо, но я должен был об этом сказать, — неосознанно киваю на его слова и ничего не отвечаю, и он говорит дальше: — У него было переохлаждение, и, возможно, диагностируют пневмонию, как нам врач сказал, вероятно, что он заразился ею, — Ник тараторил очень быстро, и некоторые слова доносились ко мне только отрывками, но сейчас я всё понимала. И знала, что это слёзы струятся по моим щекам.
— Пневмония? — губы мелко дрожали, и звуки выходили очень смазанными, и я постаралась говорить четче. — Воспаление лёгких? — следующий вопрос вышел увереннее, но всё равно было слышно, что я резко вдыхаю и выдыхаю, что было признаком того, что я плачу.
— Да, ты всё верно говоришь, — утвердил Ник, и его голос с каждой секундой звучал всё тише и тише. — Это очень серьезно, и нас к нему не пускают, но… так как у Кая нет ближайших родственников, то врачи согласились пустить его девушку, — сказал он, и я уже понимала, к чему парень клонит, — так что желательно, чтобы ты сейчас примчалась сюда. Это недалеко от твоего дома, так сказала Ева. Так что прошу, приди именно сейчас. А то от врачей никакой информации нет, и я думаю, что ты сможешь добыть её, — Ник перевел дух. — Прошу. Я понимаю, что уже поздно, но это Кай… он очень дорог нам. И дорог тебе, Аполлония, — сказал он, и эти слова доносились до меня уже из громкоговорителя, потому что я быстро одевалась и торопливо выдавала последующие фразы:
— Хорошо, я сейчас буду, — и отключилась.
Одеться для меня не заставило особого труда, так как я всею душою желала поскорее быть с Каем, и мне было абсолютно наплевать на одежду и подобную ерунду. Захлопнув дверь своей комнаты как можно тише, я прошла через гостиную в коридор, мысленно умоляя, чтобы меня никто не услышал, но все мои усилия были тщетными.
— Куда ты направляешься? — спросила Глэдис, флегматично упираясь о косяк двери. Я же старалась не обращать на неё внимание, обуваясь, так как прошедшие месяцы то и делала, что игнорировала её и отца, которого, кстати, сейчас дома не было, так что я оставалась один на один с ней. — Не хочешь объяснить это своей маме? — язвительно приподняла бровь и присела на ближайший стул.
— Маме? — не смогла сдержаться я. — Маме? Действительно? Ты никогда ею не станешь для меня, — последнюю фразу выронила со злостью, потому что итак за Кая волнуюсь до дрожи в сердце, но, конечно, ещё и она должна раскопать во мне этот гнев.
— Поверь, твой матерью мне хотелось бы быть меньше всего, — ухмыльнулась с ядом и погладила свой живот, который приобретал размеры с каждым месяцем. — О, так ты плачешь? — как-то не по-доброму фыркнула она. — Проблемы? — с усмешкой поинтересовалась, подходя ближе ко мне, и я положила последние силы, чтобы стерпеть это, но когда её рука соприкоснулась к моей мокрой щеке, чтобы вытереть слезу, то я, не выдержав, отбросила её от себя.
— Не трогай, — выплюнула со злостью, и в следующую секунду Глэдис, размахнувшись, влепила мне пощечину, и я сразу же почувствовала, как щека начинает бешено пульсировать.
Я правда ощущала, как ударяются о десны мои зубы, и от этого внезапно разболелась голова, а слёзы ещё сильнее покатились вниз; сдерживать это не было сил.
— Ты сумасшедшая! — выкрикнула я, рыдая ещё сильнее, и, схватив свою куртку, выбежала на улицу.
Не обращая внимания на то, что падал сильный дождь, который смывал град слёз с моих щек, я подалась в больницу, по пути надевая уже влажную куртку. Мне уже ничего не хотелось, кроме Кая. Я шла туда, где был он. Шла туда, где смогу быть с ним. Я шла туда, где был он. Шла туда, где смогу быть с ним. Слёзы иссякли, даже плакать было тяжело, поэтому я шла. Там будет он. Там буду я. Живые или мертвые. Мы будем вместе.
Медленно дыхание приходило в норму, пока я пыталась отдышаться, стоя перед больницей. Мне уже не терпелось войти туда, но должна была хоть как-то привести себя в порядок.
Всё. Ладно. Терпеть уже не могу.
Не хочу.
Я быстро вошла в здание, оглядываясь вокруг, ища своих друзей. В руках держала уже полностью испорченный, но всё ещё рабочий телефон, с помощью которого я уже звонила Нику, но, увидев его возле какой-то палаты, я положила трубку и побежала к ним. Он о чем-то беседовал с Евой, которая хоть и была растрепанной, но выглядела куда красивей, чем я.
Глядя на меня, у обоих округлились глаза.
— Что такое? — спросила я, осматривая себя в поисках того, что их удивило.
— Ну, начиная с огромного синяка, заканчивая вообще твоим лицом? — устало выдохнула Ева, садясь на стоящий возле палаты стул. — Ну да ладно, сейчас это неважно, хотя в иной бы раз я бы с тебя шкуру спустила, — грозно прибавила девушка, вымученно улыбаясь, но эта улыбка, определенно, была одной из самых прекрасных в мире.
— Сейчас, — Ник пошёл куда-то, и я взволнованно пережала плечами, с недоумением глядя на девушку, но через несколько минут он вернулся с врачом, насколько я поняла. — Эта девушка, Аполлония, которую звал Кай, — я постаралась мягко улыбнуться прибывшему человеку, и он кивнул мне, уже не обращая внимания на мой ужасный внешний вид.
— Это палата парня, — махнул рукой в сторону двери, — пройдем со мной, — и я послушно подчинилась требованию, до конца не осознавая, что именно делать, но ради Кая пошла бы куда угодно.
Увидеть его было тяжело. Это мягко сказано. Когда я увидела его, то почувствовала, как новый приступ рыданий застрял в горле, и я уже старалась не расплакаться. Его лицо было таким бледным, что я бы наверняка подумала, что он умер, если бы не вздохи, бывшие для меня в этот момент благословением с небес.
Я обернулась. Не могла смотреть. Это было тяжелее, чем я предполагала.
— С ним будет всё в порядке, — утешил меня врач, глядя, как я категорически изменилась в лице. — Пневмонии у него нет, так что по этому поводу беспокоится не стоит. Только одна проблема — он бредит и не может проснутся, — он сел возле меня. — Всё время зовет вас и его покойную сестру, Стеф, если я не ошибаюсь, — продолжил, и я кивнула, подтверждая его реплику. — Так что я подумал, что ему будет легче, если вы побудете рядом. На моей практике было несколько таких случаев, и я уверен, что ему станет лучше, — врач опять приподнялся со стула, ожидая последующих слов.
— Я побуду с ним, — покачала утвердительно головой. — Только объясните Нику, что с ним, он волнуется, — доктор кивнул.
— Хорошо. Ничего не трогайте, — указал в сторону капельницы. — Можете разговаривать с ним, это пойдет на пользу, и если он очнется, сообщите, — перед тем как выйти из палаты, посоветовал он, но я уже не искала ответов, а просто смотрела на Кая, который сейчас был так близко, но при этом далеко.
Мир вокруг сжался. Что-то внутри меня рыдало, а сама я неосознанно сжала руку парня, губы которого неожиданно для меня зашевелились, и он выдал хриплое:
— Апо… ллония… — и я тут же придвинулась ближе, сжала руку сильнее, и тотчас заговорила, а слёзы смешались с улыбкой, которая неожиданно образовалась на моем лице.
Он меня зовет. Он меня ищет.
— Я здесь, Кай, я здесь, — я наклонилась над парнем и оставила поцелуй на его лбу, ещё раз посмотрев на лицо, на котором уже красовались капли моих слёз. — Я теперь всегда буду рядом, только позови меня, Кай… только зови меня, прошу, зови, и я приду, — шептала я всё время, шептала с отчаяньем и с лаской, шептала с надеждой и болью. Я сейчас даже дышала только для него одного.
29. Fog in the air
We all are living in a dream,
Мы все живем во сне,
But life ain't what it seems
И жизнь не то, чем кажется.
Oh everything's a mess
Все так запутано,
And all these sorrows I have seen
И все печали, что я видел,
They lead me to believe
Заставляют меня верить в
That everything's a mess
То, что все так запутано.
Он
Сначала я не чувствовал ничего. Боль, возможно, и была, но я рассчитывал, что будет сложнее. Я даже глаза не раскрыл, хоть и не скажу, что не пытался, потому что это не так. Я действительно хотел что-то видеть, слышать, но через несколько минут, это желание отпустило меня, и я окончательно расслабился. Я знал, что это всё не по-настоящему, и когда я проснусь от этого сладкого сна, то всё останется по-прежнему, но что мне с того? Ведь сейчас мне было лучше.
Ничего не чувствовать — это здорово. Почему? Не знаю. Предпочитаю не знать. От этого лучше. Вообще, мне многое неизвестно, и я задаюсь вопросом, было бы лучше, если бы я знал то, на что человеческий ум не способен? Если бы я мог открывать отдаленные миры, новые галактики, мог знать страшное будущие мира… Это стоит всех потерь?
Всегда читал книги о тех, кто сильнее нас, о тех, кто может перевернуть весь мир, начать всё заново. И я думал, что такие люди существуют, но жизнь медленно проходила сквозь мечты и желания, а чем дальше шел, то замечал, что всё рвения было напрасным — такого не бывает. Глупая ошибка. Чудеса. В них верить не стоит.
Сначала было не больно. Легко, возможно глупо. Но не больно. А потом я почувствовал, как мое горло сжимается руками, а перед глазами словно стояла кислота. Чем дольше я смотрел, тем больше видел. Была просто темнота. А потом появился свет, и этот свет был таким красивым и ярким, что пришлось попробовать закрыть глаза руками, которые абсолютно не слушались приказов организма.
Всё начинало обретать свои цвета, и я спустя несколько минут или часов понял, где нахожусь, хотя думать было труднее, нежели ощутить что-либо. В горле першило, слишком, слишком сильно, а тело было слишком потное, и от этого становилось гадко.
Я попытался что-то сказать, но для любого звука требовались огромные усилия, и выходило то ли слишком тихо, то ли это напоминало простое сопения. Ещё через несколько минут я попытался подвинуть затекшую шею, и наткнулся взглядом на спящего человека.
Аполлония.
На месте, где должно было быть мое сердце, что-то тревожно застучало. Я ещё раз хлопнул глазами, рассматривая её огненные волосы и пытаясь понять, мне просто мерещится, или она действительно здесь? В голову закрались какие-то недобрые мысли, и я сглотнул, чувствуя себя ещё хуже. Сознание всего случившегося раздирало меня когтями, оттягивало душу, и мне было сложно от этого, а только потом я понял, каково было Аполлонии.
Вероятно, ей было куда больнее меня. Мне было плевать на нее. Чистосердечно плевать, потому что я чувствовал, что она мне больше не нужна. А она пришла. Невесть откуда, невесть куда. Она просто пришла ко мне. Пришла, невзирая на то, как я вел себя, невзирая на то, через что заставил её пройти.
Не знаю, откуда появилась сила. Не знаю, была ли она когда-то, но я начал водить рукой по кровати. А потом я смог прикоснуться. Её холодная ладонь, не знаю отчего именно, лежала возле моей руки, и я с легкостью сжал её. Больше всего в жизни мне хотелось подняться и обнять её, но она спала. Она еле заметно отпускала вдохи и выдохи, будто бы даже дышать для нее становилось тяжело. Я не мог на это смотреть.
Смотреть на нее было подобно самоубийство, словно она здесь, но не здесь, и я… Не знаю, что с этим делать. Почему-то, глядя на Василису, я все время вспоминаю Стеф. Будто бы я променял сестру на другую. Это факт… Я не хочу думать об этом. Мне легче было откинуть Аполлонию куда-то подальше. Но… Сейчас я смотрю на нее, и от этого сердце мечется в груди.
Небольшие синяки под глазами говорили, что ей требуется сон. А ещё огромный синяк на щеке, что… Что? Одежда на ней ещё была слегка намокшей, что говорило, что она попала под дождь. Глаза сейчас были закрыты, и я рад хотя бы этому, потому что… вина. Не могу больше смотреть на нее. Моя душа просто горит от вины перед Стеф, а теперь и перед Аполоннией, и это… Разрывает. Больше слов не нахожу.
Повернув голову к окну, я увидел, что солнце уже поднялось над горизонтом, что вещало о том, что сейчас примерно восемь часов утра. А это небо даже не догадывается, насколько всё сложно.
И это солнце тоже не знает, что я уже давно всё для себя решил.
Сценарий драматической пьесы на этом окончится.
Время проходило незаметно. Совсем скоро я ощутил, что её ладонь двигается, и ещё за несколько секунд ресницы медленно затрепетали, прежде чем раскрылись глаза. Она осматривала каждый сантиметр в этой комнате, словно вспоминая, где находится. Ещё раз сладко зевнула и перевела взгляд на меня. Её глаза становились всё грустнее, а затем мы встретились взглядом. Не было никаких фейерверков, и мир вокруг не перестал существовать. Я смотрел на неё и еле заметно приподнял уголки губ, так как чувствовал, что ей необходимо узнать, что я сейчас здесь.
Василиса привстала. Неписанный шок прошелся по её лицу, и это было подобно выражению неких героев в старых мультфильмах. Было чувство, что она также, как и я, не верит в то, что я сейчас действительно с ней. То и дело трет глаза, и мне уже сложно сказать, от чего — может, из-за того, что только проснулась, или из-за меня?
Факт в том, что в следующую секунду она улыбнулась. Господи… Улыбнулась… Я просто… Она улыбнулась. И я бы в этот миг мог променять эту улыбку на свою жизнь… Её улыбка была подобна небесам… Солнцу и звездам… Её улыбка была подобна Богу, её улыбка вершила со мной что-то необыкновенное, и сейчас вся моя судьба была только в её руках. Только потом я заметил, что одна слезинка скользит по её щеке, и она уже мелко дрожит, вновь садится обратно на кровать и жутко нервничает.
— Кай, тебе что-то нужно? — она встает и приседает возле меня, трогает руками мое лицо, мои руки, будто пытается найти какие-то несуществующие повреждения. — Кай, только скажи, я тебе дам всё, что требуется, — говорит Аполлония, не слыша ответа.
Я указываю на свое горло. Першит. Не могу говорить. Показываю руками на рот, и она всё тотчас понимает. Бежит куда-то из палаты, и я выдыхаю. Всё это время я попросту не мог дышать. Что-то душило меня — то ли сожаления, то ли просто то, что было больно физически.
Через несколько минут Аполлония вернулась не одна. С ней был человек в больничном халате, проще говоря, доктор. Девушка сразу же передала мне воду, и я приподнялся на кровати, выпивая её огромными глотками. Невыносимая жажда всё не успокаивалась, но мне, определенно, сейчас было лучше. Весь мой организм с помощью воды приходил в тонус, и даже появилась какая-то своеобразная сила, которая дала мне возможность нормально сесть на кровати, и я наконец-то сказал свои первые слова:
— Спасибо, Аполлония, — спасибо… Этого было мало? Да, мало, но когда перевел взгляд на нее, то она искрилась от счастья, и мне ещё захотелось добавить: «… за твою улыбку», но я уже просто молчал и глядел на доктора. Ждал чего-то.
— Здравствуйте, Кай, — сказал он, будто бы понял, что это было сигналом начать говорить, — Я — ваш лечащий врач. И мы определили, что у вас хронический фарингит. Ну, это, конечно, плохо, но сначала были подозрения, что у вас пневмония, так что фарингит — куда лучше, — смутно утешил доктор, и я потер затылок. Я отдаленно знал, что такое фарингит.
— Насколько мне сообщили ваши друзья, — он продолжил, — То, что вы курите и последним временем испытывали стрессы, да и вообще болели недавно и находились в холодных помещениях… собственно, всё это должно быть исключено из вашей жизни. Хронический фарингит — это сухость во рту, кашель, так что думаю, все бы хотели быстрее от этого избавиться, в том числе и вы, так что все лекарства, рецепты, спреи, я пропишу вам, и желательно купить из них парочку, что вам по карману. Также я пропишу вам, где, как и когда приходить на процедуры, — тараторил доктор, то и поглядывая на часы, — Слабость в теле, да? — спросил он, на что я кивнул. — Это связано просто с усталостью, так что попытайтесь пока что подняться и походить, чтобы размять мышцы, и уже к вечеру вы не будете это чувствовать.
Я медленно ещё раз оцениваю в голове то, что услышал, и мягко говорю, всё ещё чувствуя першение:
— Да, — получается очень хрипло и тихо, но в этой кромешной тишине все услышали. Перевожу взгляд на Василису, и она не теряется, а смотрит на меня так, словно я её солнце. И так хочется попросить, чтобы это было не так… Но я не могу. Без нее и утро не утро, день не день, а Земля без нее становится пустой и… Одинокой.
— Хорошо, тогда я вас оставлю наедине, а затем уже отдам вам список всего и некоторые лекарства. Можете ещё встретиться со своими друзьями, — добавил он, уходя из палаты, а я со смешанным удивлением посмотрел на Аполлонию, прежде чем выдавить:
— Друзья… кто пришел? — сказал, абсолютно уверенный, что это Ник.
— Вообще-то, — начала она, садясь на стул возле меня и вновь хватая меня за руку, — Собралась вся школа.
Ничего на это не отвечаю. Конечно, у меня и в мыслях не было, что придет столько людей, и попросту нечего сказать на это. Я ещё раз смотрю на Аполлонию, и между нами повисает кое-какая неловкость.
Движение. Она начинает гладить мою руку, затем растирает её, делая массаж, словно знает, что у меня сейчас болит всё тело. Затем отрывается. Смотрит. Отводит взгляд. Ещё секунда тишины, и я еле слышу эти слова:
— Долго мне пришлось тебя ждать…
30. Too late
Well i hoped that since we're here anyway
Я надеялся, что раз уж мы завели этот разговор,
We could end up saying
Мы скажем друг другу все,
Things we've always needed to say
Что нужно было сказать раньше.
So we could end up stringing
Но все может опять оказаться обманом.
Now the story's played out like this
Вот такой конец у этой истории,
Just like a paperback novel
Совсем как в дешевом бульварном романе.
Lets rewrite an ending that fits
Давай вдвоем напишем более подходящий финал,
Instead of a hollywood horror
Вместо обычного голливудского ужаса.
Она
Я была счастлива. Сказать это слово, это меньшее, что я могу, потому что я была просто вне себя от счастья. Я его видела. Сейчас он был со мной, и я бы отдала всё за то, чтобы это длилось вечно. Я просто хранила эти мгновения в своей памяти, отчаянно запоминая. Ко мне незаметно кралось тепло, и я старалась принять его как можно сильнее, чтобы запомнить, чтобы знать, чтобы хоть немного пожить им.
Мы уже были у него дома. Добрались, слава Господи, без происшествий, так как Ник со всем нам помог.
Кай сейчас был… Нормальным. Он был внимательным. Да, конечно, парень оставался рассеянным и часто переспрашивал что-либо, но, по словам врача, это было нормально с его стороны. Я просто хотела помочь ему. Мне было всё равно как, но я мечтала облегчить ему эту ношу. В мыслях я благодарила Бога за то, что с Каем всё в порядке. Меня согревала радость. Я не чаяла в этом души, потому что для меня сейчас всё отступило на второй план. Я и он. Вот и всё, что нужно.
Мы сейчас разложились на диване в гостиной, точнее, Кай. Я принесла ему плед, подставила подушку под голову и яро приказала, чтобы он не высовывался оттуда. Он всего лишь время от времени усмехался, глядя на меня, либо по-настоящему улыбался своей прекрасной улыбкой, но при этом ничего не отвечал, а мне нравилось. Нравилось оказывать ему поддержку, нравилось одарять его заботой, нравилось всё, лишь бы ему при этом было хорошо. Поэтому я улыбалась. Я старалась так сильно, и каждая капля этого старания давалась с легкостью, потому что я слишком сильно любила его. Любила его так, что на все остальное было плевать.
А именно в этот момент я несла ему кружку с горячим чаем. Она то и дело, что немного опекала руки, неосторожно обернутые вокруг нее, но всё равно улыбка ни на минутку не слетала с лица. И это не была просто улыбка, ведь я могла поклясться, что сейчас эта улыбочка больше подходила маньяку, нежели такой маленькой девочке вроде меня. Серьезно. Я буквально чувствую, как моя кожа на лице уже начинает болеть из-за нее, но… Я счастлива. Вот и всё. Больше здесь не о чем говорить.
Поставив чай на стол, расположившийся возле дивана, я присела около Кая. Он сейчас откровенно скучал, потому что я только и сделала, что включила ему телевизор, по которому шла какая-то глупая передача, и приказала лежать здесь. Поэтому, мягко погладив его лицо, я села возле него, при этом положила свою голову на его плечо.
Прямо как тогда. Как тогда, тем зимним вечером.
— Почему ты курил? — спрашиваю я, не находя другой темы разговора, хотя в голове засело многое. Но вырывается почему-то именно это, и я не останавливаю себя. Пусть будет. Сначала пусть что-то ответит.
— Это важно? — кидает не то чтобы зло, но ясно дает понять, что причины были. И я согласна, ничего не отрицаю. Сижу несколько минут и думаю о последующих словах.
— Я не хочу, чтобы ты курил, — наконец выдавливаю, немного приуныв оттого, что эта привычка была… Ужасной. Тем более, сейчас, когда у Кая фарингит, и курить ему вообще нельзя.
— Я тоже не хочу, — мягко говорит, будто бы болтает с ребенком, и от этого мне становится и смешно, и грустно. Я целую его в шею, таким образом пытаясь расслабить.
— Теперь нет, — уверяю, отрываясь от него, — Никогда впредь, ясно? Только через мой труп, — получается грозно, и он ухмыляется, опуская голову и поглядывая на меня.
— Да? Звучит здорово, — его настроение от этого поднимается, и я готова сказать всему миру о своей радости. Просто рада, и это не лечится.
— Да-а-а, так и есть, — обнимаю его сильнее, — Я страшна в гневе, — продолжаю шутить, кусая его плечо сквозь футболку, и слышу смех парня.
Смеется? Ну-ну, посмотрим, кто будет смеяться последним.
— Что-то ты не очень убедительна, но в этом есть своя изюминка, — заверяет Кай, и я ещё раз расплываюсь в улыбке. Ну, он невозможен… И я бы его съела. Да. Наверно.
— Можно тебя съесть? — спрашиваю, изгибаясь и приподнимаясь на кровать, тем самым теперь возвышаясь над ним.
— Это вопрос или просьба? — усмехается парень. — И ты тут даже не старайся, по сравнению со мной слишком маленькая.
— Я маленькая? — наигранно воспламеняюсь я. — Что за наглость, — журю парня, — И это не просьба, а приказ, так что смирись теперь со своим участием в моей экзекуции… Всегда была мечта — съесть самоуверенного парня… Теперь, видимо, пришел твой черед, — говорю, зарываясь рукой в его волосы.
— А я всегда знал, что с тобой что-то не так, — смеясь, произносит Кай, и я тоже не могу удержаться от смешка.
— Со мной не так? Это с тобой, — внезапно на меня что-то налетает, и это счастье сразу же угасает, оставляя после себя только грусть. — Мне иногда кажется, что ты просто сумасшедший… знаешь, некоторые поступки действительно меня пугают, — уже как-то слова вырывается шёпотом, и я мягко перехожу на всхлипы. Что со мной? Не знаю… Но сейчас я просто не могу выражать чувства нормально, для меня этот темп слишком быстр, и я порой не успеваю за поездом чувств, находящимся в моем сердце.
— И мне страшно за тебя… — продолжаю, — Я же тебя так сильно люблю, и это разрывает меня, — я целую его лоб, просто потому, что чувствую, как слёзы уже начинают стекать по щекам, и мне нужно хоть как-то это скрыть. — И я тебя иногда не понимаю… Ты мне просто не позволяешь это сделать… Так позволь, прошу, — шёпот выходит приглушенным, но я стараюсь говорить уверенно.
— Господи, ты что, плачешь? — Кай дотрагивается до руки и тем самым заставляет опуститься с колен, и теперь уже он видит мое лицо. — Не плачь, прошу, — бормочет он, указательным пальцем прикасаясь к моей щеке, а затем и вовсе целует её, смывая слёзы. — Всё будет хорошо.
Я в это не верю.
Да, я хочу верить, но за этим таится ещё кое-что. Кое-что такое, что мне не нравится… И я хочу об этом сказать, но этот момент так хорош, что не рушить его не стоит. Его руки подбирают меня под себя, и я ложусь на одеяло, там, где должны быть его колени, а он гладит мои волосы, расстеленные по поверхности покрывала.
— Не волнуйся, — говорит, — Всё будет хорошо.
И я уже не плачу. Слёзы утекли, подобно воде. Я уже вновь стараюсь улыбнуться, и у меня получается. Он сейчас со мной. И я никому, никому его не отдам. Даже не просите.
А затем из меня вырывается смех, как только я смотрю пред собой.
— Кажется, чай уже остыл, — произношу, продолжая смеяться. — Я пойду разогрею, — сразу же поднимаюсь с кровати, и Кай, кажется, хочет остановить меня, и я покорно жду замечаний, но затем на его лице воцаряется улыбка, и он кивает.
Хозяйничая на кухне, я всё ещё радуюсь, видя перед собой его улыбку. Я могу навести в пример только несколько раз, когда он улыбался, поэтому каждый этот момент для меня подобен вечности, которую я ни на что не променяю.
Понимая, что чай уже достаточно разогрет, я возвращаюсь обратно в гостиную и отдаю кружку Каю, в приказном тоне говоря, чтобы он пил. Парень совершенно не сопротивляется и берет чашку из моих рук, а за несколько минут допивает её вовсе. Я радостно отношу её на кухню, потом вновь возвращаюсь в гостиную. Кай не может уснуть, хотя сейчас довольно поздно, но он также не может спать, как и я.
— Тебя что-то волнует? — спрашиваю я, пытаясь отыскать ответ на вопрос, который уже давно засел в голове.
— Нет, не переживай, всё хорошо.
Ложь. Ложь. Сладкая, сладкая ложь, стоящая на его устах. Я почувствовала её сразу, как только она вышла из его рта. И улыбнулась. Было трудно улыбнуться, но я улыбалась. Знаю, что он что-то не договаривает, но я улыбалась. Чтобы он думал, что всё хорошо. Чтобы я думала, что всё хорошо.
И я знала, что пока он здесь, то всё будет в порядке…
Скоро на меня начала накатывать усталость. Чувствовала, как мои глаза слипаются, и я время от времени зевала, давая понять, что скоро усну. Спать не хотелось. Да, я мечтала растянуть этот день, и побыть хоть ещё немного с ним, но против собственного организма не попрешь.
Остатки моего разума ещё слышали отрывки, сказанной Каем фразы, но это было больше похоже на фантазию моего уже угасавшего разума.