В тот год осень в Приморье выдалась скверной. Обычно это лучшее время года, но в этом сентябре дождливо, ветрено, прохладно. Штормит почти непрерывно, а это изматывает не только наши маленькие кораблики, но и их команды. Поздно вечером наше звено торпедных катеров возвращалось из очередного учения. Вот слева остался знаменитый и сверхсекретный тогда остров Аскольд, а впереди справа показалась оконечность острова Путятин. Этот двадцати километровый остров создает между собой и материком залив Стрелок, куда мы и нацелились. По осевой линии залива, если пройти половину его длины, в дали, красуется самая высокая сопка округи Большой Иосиф, объект редких ухмылок надо мной. Где-то, здесь же, в середине залива, поворотом влево вход в бухту Разбойник - место базирования нашей бригады торпедных катеров. Узкая, но глубоководная горловина входа и бухта – отличное природное место для стоянки кораблей. Справа, но уже на мели горловины, стоит камень с персональным именем – Вальд. Это редкое в географии уважение к камню. Вальд- это около двух-трех в толщине и пяти-шести метров высоты гранитный палец. Прямо за ним, поворотом вправо открывается вид на наши причалы и другие береговые устройства бригады. Наш дивизион занимает два ближних пирса. Вот и сейчас звено устремилось к крайнему пирсу. Он примерно на пол сотни метров вторгается в акваторию бухты и стоит на квадратных железобетонных опорах. Верх пирса покрыт старыми избитыми толстенными деревянными плахами, которые не менялись, видно, со дня его постройки. Отвратителен его торец: из него торчат железобетонные балки, а из них концы стальных прутьев арматуры. Такое впечатление, что пирс остался недостроенным по длине.
Первые два катера звена на подходе к пирсу резко повернули вправо, собираясь швартоваться к нему левыми бортами. Я, старшина мотористов, на мостике своего катера подумал, что они выбрали при швартовке ветер слева, отталкивающий катера от стенки. Ну, что-же, у каждого флотоводца своя хватка, а мой командир обошел торец пирса и собирается швартоваться по другую его сторону правым бортом. Наш катер будет наваливать к стенке. В бухте ветер, словно прорываясь сквозь высоченные окружающие ее сопки, с остервенением закручивает свои бешеные струи, и они гонят бесформенную волну. Она то встанет стеной на пути корабля, то швырнет под курс судна провальную яму. И когда наш катерок уже на малом ходу, сохраняя все необходимые предосторожности, приближался к заветной стенке, а дежурный матрос на пирсе был готов принять наш швартовый, катер резко швырнуло на угол торца пирса. Дали задний ход, чуть придержались и вроде бы меж двух волн прошмыгнули к середине пирса, где и приняли наши швартовые. Когда мы с командиром сошли и при слабом со столба освещении оглядели место удара, нас самих словно ударило по сердцу. На скуле катера, прямо на бортовом номере пробоина. Она значительно выше ватерлинии и нет угрозы забора воды, но эта дыра – наш позор…. Не привлекая внимание экипажей соседних катеров, стали соображать выход. Всю эту работу по заделке я мог бы выполнить сам, командир знал о моих рабочих способностях, но у нас ни на катере, ни в дивизионе нет, ни материалов, ни инструментов для такого ремонта. После недолгих разговоров я предложил пойти в казарму, найти и разбудить моего пусть слабого, но приятеля, бригадира судоремонтной мастерской Владимира Бобкова и, если удастся его уломать, он к утру все исправит. Командир согласился и остался ждать.
Вахтенный в казарме береговых служб показал мне койку Володи, и я не смело тронул его за плечо. Он мигом сел, опустив ноги на холодный пол, коротко выслушал, молча натянул брюки, форменку и уже на ходу набросил бушлат. По дороге договорились: он идет в мастерскую за материалом и инструментом, а я к катеру и подвожу к его борту плотик. Плотик – это площадка на нескольких пустых бочках. Он где-то привязан под причалом. Когда я вернулся к катеру плотик уже стоял под бортом, а сверху спустили две мощные лампы бортового освещения.
Володя подошел, поздоровался, пригнул на плотик, внимательно оглядел пробоину и поднялся на пирс. Он предложил командиру свой порядок исправления.
Катера наши именуются ТД-200бис. Д – это деревянные, их борта двухслойные: внутри – сосна, наружи - лиственница, которая не боится влаги. Набраны борта из точных реек со шпунтом, они плотно с клеем входят друг в друга. Между слоями синтетическая ткань, обильно пропитанная тогда строго секретным клеем. Куда позже его рассекретили и назвали – эпоксидный. Кроме того борта и днище проклепаны медными заклепками с шайбами с двух сторон. Наш деревянный корпус прочнее стального. Я всегда восхищался мудростью наших конструкторов, старанием и мастерством людей на заводе – изготовителе. Однажды мы доставляли офицера штаба флота на крейсер «Калинин». При швартовке к нему наш ротозей-матрос не успел подставит защитный кранец. Мы «подарили» крейсеру вмятину в борту крупнее чем под футбольный мяч, а сами у себя не нашли и царапины. Володя предложил заменить только наружный слой, а всю вмятину заполнить тканью пропитанной клеем. Внутри пробоина оказалась в форпике - хозяйственном отсеке катера, где тросы, швабры и так далее…. К утру все масса высохнет, и место повреждения будет не слабее целого борта. Командир дал согласие и отошел, а мы с Володей пригнули на плотик. И пока я по его разметке удалял изувеченные рейки, он заготовил новые и намешал ткань с клеем, которыми ловко заполнил весь зев раны. Потом он, точно подгоняя, установил все рейки, борт получился слитным, гладким, словно и не было удара.
Мы очень любили, да, что там – дорожили нашими катерами. Рядом стоял дивизион на американских торпедных катерах типа «Воспер», доставшихся в войну по ленд лизу и вскоре возвращенные американцам. Хотя даже по износу уже никакой ценности не имели. Катера равного класса с нашими по водоизмещению и вооружению, но уступавшие по мореходности, энергетике и защите личного состава. Именно на таком будущий президент США Джон Кеннеди, командир катера, пережил в войну его гибель от японского эсминца в районе Соломоновых островов, а вместе с ним и часть команды. Когда мирно разрешился Караибский кризис Хрущев – Кеннеди, я подумал, что это торпедным катерам мир обязан избавлением от третьей мировой войны с атомной бомбой. Видно, навсегда запомнил будущий президент, каково это быть с тяжелым ранением в океане среди обломков своего судна…. Наш командир оглядел поверхность восстановленного борта, довольный, кивнул головой, а мы собрали инструменты, остатки материала, мусор и поднялись на пирс. Следом за нами на плотик спрыгнул боцман с двумя банками краски: белой для номера и серой (шаровой) для всего остального.
Командир, с лицом, чуть отошедшим от перенапряжения последних суток, отозвал меня и предложил пригласить старшину Бобкова к себе в каюту, там уже все стоит. Ну не предлагать же ему денег…. Сам он пойдет домой вздремнуть хотя бы пару часов…. Я пригласил Володю, и он с восторгом согласился. Ребята береговых служб обычно с радостью посещают наши столь заманчивые для них корабли, а тут в каюту командира! По лестничным переходам спустились в низ, по дороге в маленьком, как и все бытовое, на катере, умывальнике умылись и вошли в каюту. Она смежная с каютой старшин, где обитаем мы вдвоем с боцманом Галюченко. Я внизу на койке-рундуке, боцман на верхней подвесной койке. Каюта старшин -фактически тамбурок перед каютой командира. Володя с интересом оглядел пристанище командира, уселся на складной табуретик и взялся за бутылку «Московской», тогда большую редкость и ценность. Я приняся откупоривать консервные банки и кромсать краюху жесткого почти черного ржаного хлеба. А когда к нам заглянул боцман, дал ему хлебнуть из моего стакана и отправил спать. Он без закуски шаркнул ладонью по губам, к удивлению сказал: «Спасибо!». Мы разобрали свои емкости, и я, как мог, выразил Володе двойную благодарность: за дружескую безотказность и отличное качество. Бесценные достоинства любого работника, а на флоте с его непрерывными тяготами - обязательные. Высокий, ладно сложенный, светловолосый, с умными глазами и почти всегда веселым лицом он выдал встречный спич. При таком после ремонтном столе мы можем смело бить левую скулу катера, он тут же прибежит и все наладит. Хохотнули и выпили. И пока перебирали скромные закуски, на меня словно злым зверем навалился давний интерес, и я не выдержал и спросил: Почему? В дивизионе десяток или больше парней-украинцев с типичными фамилиями. Вот боцман Галюченко, мои друзья Ганя Стрельченко и Вова Свириденко, мы из одной шлюпочной команды, и другие, и все они говорят на чистом нашем бытовом русском языке, а он с русской фамилией почти не расстается с украинским. Володя хмыкнул, оторопело поглядел на меня, не ожидая такого, чуть задумался и сказал, что это не быстрая история, но до утра он успеет.
…Он из колхозного села под Винницой. После семилетки окончил ремесленное училище по деревообработке, впрочем, в наших селах мужики с детства приобщены к этому. В родное село он вернулся с нетерпением – его ждала любимая дивчина. Когда им исполнилось по 18, стали уговаривать родителей сыграть свадьбу. В тех селах это был возраст женихов – невест. И когда оба получили согласие, и состоялся ритуал сватовства, вдруг возникло неожиданное препятствие: невеста на отрез отказалась переходить на фамилию жениха. Она твердо и категорично заявила, что не она, ни их возможные дети не будут носить фамилию жениха-мужа - Могила. Пусть он переходит на её…. В доме у Володи переполох: невеста унизительно отказалась от древней и знаменитой казацкой фамилии. Новость быстро растеклась по селу и стала объектом обсуждения и, конечно же, осуждения. Невиданный случай - дивчина из-за фамилии ставит под сомнение замужество. Однако Володя не сдался. Он пренебрег всеми изобретенными условностями: осилил, прежде всего, себя, семью, послал к чертям «общественное мнение». Он стал Владимиром Григорьевичем Бобковым и привел возлюбленную домой. Это не какие-то сэры Монтекки – Капулетти с недотепой Ромео, это советские трудяги – хлеборобы Бобковы - Могила с несгибаемым Вовой. Через положенное время у них объявилась доченька, к радости родителей и двух комплектов дедов. Через положенное время пришла повестка из военкомата: ему уже 20 и пора на военную службу. Дело в нашем народе не новое: провожать мужей и женихов на государеву службу. Володя «загудел» на Тихоокеанский флот, а значит на пять лет. В те годы масса допризывников не имели среднего образования, послевоенная нужда рано гнала молодежь из школ на работы. Призывные комиссии внимательно глядели и сортировали допризывников с учетом их гражданского опыта. Вот и меня, дизелиста электростанции ,направили в школу мотористов. Володю с редким дипломом и опытом по деревообработке без обучения направили в ремонтную мастерскую бригады торпедных катеров в бухте Разбойник.
Однако все это только «Введение», драма началась позже…. На втором году службы он получил письмо от любимой женушки, что он уже больше не любим. Ждать его столько лет она не может и у нее уже есть другой муж. Переносить такое тяжко, знаю по себе. Отказ от своей только еще зазнобы я получил в первом полугодии службы. Подобные письма были явлением всефлотским. Видеть печального матросика в закутке с письмом в руках - не редкость. В этой избитой теме мы быстро пришли к выводу, что разрыв неизбежен. Через пять лет мы не будем узнавать друг друга. Прав был Александр Сергеевич: «Ах, тот скажи любви конец, \ Кто на три года в даль уедет». А тут пять, да в таком ломком или переменчивом возрасте. Однако не всем это было по силам. В прошлом году радиометрист из соседнего дивизиона во время ночного дежурства в штабе бригады с письмом в руке запустил в себя выстрел из пистолета. К счастью пуля прошла выше сердца. Его вылечили, к чести командования не привлекали к ответственности, только списали из плавсостава дослуживать на берегу.
Володя оказался куда крепче, и он решил не возвращаться в родное село. Видеть бывшую жену с новым мужем и утраченную доченьку он отказался. Была и другая весомая причина: тогда сельские жители не имели паспортов и фактически были привязаны к месту жительства. Ему приглянулся Владивосток, первый город, который он в своей жизни разглядел. И в редкие увольнения в город он не ходил по музеям или кино, а по возможным для него производствам. Город, да и все Приморье были закрытой зоной и остро нуждались в рабочих. Его везде встречали приветливо, часто гарантируя жилье пока в общежитии. Особо ему приглянулся военный ремонтный завод: зарплатой, жильем.
И пока этот ладный красавец с золотыми руками бродил в поисках пристанища он познакомился с девушкой и твердо решил ее не отпускать. За те не долгие встречи, что выдались им, она ему очень понравилась и внешностью, характером, но, вероятно, более всего своим откровенным интересом к нему. Для парня, перенесшего такое унизительное расставание, это оказалось самым весомым. Через пару-тройку месяцев у него демобилизация и его грызет морально-этическая проблема: как объявить новой невесте-жене, что она будет жить под фамилией первой… КАК? Он напряженно глядел мне в глаза, отчаявшись услышать совета….
Я, недовольный своим невольным вмешательством и все же переживая за ставшего мне близким человека, неожиданно для себя разразился советом. Вот уж не ожидал от себя такой вольности.
Володя, сказал я ему, мы оба мастера в своем деле. И хорошо знаем, что только опыт хранит, поддерживает и развивает мастерство. Без опыта нет мастера. Ты обладаешь редким для мужика опытом смены фамилии, смени ее еще раз. Ее девичья фамилия производная от красивого мужского имени – Николай. Ты и семья станете обладателями прекрасной, не броской фамилии. Если она такая, как ты твердил о ней, то все поймет и пронесет с тобой по жизни вечную благодарность за такую меру доверия. Это не вынужденная, навязанная смена фамилии в первой женитьбе….
Володя на минутку задумался, как мне казалось (а может, очень хотелось!) просветлел лицом, торжественно, задирая при этом локоть, разлил остатки по стаканам. Поднял свой в раздумье, поглядел его на свет и сказал:
- Мы сегодня осилили две пробоины: одну твою, другу мою.
- Будем!
- Будем, Володя!
Постскриптум….
ПИСЬМЕЦО…
Кораблик вернулся к причалу,
Где твердь нам земная как мать,
Здесь можно забыть про авралы
И письма заветные ждать.
Судьба всем дарит приговоры,
Подарен конвертик и мне,
Заклеен без крохи зазора
И почерк знакомый вполне.
Я твердой рукою вскрываю,
И прячу волнение в запас,
Что ждет меня там, я не знаю,
Все станет мне ясно сейчас.
Зачем, ах, зачем мне такому
Платочек в конверте, с каймой:
Невеста досталась другому
И стала там чей-то женой.
Я замер в невольной кручине:
Как горько такое прочесть,
Любви не осталось в помине,
Меня променяли как вещь.
Забыты прощальные речи,
Что вились тогда под сосной.
И как целовались в тот вечер,
А верил я ей как родной.
Высокие хмурые сопки,
Вы мне как ветра в парусах,
Возьму- ка я фляжку и стопки,
Укроюсь я в ваших лесах.
Мы с другом нальем, опрокинем,
Посмотрим друг другу в глаза,
Моряцкая злая судьбина…
Нет! Верить нам в женщин нельзя…
В день святого Валентина, февраль 2015.
Иосиф Брумин, Самарская область