-Мужчина…, мужчина, просыпайтесь!
-Мужчина, вы меня слышите?
-Да, да…
А это, кто ответил? Неужели, я? Да, точно, больше некому. А прозвучало, как со стороны. Ну, вот, уже себя не узнаю. С другой стороны, понимаю с первого мгновения : кто я, почему здесь, что было до этого. Значит, операция уже закончена, и я отхожу от наркоза. Но, как не хочется просыпаться! Как я жаждал этого сна! Однако, делать нечего – я уже пообещал проснуться. Открываю глаза. Надо мной женское лицо. Рассмотреть не успеваю, так как оно быстро исчезает, оставляя, для рассмотрения, потолок со встроенными плафонами. Лампы в них светятся, но я понимаю, что еще не ночь, ведь операция была назначена засветло. Значит, помещение без окон. Пытаюсь почувствовать свое тело. По, крайней мере, оно есть, это уже хорошо. Но, болит. Это уже не та нестерпимая боль, что до операции, просто боль препарируемой лягушки. Понимаю, что сейчас будет какое-то продолжение. Осторожно поворачиваю голову, сначала в одну сторону, потом в другую. Оказывается, помещение узкое и длинное. Отделано кафелем, а по обе стороны от меня стоят каталки и на многих из них лежат голые тела. Очень напоминает морг, но в отличие от него, тела лежат не на металле, а под них подложены матрасики. А самое главное, от тел идет множество шлангиков, вставленных во все отверстия на человеческом теле и к телам идут шлангики от разнообразных бутылочек, подвешенных на стойках. Несомненно, я выгляжу также. Конечно, вот и стойка с бутылочками, вот и трубка, вставленная через нос в желудок и остальные трубки с емкостями на конце, которые я носил с собой до операции, передвигаясь от рентгена, до клизмы и обратно. Да, это не морг, но что-то вроде чистилища и выхода из него два. Мрачновато. Невольно настраиваюсь на философско-мистический лад. Но только начинаю понимать серьезность ситуации, как мой слух поражает заливистый смех нескольких женщин и их же веселый разговор. Вернее, это я потом понимаю, что смеются женщины, а сначала мне померещилась бесовщина, какой-то шабаш в неподходящем месте. Начинаю понимать смысл слов. Все прозаичнее, это же сегодняшняя смена медсестер в реанимационном отделении. Их трое. Они обсуждают какую-то жизненную ситуацию одной из них, не забывая втыкать нам уколы и менять капельницы. Мы все, полностью в их власти. Некоторые из моих соседей с трудом отходят от наркоза, их сознание никак не хочет вернуться в реальность и они бормочут слова, не связанные с ситуацией. Вот слева, судя по говору, какой-то армянин, то, о чем –то, спрашивает свою мать, то недоумевает, почему закрыта калитка. Иногда, медсестры, ради шутки, отвечают на нелепости его и других больных. Получается смешно. А справа от меня лежит Петя, так его называют медсестры. Петя – очень нудный. Даже в таком положении он не прочь покомандовать медсестрами. Петя регулярно, длинно-ехидно тянет:
-Девочки… девочки…
Девочки ему не отвечают, но он продолжает гнуть свою линию. В конце-концов, одна из них подходит и спрашивает:
-Что тебе, Петя, надо?
Петя, на секунду задумывается, затем произносит:
-Попить.
-Петя, тебе нельзя пока пить. Лежи и молчи.
-Тогда, поправь подушку.
Медсестра поправляет ему подушку и Петя на время умолкает. Но, ненадолго. Скоро он опять начинает канючить. В голосе Пети сквозят какие-то приблатненные нотки. Я привыкаю к его нудности и уже, почти, не замечаю ее. Периодически ко мне, также как и к другим, подбегают врачи. Одни из них мне уже знакомы, других вижу впервые. Каждый, почему-то расспрашивает, что со мной случилось, как это произошло, щупает мой живот, отмечает, что он твердый и уходит. Среди всех, иногда, появляется тот, кто меня оперировал. Он не расспрашивает, а только щупает, спрашивает о самочувствии и, похоже, не очень им доволен. По некоторым признаком, замечаю, что наступает ночь. Вот и медсестры стали медленнее в движениях. Они, не спеша, начав справа от меня, берутся за ежедневную тут процедуру - мытье больных. Процедура отработана до автоматизма. Это я вижу на примере Пети. Две сестрички становятся за его головой, одна поднимает ему левую руку, другая правую. Третья сестра стоит в ногах у Пети. Начиная с рук и опускаясь ниже, они намачивают тело водой с шампунем, а затем насухо протирают. Медсестра Лена лениво переругивается с Петей, который опять нудит:
-Петя, у тебя жена есть?
-Нет.
-А, куда делась?
-Ушла.
-Хорош гусь!
-Ладно, Петя, выздоравливай, да я возьму тебя в любовники, я люблю крупных мужчин.
Петя улыбается. Две медсестры переходят ко мне. Становятся за головой, поднимают мне руки и начинают мыть. Подбегает третья:
-Я тоже хочу участвовать!
Берется за свой фронт работ. Процедура приятная, очень освежает. Вот только трудно выполнить просьбу - повернуться на бок. Для меня, сейчас, это очень сложная задача. Закончив со всеми, медсестры идут мыться сами. Я слышу их голоса и журчание воды. Вот и ночь. Две медсестры уходят подремать, куда-то в соседнее помещение, третья прилегла где-то рядом, такое чувство, что на свободной каталке. Но, стоит мне пошевелиться или потрогать шланг от капельницы, как она поднимает голову и смотрит, а то и подходит проверить, что означают эти движения. Надо бы спать, но боль не дает уснуть, только временами проваливаюсь, но быстро возвращаюсь. Трудно сосредоточится на одной мысли. С удовольствием вспоминаю о том, как удалось поспать под наркозом. Я поступил в больницу в полночь и сразу был взят в оборот: шланги, рентген несколько раз, клизмы и прочие процедуры. И все это на фоне очень острой боли в животе. Конечно, я не спал эту ночь и большую часть следующего дня, вплоть до операции. А когда я, наконец, увидел высоко над собой маску с наркозом, то с удовольствием заснул, еще до того, как она опустилась. Теперь же не спится. Видимо, сейчас самое глухое время ночи. Мало движения. Изредка пройдет медсестра, проверяя – все ли живы, все ли в порядке с нашими шлангами. Плохо, что и не спится, и думать трудно. Наркоз и лекарства вносят в мысли возмущения, и мысли долго не идут по одной дороге, а прыгают с одного направления на другое. Что утешает, нет глупых мыслей, просто они часто перескакивают. Задумался о своем положении. Чувствую себя плохо, исход мне не ясен. А если, живым отсюда не выйду? И почему не страшно? Ну, да! Я же автор Философии Единого Чувства. Видимо, раствориться во Вселенском чувственном поле – это благо. Может быть, находиться в нем легко, спокойно и бескрайне, чем в собственной чувственной капсуле, какой бы яркой она не была. Знаю, что человек должен бороться за жизнь, это, уже что-то, вроде штампа. Но, чтобы бороться, надо за что-то ухватиться, заякориться. Стал думать, что бы это могло быть. Может быть, что еще рановато умирать, еще не весь срок вышел? Нет, не волнует. Может, не все в жизни сделал: недосочинял, недостроил…? Тоже не волнует. Ну, тогда, недополучил каких-то удовольствий, каких-то впечатлений, недоел, недопил? Вообще, не волнует. Не увижу ближайшего будущего и своих близких в нем? Жаль, конечно, но не то. Тем более, будущее может быть таким, что лучше его и не видеть. А…, вот это другое дело! Оставшись, я могу сделать подарок любимой женщине – она, еще некоторое время, не будет вдовой, ее жизнь сохранит свое течение. Вот в чем дело! Якорь надо искать не внутри себя, а внутри своих привязанностей, своей любви, если таковая имеется. Ну, что же, я нашел якорь. И вовремя, уже утро наступает – засуетились медсестры. Они делают нам положенные процедуры, приводят все в порядок, одновременно настраиваясь на сдачу смены. Одна из них говорит:
-Нет, ну, сколько можно – эта смена вечно оставляет бардак в шкафу!
-Вот, сейчас придут, и скажи им.
-Вот, и скажу!
Появляется вторая смена. Некоторое время они работают вместе, как бегуны во время эстафеты, пока палочка не передана - бегут все. Ставит капельницу медсестра со старой смены, отключает – с новой. Разборок не слышу. Наконец, старая смена исчезает, как-то незаметно растворяется. Новая смена берет все в свои руки. Побежал знакомый конвейер: уколы, капельницы, частые посещения разных врачей. Моим состоянием они недовольны. Меня это тоже расстраивает. Петя ведет себя с этой сменой также, как и с предыдущей. Неожиданно застучали колесики каталки, появилась сама каталка в окружении нескольких медсестер и врачей. Из их разговора понимаю, что привезли пострадавшего в аварии. Ему продавило рулем грудь. Он – кореец. Он хрипит о чем-то, а врач ему отвечает:
-Тебе это кажется, тебе туда шланг вставлен и моча сама отходит, так что не напрягайся.
Соседу вставляют много шлангов в рот. По одним, кровь из легких выходит в стоящие на полу банки. По другим, кислород закачивается в легкие. Лицо у соседа синее. Врачи пытаются выяснить, как соседа зовут. Сначала слышу что-то неразборчивое, а затем врач произносит:
-Виктор Цой.
Я поражен – тоже автокатастрофа? По возрасту сосед не молод, за пятьдесят, видимо. Теперь движение в районе моей каталки усилилось. Сейчас лето, на улице жарко. Здесь стоят кондиционеры, но один из них, который справа от меня и на меня же дует, вышел из строя. Он гонит воздух, как вентилятор, но не охлаждает его. И я счастлив. Ненавижу кондиционеры. А вот медсестры недовольны – им его не хватает. Медсестры находят в своих телефонах номера знакомых механиков по сплит-системам и пытаются заманить их сюда, для наладки «моего» кондиционера. Я прислушиваюсь к этим переговорам и понимаю, что «мой» кондиционер никто не тронет, так как в жару у механиков слишком много заказов и раньше, чем через два дня никто не приедет. Тихо радуюсь, удача бывает везде. Медсестра приносит мне записку от жены, коротенькую. Им говорят, что я в реанимации, ко мне не пускают и они очень ждут моего возвращения. Читаю записку два раза и прячу ее за наклейку на бутылочке с лекарством. Судя по постукиванию посуды, медсестры обедают. Для меня еда сейчас не существует, ее просто нет, моя еда – глюкоза из капельницы. После обеда медсестры принимаются за процедуры. Они обрабатывают кого-то вдали от меня. Слышу только их голоса:
- Смотри не отрежь!
-А давайте ему трубу отрежем?
-Да тут не труба, а трубища!
-Тебя как зовут?
-Скажи, Федор, а почему у тебя член такой большой?
-Что? От отца и матери! Ха-ха-ха!
Оставляют Федора в покое, берутся за кого-то другого. К соседу и ко мне врачи подходят часто. Мой живот их расстраивает, он твердый и кишечник не хочет запускаться. Может, еще лекарства не подействовали? Между тем, похоже, дело к вечеру. Медсестры опять застучали где-то тарелками. А в скором времени, пришла очередь водных процедур. Мне мытье нравится – после него чуть лучше, хотя, в общем, состояние очень неважнецкое. Вот и опять замедляется движение, хотя из капельниц все также исправно льются в меня различные жидкости. Интересно, кровь во мне уже, наверно, не красная, а как вода. Опять не стало заметно медсестер, но одна из них где-то тут, рядом. Иногда я слышу, как она отвечает на слова больных. Надо бы спать, но плохое состояние не дает глубоко провалиться. Ладно, будем думать. Вот только бы ухватить мысль и не упускать ее. А может, мысленно читать что –то, великое, классическое. Попробую. «Быть или не быть? Вот в чем вопрос! Достойно ли смиряться под ударами судьбы иль нужно оказать сопротивленье…». Нет, не идет дальше, ослаб аппарат по восприятию чувств, не выдерживает напряжения. Тогда, может, что-нибудь простенькое, да, хотя бы, и свое: «помню в детстве далеком-далеком, после редких падений моих…». Да, ослаб. Не читается. Хорошо, буду пользоваться своими возможностями в той мере, в какой мне сейчас это доступно. Думаю о нас, о лежащих, беспомощно, в этом помещении. Думаю о том, как хрупок и беззащитен человек. Как удивительно, что он умудряется проживать годы, уклоняясь от стольких опасностей, которые ежедневно проносятся мимо, в сантиметрах. Но нас так много, что стрела в кого-нибудь да попадет. Отвлекает от мыслей эта несносная прищепка на пальце, видимо, контакт какого-то прибора. Мне все кажется, что она сползает с пальца, я ее поправляю, но, наверно, неловко. Тогда подходит медсестра и сама одевает опять прищепку мне на палец. Так и проходит вторая ночь – в мыслях, страданиях, невидимой борьбе. Когда становится понятным, что наступило утро, вдруг сильно зашевелился, забеспокоился сосед. Тут же подбежали сестры и врачи, задернули шторку, мне, теперь, не видно. Слышу, что с соседом отчаянно проводят какие-то процедуры. Слышу отдельные фразы, возгласы. Понимаю, что соседу плохо. Возня за шторкой продолжается не очень долго, скоро она стихает. Слышу тихий разговор врачей, улавливаю отдельные слова, одно из них – «умер». Да, Виктор Цой умер. Все быстро ходят, что-то говорят, что-то записывают в какой-то журнал. Потом шторку открывают и я вижу соседа, накрытого с головой простыней и со скрещенными на груди руками. Мне ставят очередную капельницу. И тут, какое-то беспокойство охватывает меня. Я понимаю, что все понимаю, но мало делаю. Начинаю пытаться активизировать свой организм. Пересиливая себя, стараюсь повернуться с боку на бок, поджать ноги, превозмогая боль, давлю пальцами на живот. И, похоже, что-то изменилось. Скоро это подтвердил и врач, он послушал живот и сказал:
-Ну, вот! Заработал! Будем переводить в общую.
Из реанимации всех увозят на лифте, прямо на каталке. Нас двое в очереди к лифту: Виктор Цой и я. Внизу, у лифта, моего выхода из реанимации ожидают жена и сын. Первым к ним выезжает Виктор Цой, накрытый простыней и со скрещенными на груди руками. Вторым рейсом приезжаю я. Вижу над собой лица жены и сына. Мысленно, но, все равно, шепотом, осторожно, говорю:
-До свидания, реанимация!