Первая навигация, она и есть первая, немного скомканная, неуклюжая, необтесанная, стеснительная и очень быстрая. Солнышко, жаркое яркое южное солнышко, хоть и долго висело, но, все-таки, быстро уходило за западный горизонт, прямо падало, и вечер становился немного прохладным, но клонил в сон, потому, как утром снова надо было вставать на вахту или подвахтенную работу по судну, да и сама жара выматывала умопомрачительно. А работы для «трояка», только начинающего постигать флотскую науку, находилось много, благо грозный седой умный и дотошный механик Владимир Ильич учил уму-разуму четко и быстро, словно хотел за одну навигацию сделать из меня Бога машинного отделения. И ночки, короткие, но очень темные, хоть, глаз выколи, ростовские ночки, проходили еще быстрее. Да, конечно, среди всего этого приятные, младенчески чистые, розовые летние и осенние рассветы, радовали жизнь своим желанием начать новый день, открыть миру то, что, может быть, он еще не видел, поразить своей красотой и непорочностью, теплом и надеждой на лучшее…
Я не успел оглянуться, втянуться, обрести навыки механической и багермейстерской работы, обрасти кое-какими знаниями, посмотреть на других и подсмотреть за другими, научиться грамотно работать с судовой документацией, вспоминая хоть что-нибудь из лекционного курса училища, а она уже близилась к концу или мне это только казалось, ведь, длилась она, эта самая первая навигация, до середины декабря и он пришел…
Уже по холоду, пронзительному северному, колючему и морозному ветру, и это на юге-то, короткими декабрьскими днями, мы, члены экипажа, собирали все свои пожитки, делали зачистку. Причем, лазали под стланями всех жилых и хозяйственных трюмов, машинного отделения с ломиками, отдалбливали лед с мазутом кусками, собирали в ведра и выносили на берег. Удовольствие ниже среднего, где я впервые понял, что такое подготовка судна на зимний отстой, когда мазут въедается в кожу рук, они мерзнут от ледяной воды и нечем их согреть, потому, что все котлы и котелки потушены, вода из систем слита. Вот, разве что, когда кокша Лена звала на обед и, обнимая тарелку первого блюда, а потом и кружку чая, согреваешь руки и тело…
По улицам и улочкам, закоулкам и переулкам города мела бело-серая снежная поземка, перемешанная с последними желтыми пожухлыми суховатыми листочками, оторвавшимися от свечеобразных тополей, стоящих вдоль центральной аллеи и устремивших свои голые вершины далеко в небо. Злая декабрьская метель засыпала одиноко стоящие лавочки на той самой аллее, подгоняла запоздалых прохожих темного зимнего вечера, собирала небольшие грязноватые сугробы на препятствиях своего бега. Тонкий слой снега с трудом укрывал замерзшую потрескавшуюся землю, клумбы и асфальт, тоже потрескавшийся, но только от редко проводимого ему ремонта. Вечерний пейзаж удручал и одновременно дополнял собой бледный одинокий фонарь, тускло горящий на столбе желтоватым подслеповатым глазом и покачивающийся в такт пролетающей мимо снежной пыли. Город в такое неуютное для себя время года замирал и как-будто засыпал в ожидании следующей разухабистой красавицы весны…
Да, юг называется, совсем другого представления был я о нем со своими познаниями географии, узнав только здесь, что область находится в низине между Среднерусской возвышенностью и горами Кавказа. Ощущение жизни в трубе, когда в нее беспрерывно, сменяя один другого, постоянно во все времена года дуют всевозможные ветры и ветерки, ветрищи и ветерочки, принося со своими потоками неудобства местным жителям. Длинным горячим летом они, знойные и горячие, как в пустыне, а короткой малоснежной и промозглой неуютной зимой холодные и пронзительные, как на севере, дуют, а народ страдает, не зная, как от них спастись…