Норильская Голгофа

Галина Пономарева 3
                Тоска  мрачнее чёрной  ночи
                И  тяжелей  свинцовых  туч,
                И влага  слёз  легла  на  очи,
                Угас надежды светлый  луч…
                В.А.Банковский,з/к Норильлага 1939-1946


                Норильская Голгофа.

   Мы подлетаем к Норильску, одному из крупнейших заполярных городов России. Из окна видна бесконечная по-осеннему бурая тундра и множество озёр, которые  покрывают её, как лужи на асфальте после большого дождя. Норильск встретил меня серым небом и моросящим дождём. Тучи нависали так низко, что казалось, они сползают со Шмидтихи (гора Шмидта), которая возвышается серой суровой махиной над городом и смотрит на то, что делают люди у её подножья. Да и сами словно по линейке выстроенные улицы, несмотря на удивительную архитектуру  сталинского ампира, яркий окрас зданий, отличаются от других российских городов. На них нет цветочно-зелёного убранства, которое украшает и радует сердца горожан, привычного спешащего людского потока и бесконечных автомобильных пробок. Лишь одинокий прохожий скорым шагом пройдёт мимо, и ещё более редкий авто прошелестит по широкому проспекту.  Этот город выстроили зэки. Норильчане суровы,  несколько «замороженные на голову» (цитирую одного из жителей), вступают в разговоры с нежеланием, привычки к открытому диалогу нет.   Быстро размещаюсь в гостинице. По часам скоро полночь, но за окном полярный день, светло, как днём. Завтра еду  на Норильскую Голгофу, музейно-мемориальный комплекс, который ещё малоизвестен в России, открыт в память об узниках Норильлага.

   Следующий день задался солнечным, но подул обжигающий холодом сильный арктический ветер. Подъезжаем к подножью горы Шмидта. Здесь было кладбище, на котором обрели свой вечный покой мученики Норильлага. На месте заброшенных могил воздвигли мемориальный комплекс Норильская Голгофа. Взору предстают лагерные ворота - «Последние врата». Соединённые колючей проволокой, огромные столбы крепостных стен и вырубленные в них «души узников», устремленные к небу, навечно останутся здесь в этой мерзлоте созерцать  плод своего творения – большой металлургический завод. Вот он дымит своими трубами, живёт своими цехами, целый промышленный город лежит у самого подножья горы Шмидта. С возвышающейся «Звонницы» производственный гигант хорошо виден. Каждый входящий звонит в колокол. Их три, размещены они в трёх арках. На могильной плите: «Мир праху, честь имени, вечная память и скорбь о прошедших ГУЛАГ. Жертвам политических репрессий узникам Норильлага с покаянием». Молчат горы, освещённые лучами полярного солнца, молчат брошенные угольные шахты, построенные узниками в нечеловеческих условиях, лишь мемориальные стелы, кресты и могильные плиты говорят о них.

   Здесь упокоилась душа моего деда.

* * *

   Никита Александрович, лёжа на лазаретных нарах, которые отличались от барачных лишь тем, что были одноярусными, вспоминал прожитые годы. Со слов лагерной фельдшерицы Анны Павловны он узнал, что несколько минут назад наступил новый, 1943 год. С момента поступления его в лагерный лазарет он только и занимал свои мысли воспоминаниями. Но что-нибудь новогоднее никак не вспоминалось, праздников в жизни было мало, а работы – хоть отбавляй. Тело, измождённое голодом и непосильным физическим трудом,  вытянулось на отведённой ему шконке. Теперь его уже не надо было с усилием заставлять вставать и идти на рудник. Как только Никиту поместили в белёный барак лазарета второго лаготделения, он понял, что скоро для него всё закончится. Всё – это обозначало - его жизнь. Умереть по устоявшимся законам лагерной жизни никто не мешал. Этому даже завидовали зэка, которые продолжали, словно муравьи в муравейнике, строительство никелевого комбината и разработку горных рудников. Каждый день лекпомы (лекарские помощники) лаготделения, тоже зэка, сортировали заключённых: работники («основной контингент дармовой рабочей силы»), доходяги (легкотрудники, куда попасть было почти невозможно, только «по блату») и кандидаты на выбывание - подопечные лазарета. Попасть в третью группу считалось, что получить смертный приговор. Туда не спешили, а попав не суетились, лежали смирно на дощатых нарах под тоненькими одеялами, отсчитывая часы ещё теплившейся в них жизни. Организм уже не требовал пищи, и всё, что в него попадало, через несколько минут выходило ужасной кровавой  жижей, поэтому больные лежали прямо на досках. Окончательно освободившись от ощущения голода и полностью обессилив, они, размещённые в палате по пятнадцать-двадцать человек, как будто даже не дышали, рабочим остался только мозг. Но и он требовал отдыха, требовал воспоминаний об ощущении благополучия. И Никита Александрович пытался это делать. Приятные минуты забвения в прошлом иногда прерывались. Анна Павловна по часам давала тёплой воды и вытирала кровяную жижу, да ещё вместе с санитарами выносила посиневших умерших узников, час которых на этой мёрзлой земле истёк.

  Вот он, Никитка, бежит, взявшись за руки с Анисьей, купаться на речку в родном Беретском, далеко в Харьковской губернии.  Шумят кудрявые белоствольные берёзы, поблёскивая на ярком солнце листвой, тропинка утонула в душистом соцветии полевых трав. А вот и речка. Вода искрится ласковым теплом, будто миллионы звёздочек нападали в воду. Лёгкий и тёплый ветерок покрывает водную гладь едва заметной рябью. Он прыгает  с разбегу в воду, разбрасывая по сторонам многочисленные переливающиеся брызги. Анисья, стесняясь его, остаётся на берегу и, прикрыв от солнца глаза ладонью, смотрит на него. Им по пятнадцать. Тогда, тем летом  и зародилось их чувство.  Анисья сразу полюбилась ему. Голубоглазая, волосы, словно лён, совсем не похожая на чернявых деревенских девчат. Одета была по-городскому, говорила на чистом русском и французском языках, часто музицировала вместе с барыней. С ней и приехала в родное сельцо из Харькова. Никита сразу решил, что будет эта девушка его, что надо как-то попадать в Харьков. На селе барыню уважали. Несмотря на отмену крепости, крестьяне по-прежнему ей служили. Анисью барыня взяла из крестьянской семьи в свой дом из-за красоты девочки, воспитала её вместе со своими детьми. После отъезда барыни в город Никите долго не удавалось попасть в Харьков. Батя, сельский кузнец, кое-как отпустил его из дому в город на завод в мастеровые.

   Свадьба! В большой, сверкающей иконостасом городской церкви на венчании барыня, Никитина семья и родители Анисьи. Им по семнадцать лет. Барыня сделала невесте полагающееся приданое. Никита глаз не может оторвать от Анисьи, от убранного красиво зачёсанными льняными волосами лица, от тоненькой фигурки, которая кажется хрупкой среди пышных прозрачных белых юбок, словно окутанная облаками. Даже не верится, что она станет его женой. 1907 год. Молодожёны, счастливые и красивые, едут среди множества людей в Сибирь. Обозы бесконечной лентой тянутся на восток. Молодые мечтают осваивать новые земли, построить в далёком краю  свой новый дом. Всё так и случилось! Их принял степной Алтай, такой же солнечный и щедрый как «ридна Украйна»! А какой он отстроил дом! Вся кержацкая сибирская деревня дивилась: высокий, с резными ставенками и наличниками, чистым чердачком с сусеками для муки и прочих запасов, с банькой, топившейся по-белому.  Анисья всё в доме устроила по-городскому. Годы полетели, только успевай перелистывать! Дети росли. Дочери Даша и Паша походили на Никиту своей смуглостью и карими глазами, а вот младший Николенька – копия Анисьи. В доме всегда тепло, вкусно пахнет пирогами. Анисья развела дивные цветы, которые ставила в вазах ароматными букетами.

- Попей кипяточку, родной, - тихонько прерывает лёгкую дремоту Анна Павловна, женщина далеко не молодая, тихая, незаметная. Именно такая сиделка  нужна умирающим. Никита Александрович с усилием поднимает голову и послушно выпивает полстакана какого-то травяного отвара, - скоро бульончику принесут, - продолжала она, - покушаете, силушки прибавится.  Вот такая же сестра милосердия была в госпитале во время германской войны. Он попал туда с ранением, правда лёгким, и через две недели опять уже на фронте был. Она всех раненых «родненькими» называла. Анна Павловна тихонько исчезает. Можно вновь предаться воспоминаниям.

   Война! Сколько людей загубила! Родную Украину прошёл, а потом под немцами она оказалась. А там революция! Опять война «братоубийственная»! Мы с Анисьей не лезли в политические битвы, просто трудились. После победы Красных поставили меня в селе секретарём сельского совета, потому что грамотным был. Никаких убеждений не требовали, просто документы исполнять, да бумаги вести велели. Селяне тяжело жили. Колхозы создавали. Ну что ж, власти виднее, я не супротивелся. А тут Севастьян Абросимов со своей бедой! Дочка заболела, спасать надо ехать в больницу в Барнаул! А ведь колхозники невыездные!

- Я бы и сейчас не смог отказать ему, - вслух произнёс Никита Александрович, - выдал бы ему справку на место жительства.
А дальше, бред! За что?  Нет, не надо это вспоминать ещё и ещё! Больно и несправедливо!

* * *

Ночью 17 ноября 1937 года в дом громко постучали. Никита Александрович едва открыл дверь, как в дом ворвались люди в военном обмундировании. Заломив руки за спину, ничего не объясняя, разрешили Анисьи собрать ему пару сменного белья, затолкнули в фургон стоящей возле дома машины, и через тридцать минут он был уже в следственном изоляторе Каменского окружного НКВД. В камере было много людей. Какой-то незнакомец, подвинувшись, освободил одну доску шконки  и пригласил присесть нового арестанта. Первые допросы и первые «университеты». Арестанты всё прибывали и прибывали. В основном люди интеллигентные: учителя, врачи, директора предприятий и такие как он, из сёл. Приходилось спать по очереди. Здесь Лукьянченко Никита Александрович впервые услышал слово «политические» и с удивлением констатировал, что принадлежит к ним. На первом же допросе, который вёл уже не молодой майор, он узнал своё обвинение: «Проводил антисоветскую агитацию против мероприятий Советского правительства». Жила надежда, что это какая-то ошибка, что органы должны непременно разобраться во всём и оправдать его!

  На втором допросе ему показали какую-то бумагу. Оказалось, что это донос на него жителя села Плотниково Каменского района Алтайского края Сизёва Матвея Лукича, который утверждал, что Лукьянченко Никита Александрович, занимая должность секретаря Плотниковского сельского Совета, за дары выдавал справки на место жительства селянам, желавшим уехать из села в город! Никита рассказал о случае, который действительно имел место, но это было один раз, а даров никаких не было! Он долго отказывался подписывать документ своего обвинения, его били, не давали спать, впервые он узнал, что такое «карцер». Так продолжалось неделю. Всё тело болело от побоев. Били в живот, в спину, синяков почти не было, но болело всё. Сокамерник, который поделился с ним шконкой, это был секретарь Каменского горкома ВКП(б) Шемякин Павел Егорович, сказал Никите, чтобы он ни за что не подписывал никакие бумаги.
- Это тебе, Никитушка, будет смертный приговор. А так получишь срок, но останешься в живых.
- За что? Я даже ни в одной партии не состоял! Какой же я «враг»? – возмущённо шептал в ответ Никита.
- Тебе всего не объяснить, Никита! Сам поймёшь, время для этого у тебя будет!- полушёпотом ответил Шемякин, - главное, ничего не подписывай, а куда попадёшь, держись «политических».

В голове у Никиты всё перемешалось. Почему эти люди преступники? Что сделали они такого? И почему он сам тоже здесь? Вопрос на вопросе, а ответов нет. Некоторые арестанты ему были знакомы, особенно те, кто был из врачей. Ведь в больнице то каждый бывает, да не единожды. Узнал нескольких человек из соседних сёл, были они бригадирами, а стали «вредителями», как и он – «вражеским агентом».
Через неделю его увезли в Барнаул. В бывшем дворце горного начальника располагалось УНКВД Алтайского края. Ночные, мрачные коридоры. Тяжёлый тюремный запах, решётки в полу и на стенах, из подвала дышит сырой, холодный ветерок. Это внутренняя тюрьма, где велись допросы, пытали и расстреливали арестованных. Расстрелы происходили в специальной комнате без окон, в центре здания, а трупы сжигали в особой печи. В этой расстрельной комнате проводили и допросы для устрашения особо упорных узников. Среди заключённых ходила легенда о голубой даме-привидении, обитательнице старого дворца, кого она навестит ночью – тому уж не жить!
 
   Никита из каменского изолятора попал в барнаульскую тюрьму один. Бог знает, что стало с прежними сокамерниками? Теперь необходимо было приспособиться к новым условиям. Его долго вели по тёмным тюремным коридорам. Вот двери камеры отворились, и его впихнули вовнутрь. Было жарко и душно, грязные тела нескольких десятков людей издавали  невыносимое зловоние. Сверху горела тусклая лампочка. Как по команде, все  повернулись на бок, по сплошным нарам как будто пробежала волна – новенькому освобождалось место. Ему повезло, в новой камере не оказалось уголовников. Ранним утором два арестанта из тюремной обслуги внесли дымящееся ведро непонятного происхождения баланды. Начался новый день.

- Бульончик подоспел,- вновь где-то совсем рядом раздался убаюкивающий голос Анны Павловны. Никита Александрович открыл глаза. Сделав над собой неимоверное усилие, он сел. Фельдшерица держала в руках миску с приятно пахнущей жидкостью. Он удивился тому, что ещё воспринимал запахи, решив, что это добрый знак.

- Давай, родимый, покушаем, - продолжала «убаюкивать» Анна Павловна. Никита взял ложку и стал отхлёбывать горячую жидкость, - ну вот и молодец, так мы с тобой скоро и вставать начнём,- обнадёживающе закончила уговоры она.
Между тем, двое санитаров сняли с соседних нар очередного мертвяка. Делалось это спокойно, несуетливо. Одев тело трупа в лагерные одежды, прикрепив к нему небольшую записку с указанием даты смерти и причины     (она была у всех одна - дизентерия и алиментарная дистрофия), его вынесли. Похлебав горячего бульона, Никита ощутил приятное тепло, пробежавшее по его телу. Немного посидев, он распластался на деревянных досках, ожидая приступа несносной боли от попавшей в желудок жидкости. И вновь прошлое нахлынуло на него.

В поисках приятных ощущений, он вспомнил свадьбу его старшей дочери Дарьи. Как ему было жаль свою любимицу. Старообрядческая семья Савы всеми силами противилась их чувству. Российских не любили. Сколько бы они не жили в этих сибирских кержацких сёлах, всё равно оставались чужими. Но Сава был непреклонен, даже решился на побег с Дашуткой. Целый год они жили в лесу на старой брошенной родительской заимке Зыковых. Никита сочувствовал молодым, они-то с Анисьей не препятствовали этой любви. Помогали молодым, каждую неделю ездил он к ним, возил одежду, домашнюю утварь, съестное, а самое главное - отремонтировал старый дом, сделав его пригодным для проживания. Но через год Зыковы смирились. Сыграли вместе со сватами свадебку, и ушла его доченька из родного дома. Никита очень горевал, но ничего не поделаешь.

  Сознание Никиты Александровича словно помутилось. Навалился тяжёлый сон. И вновь он оказался в барнаульской тюрьме. Вот ведут его, избитого, на допрос. Но перед ним другой коридор, комната без окон… Он слышал, что здесь расстреливали заключённых. Его вталкивают в неё. Кругом кровища, все стены комнаты словно изрыты расстрельными пулями. Но это был не конец! Его вновь избили, вновь подносили бумагу с обвинением, вновь угрожали расстрелом прямо сейчас, если не подпишет. Но Никита не подписывает. Как он оказался в камере, не помнил.

  Месяц его продержали в Барнаульском УНКВД без суда. Последнюю неделю про него вовсе забыли. Десятого декабря 1937 года состоялось заседание Судебной тройки УНКВД Алтайского края. Его приговорили по ст.58-10 УК РСФСР к 8 годам лишения свободы. Начало срока восемнадцатое ноября 1937 года. Конец срока восемнадцатое ноября 1945 года. До июня Никита Александрович пробыл в этой зловещей тюрьме. Его перевели в другую камеру к таким же арестантам, которые ждали своей окончательной судьбы после решения Судебной тройки.

   - Уже начался 1943 год! Опять идёт война! Им, «врагам народа», даже умереть за Родину отказано! А сыночек Колюшка как раз подоспел. Что с ними со всеми? Ведь так после моего ареста ничего не знают обо мне. Но лучше об этом не думать,- размышлял Никита,- так лучше для них, ведь быть семьёй «вражеского агента» не дай Бог.

   После приговора в июне 1938 года его вместе с другими арестантами погрузили на баржу и по Оби пошли на север, потом на грузовом корабле по Енисею в Дудинку, и, наконец, по узкоколейке в посёлок Норильск. Заполярье. Это совсем другая жизнь. Да и вообще это другое!

* * *

  После известного постановления Совнаркома от 23 июля 1935 года, в котором говорилось: «…строительство Норильского никелевого комбината признать ударным и возложить его на Главное управление лагерями (ГУЛАГ) НКВД», обязав его для этой цели организовать новый специальный лагерь, начал свою историю Норильлаг. К 1937 году были выстроены бараки первого лаготделения, и на склонах горы Шмидта началось строительство второго отделения.

   Месяца тяжёлого пути. Десятки людей умерли от духоты, голода, антисанитарии, новую партию заключённых встретил Норильлаг. Конвойные и лающие псы, винтовки и пулемёты со сторожевых вышек угрожающе ощетинились на прибывший этап, сплошная стена колючей проволоки протянулась вправо и влево. Август в родном краю - летний урожайный месяц, а здесь он встретил осенней сыростью, промозглостью и пронизывающим арктическим ветерком. Низко над землёй ползли свинцовые тучи. Норильск, здесь не растут деревья, вечная мерзлота, жуткое заполярье! Вновь прибывшую партию зэка построили. Арестанты, уже обученные правилам тюремным заключением, знали, что от них требуется, знали, как отвечать на требование начальника лагеря на построении, что их сейчас определят на ночлег и ждали своего места отбывания назначенного срока. Всю партию определили во второе лаготделение, которое, со слов начлага, ещё было недостроенным, что это строительство и предстояло завершить им самим. Арестантов разместили в бараках. Кому там не хватило мест – заселили в палатки. Никита рухнул на узкую досчатую шконку и забылся сном. Как ни странно, им дали выспаться досыта, никто не будил, не прерывал сон измученных и ослабленных этапом людей. Но как оказалось позднее, такое было принято только раз – в первый ночлег.

   Утром, после завтрака с аккуратно распределёнными пайками хлеба граммов по триста, все вывалили на улицу. День был по-осеннему ясным. Но солнце просто разливалось золотистым свечением, а тепла от него не было. Никита вместе с Петром и Михаилом Васильевичем вышел из барака. С ними он сошёлся за месяц тяжёлого пути. Они как-то сразу сблизились и держали вместе защиту от обнаглевших урок-уголовников, которые в конце этапа стали нападать на «политических» и отбирали тот скудный паёк пищи, который должен был обеспечить доставку «дармовой рабочей силы» на великую стройку.  Петру был всего двадцать один год. Он был студентом барнаульского университета, а значит - земляк. Михаил Васильевич Захаров, напротив, был много старше Никиты, на целых десять лет. Родом он был из  Прокопьевска, из шахтёров. Все – сибиряки. На том сразу и решили, что держаться надо вместе. Никита Александрович помнил слова секретаря райкома, услышанные им ещё в городе Камне, о «политических». За что был осужден каждый из них, об этом речь не вели. Новые знакомцы получили срок по десять лет по той же статье, что и Никита.

   Местность оказалось гористой. Лагерь находился между трёх гор: с одного края -  серая, угрюмая Шмидтиха, к которой лепилось второе лаготделение, в центре – невысокая Рудная, а дальше – Барьерная со своими рёбрами и хребтом. Вокруг расстилалась бесконечная тундра, болотистая, унылая и тоскливая.

* * *

   К 1938 году население Норильска составляло около десяти тысяч человек, среди них заключёнными были около девяти тысяч.  Зэка рассматривались как рабочий инструмент, средство для выполнения плана полномасштабного строительства металлургического комбината и горно-обогатительной фабрики. Каждый выполняющий норму был обеспечен спецодеждой, инструментом, местом в бараке, пайком, небольшой заработной платой и медицинской помощью. В качестве поощрения могли пользоваться ларьком с продуктами. Такова официальная оценка условий пребывания заключённых в Норильском исправительно-трудовом лагере в то время.  Внешне это могло создать видимость сносных условий существования арестантов. Однако «вечную мерзлоту» киркой, лопатой и ломом не возьмёшь, приходилось «выгрызать» ледяную землю, которая спала вечным сном арктического холода. Огромные объёмы земляных и подземных работ, в угольных шахтах, рудниках,  на закладывающихся котлованах будущих производств выполнялись арестантами.

Норма в таких условиях была просто невыполнима, а стремление хоть как-то приблизиться к ней забирало все физические силы, и через несколько часов такой каторжной работы ты уже валился с ног обессиленным.  Особенно было тяжело людям, которые не привыкли к физическому труду. Поэтому получить заветный паёк было сложно. За невыполнение нормы арестант наказывался уменьшением пайка, порой до половины. Люди не доедали, слабели. Однако дисциплину и трудолюбие у «политических» классово чуждых зэка, которых было большинство, поддерживали с помощью уголовников, «социально близких» власти заключённых. Особо «отличившихся» в работе ждало ШИЗО без пайка, и даже могли, как бесполезного, расстрелять. Никита не раз видел, как голод и непосильный физический труд ломали людей мужественных профессий, убеждённых коммунистов, знаменитостей. Как человека за кусок хлеба можно легко превратить в животное, послушное орудие, маленький болтик большой машины.

Основной работой для заключённых второго лаготделения стало строительство котлованов под будущие корпуса комбината, фабрики и новых бараков для узников. Всё заключённые строили вручную. Никита и Михаил Василевич всё-таки приноровились к этой изнурительной работе, тяжелее всех было Пете, совершенно не умевшему даже лопату держать. Ему старались отвести более «податливую» землю, помогали, когда он падал в изнеможении раньше, чем положен был отдых. Старшие товарищи по сыновьи подкармливали его на скудные заработки, покупая ему что-нибудь съестное в ларьке с продуктами. Зачастили дожди. В такие дни они промокали «до нитки». Одежду сушили возле костров, досушивали на себе во время короткого сна. Как-то выживали.

   Первая зимовка. Мороз, пурга. Бригада Никиты Александровича готовит котлованы под фундаменты. Разжигают большие костры, чтобы отогреть землю огнём, затем люди быстро выбрасывают размягчённый грунт, на этом месте снова разжигают костёр и так углубляют мерзлоту. Днём и ночью горят костры, днём и ночью работают люди. И при сорока градусах ниже нуля работы не прекращаются. Шла гигантская стройка, и люди были главными механизмами в этой войне с суровой природой заполярья за жизнь промышленного гиганта.

Всё резко изменилось с прибытием порядка девятнадцати тысяч заключённых, доставленных в два этапа в Норильлаг из Соловков после закрытия там в 1939 году тюрьмы. Бесконечной вереницей колоннами они шли через сделанный «вертухаями» коридор. Продуктовый же завоз с большой земли в лагерь был проведён с учётом прежнего количества заключённых.  Люди, продолжительный период времени не видевшие свежего воздуха, ослабели длительным заключением и совершенно не могли работать на стройке. Они заболевали от пронизывающих северных ветров и умирали десятками. Жаль было смотреть на этих страдальцев. Не хватало спецодежды. Многие из прибывших работали в своей гражданской одежде, вовсе не подходящей к условиям заполярья. Соловецкие зэка принесли традиционные правила существования уголовного мира, по которым Соловецкий лагерь жил несколько десятилетий. С прибытием новой «дармовой силы» план был увеличен, а паёк уменьшен. Среди заключённых хронически проявлялось недоедание.  К 1940 году около половины соловецких зэка «переселились» на кладбище поближе к Шмидтихе. Лаготделение превратилось в посёлок с многочисленными белёными бараками, своего рода улицами и площадью для проведения утреннего и вечернего построения. Ускоренными темпами было завершено строительство угольных шахт, рудников, коксового завода. Началось возведение основного объекта – большого металлургического завода.
               
* * *

   Из соловецкого этапа к троице сотоварищей прибились ещё три человека. Они были из заводчан, из разных городов, разного возраста, но сблизились на «рабочей кости». Несмотря на слабость, они довольно быстро адаптировались в работе. Никита обратил внимание на эту троицу потому, что они, как и Никита с товарищами, поддерживали и помогали друг другу, что не часто встречалось в здешних краях. Поделившись своими наблюдениями с Михаилом Васильевичем, они решили сблизиться с троицей, что и было сделано. Теперь их стала целая группа. Самым старшим по–прежнему оставался Михаил Васильевич, затем шёл Никита, потом заводчане, а младшим был Петя. Всю их группу перевели на начавшие функционировать рудники. Подземная работа по добыче руды требовала ещё больше физических сил. Но они по-прежнему выполняли норму. Бригадир заметил эту группу, оценил, что она делает план, и держался с ними уважительно. Такие работники нужны, иногда он приписывал им сверх нормы, чтобы увеличить паёк. Одиночки не выдерживали, ломались. Были случаи самоубийства, но самым зловещим были расстрелы физически измождённых «ненужных» людей. Однако количество вновь прибывших росло, уже выстроены другие отделения Норильлага.
 
   С переходом на подземные работы здоровье у Пети окончательно пошатнулось. Без воздуха, в холодной мерзлоте, что во льдах, люди долго не выдерживали, хотя часть бригады работала на верху, принимала руду и доставляла в вагонетках на фабрику. Заключённые менялись посуточно. Пётр стал отказываться от пищи, его лихорадило, он осунулся и почернел. Однажды он не смог встать и выйти на работы. Михаил Васильевич отвёл его в лазарет. Вскоре юноша умер от скоротечной чахотки. Впятером постояли они над его могилкой. Кладбище было роскошью только для умерших, расстрелянных узников сжигали.
 
     В заполярье пришла еле ощутимая весна. Все с нетерпением ждали лета, с надеждой на солнце и хоть какое-то тепло. В открывшуюся на Енисее летнюю навигацию 1940 года ситуацию со снабжением частично поправили, был завезён дополнительный провиант, паёк хоть и не вернулся к прежнему, но всё-таки стал больше. А завод поднимался. Вся группа Михаила Васильевича, Никита, Николай, Саша и Иван ожидали завершения этой стройки и мечтали о работе на нём, о чём часто говаривали. Всем им были знакомы заводские специальности. Так прошёл ещё один год.

* * *

   Июнь 1941 года. С началом войны жизнь лагеря стала иной. Был установлен режим «усиленного порядка», отменена символичная, но всё-таки заработная плата, закрыт продуктовый киоск, снято ограничение рабочего дня. Из европейской части страны в лагерь доставляли всё новых и новых заключённых. Среди них в равной степени были уголовники и «политические». Начлаг на утреннем построении 23 июня напрямую сообщил об уменьшении пайка и всех прочих изменениях в связи с переходом в лагере на усиленный режим.

- Вы - «враги народа», осужденные по ст.58, вы - предатели и изменники Отечества нашего, вам никто не доверит ружьё и защиту земли нашей. С сегодняшнего дня работы на рудниках и на строительстве большого металлургического завода будут удвоены. Мы вас заставим работать во имя спасения нашего народа и нашей Родины! Такова воля и решение нашей партии и Великого Иосифа Виссарионовича Сталина! Заключённые, из осужденных по другим статьям могут подавать заявления о добровольной службе в рядах Красной армии. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!

   Речь начальника лагеря вызвала среди заключённых шумное брожение, которое вновь было прервано говорившим:
-  К бузотёрам, тунеядцам и другим элементам, не подчиняющимся режиму без суда и следствия будет применяться высшая мера наказания – расстрел. Продовольствие страны пойдёт на снабжение Советской армии. Вам же на законном основании, так как все вы представляете опасность для народа, будет уменьшен продовольственный паёк.

После этих слов, как по команде, отряды, выстроенные в колонны, пошли  по отведённым им производственным объектам. Михаил Васильевич успел переброситься с Никитой одной фразой: «Потом надо всё обсудить!». Никита Александрович понял и передал своим. В забое переговорить не получилось. Количество перерывов сократилось. Едва хватало сил отбивать киркой руду. Наполненные вагонетки вывозились наверх. Когда закончилось положенное рабочее время, в шахту спустились вооружённые «вертухаи» и сообщили, что рабочий день продлён на два часа и составит двенадцать часов. Работы были продолжены. Так прошёл первый день в условиях «усиленного режима». Три забойные бригады обеспечивали круглосуточную работу рудника. Ещё не заканчивалась смена одной бригады, как заступал новый забой. Паёк выдали в конце рабочего дня.
Несмотря на ужесточённый режим, среди уголовников желающих воевать почти не оказалось. На следующий день совсем небольшая группа написала заявление, попав в штрафной батальон, они ушли на фронт.

   Переговорить удалось только в бараке. Михаил Васильевич, собрав свою небольшую группу, тихо заговорил:
- Товарищи, я теперь хочу называть вас именно так, я вас знаю и верю вам. Я - старый коммунист с дореволюционным стажем. Сегодня наша страна и наш народ в большой опасности и нельзя свои обиды за свершённые над нами деяния конкретными людьми и конкретными органами переносить на всю нашу Родину и весь наш народ. Сейчас мы должны быть едины, только так мы победим врага. Каждый на своём месте должен приложить все усилия, чтобы приблизить победу.

- Что мы можем сделать?- вступил в разговор Иван, - ведь нас даже на фронт не отправят, а будут гноить здесь.
- В этом, Ваня, ты не прав,- продолжил Михаил Васильевич,- мы можем помочь нашей стране и здесь.
- Но как? Михаил Васильевич, мы же всякие там «вражеские агенты», одним словом, «враги»?
- Для начала, - продолжал Михаил Васильевич, - давайте, чтобы быть честными, расскажем о себе, за что осужден каждый из нас. До сегодняшнего дня мы вместе выживали, это не требовало особых сведений о каждом. Сейчас я призываю вас пойти на большой поступок, может быть даже отдать жизнь за спасение Родины. Это требует предельной честности от каждого из нас. Я обскажу о себе. Я - шахтёр и тоже с немалым стажем. Развивал стахановское движение на Кузбассе, имею награды. По обмену опытом выезжал во Францию, в Польшу и Германию. Обвинён в связи с западной разведкой, а статью вы сами знаете.

- Я - рабочий, - продолжил Иван, - Ленинградского Кировского завода, токарь высшего разряда, член партии с 1930 года, был направлен в деревню на оказание классовой помощи трудовому крестьянству в колхозном строительстве. Обвинён в клевете на Советскую власть, а по сути дела, за то, что написал письмо в ЦК о перегибах в деревне. Арестован после гибели товарища Кирова.
Николай и Александр были из Саратова, из разных предприятий, оба обвинены в саботаже мероприятий, проводимых Советской властью. Никита тоже рассказал о себе.
 
- Зачем Вы об этом нас спрашиваете, мы все осуждены по одной статье? Что Вы хотите нам предложить? - обратился Никита Александрович к Михаилу Васильевичу.
- Товарищи, я хочу вам предложить организовать социалистическое соревнование на шахтах, распространять опыт Алексея Стаханова. Это позволит мобилизовать волю людей, почувствовать себя как на фронте, как в бою, ну, и, конечно же, увеличить добычу руды. Ведь стране нужен металл, стране нужна броня.
Все замерли в растерянности и от неожиданности.
-  Да позволят ли нам это?- неуверенно задал вопрос Никита. - Кто нас слушать будет?
- А мы записку о рационализации на начальника рудника подготовим,- с жаром продолжал Михаил Васильевич, - я опыт в этом имею, даже обучение могу провести. Начальник рудника из известных горных инженеров, он обязательно нас поддержит. Как, товарищи, вы согласны со мной?
- Мы, конечно, Михаил Васильевич, с Вами,- за всех ответил Никита.

Все оживлённо стали обсуждать предложение Михаила Васильевича. Их приятельские отношения переросли в нечто значительно большее. Каждый из них уже почувствовал себя вновь человеком в этом заполярном исправительно-трудовом лагере. Ещё совсем недавно, казалось, высшая мера была заменена заключением на десять лет, и у некоторых осталось два-три года до истечения срока. Всё стало неважным. Хотелось большого, наполненного смыслом дела.

  Через пару дней письмо с предложением о распространении опыта Стаханова на рудниках было готово, после короткого обсуждения документа все пятеро поставили свои подписи под ним. Утром на очередном построении Михаил Васильевич обратился к начальнику лагеря с вопросом о возможности внесения рационализаторского предложения. Начлага после непродолжительной паузы сомнений взял бумагу у зэка. Через два дня их вызвали в контору рудника по вопросу внедрения рационализаторского предложения, внесённого группой зэков. Соревнование быстро получило распространение. «Урки» обозлившись, решили «посчитаться с инициаторами», но получили организованный отпор со стороны «политических». «58-ая» стала основным участником этого фронта, фронта за Победу над врагом. И люди работали, перевыполняя нормы, даже были случаи перевыполнения на 180%! НКВД Норильлага награждало таких героев «Грамотой Стахановца за трудовой подвиг на строительстве важнейшего предприятия комбината». Группа Михаила Васильевича была в их числе. Нужно было иметь мужество и большое упорство не замечать охрану! И делать то, что делал каждый советский человек на воле – работать, работать, работать! Когда Никита взял в руки красный листок Грамоты, где было написано о трудовом подвиге, то к горлу подступил ком, дышать стало трудно, а на глазах выступили слёзы. «Как же так,- путались у него мысли,- «враг народа» признан «героем»? Не один он был потрясён такой наградой. За годы лагерной жизни Никита Александрович понял одно: большая трагедия постигла страну, в которой тысячи честных и преданных Отечеству людей уничтожались созданной государством машиной НКВД.  Какие умы, какие Личности! И сколько их?! 
               
В начале сорок второго года большой металлургический комбинат дал полный плановый объём продукции. В 1942 году продуктовые пайки заключённым Норильлага были ещё снижены, завоза провианта почти не было. Силы узников таяли. От непосильного труда и истощения умирали заключённые в возрасте сорока лет и старше, выживали молодые и сильные. Умирали тысячами. Первым в марте 1942 года из группы Никиты умер Михаил Васильевич. Стоя над могилой своего старшего товарища,  Никита Александрович и вся четвёрка ставших за годы заключения близкими людьми тоскливо ощутила своё сиротство, будто они схоронили самого дорогого и родного человека.  Теперь умирал Никита Александрович. Он уже не узнал, что в начале 1943 года на фронт пошли танки и орудия с их бронёю. Его не стало тридцатого января 1943 года. Подошедшая к нему Анна Павловна с очередным тёплым питьём закрыла ему глаза, перекрестив, промолвила: «Царство тебе небесное, мученик земной». В справке Норильского НКВД значится: «З/к Лукьянченко Никита Александрович похоронен 02.02.1943 года. Место захоронения – 7 кладбище, номер могилы не указан».

* * * 

 Когда ступаешь на землю старого Иерусалима, тебя не покидает ощущение того, что камни мостовой, отшлифованные за  два с лишним тысячелетия ногами проходящими по ним людьми, сохранили след Сына Божьего. Кажется, что видишь, как Иисус Христос, гонимый и не понятый людьми, несёт свой Крест на Голгофу. Гора смерти и бессмертия его для людей и за них. Гора скорби. Будто слышишь глас:

  - Да не свершите греха, да не пролейте кровь, будьте же милостивы! Разве мало уже замученных, растерзанных, погибших и убиенных? Да избавится же человечество от крови братьев своих! Да воцарится мир в душах живущих! Аминь.