А в Чечню лететь двоим. Сказали, что будет женщина и мне ее нужно будет доставить в Ханкалу. Радостный иду в кадры оформлять командировочное удостоверение. Женщина это очень даже хорошо. Там-то их мало. Даже очень. Конкуренция сумасшедшая. На одну девушку тысяча мужиков. А даже если вполовину меньше, даже в десять раз, то мои шансы все равно невелики – уже давно не мальчик. Россия-мать, она богата на таланты и красоту. И на виртуозность языка. И на таланты по запудриванию женских мозгов через уши. Так что кто первый и раньше, у того фора на много шагов вперед. Иду, в сладких грезах вытаскивая сознанием из памяти очертания Венеры, купающихся нимф… Мой размерчик и эталон…
Память стерла имя и образ того, кто расстрелял в упор мои мечты, назвав имя моей подопечной: Сапожок Мария! Из ста человек выбрав именно ее… Так расстроился, что готов был все бросить и остаться дома.
История наших отношений или точнее не отношений тянулась толстым канатом начала моей службы в Балтийске. Тогда она служила в соседнем районе, а у меня освободилась должность кадровика. Но она осталась там, а инспектором по кадрам стала молодая, стройная и шустрая девчушка – Таня Пинаева. Ну и после этого особой дружбы у нас как-то не сложилось. Да и фигура у Маши… Ну не мой эталон женщины, не мой.
Но в УВД уже все решили. Маршрут нарисовали. Со всеми согласовали. А меня «Сусанина» - проводника просто поставили в известность – веди герой Машуню в бой! А тут еще телефонный звонок:
- Иван! Это Сапожок Маша. Надо встретиться.
И при встрече:
- Иван! Я так рада, что лечу с тобой. Мне сказали, что ты там все знаешь. Встречать нас будут ребята из СОМа (сводного отряда милиции). Ну, ты же знаешь Олега Побережного? Он же там!
А я смотрю на нее и мне грустно.
Сказал, что брать, что не брать с собой. А кто его знает, что женщинам там нужно? Если они на пять минут, идя в туалет, берут с собой рюкзак с одеждой и приспособлениями для изменения внешности на роту.
Время в ожидании вылета тянется быстро. Друзья, знакомые, со всеми надо успеть встретиться, поговорить…
А мы снова собираемся в «Парусе». Весь депутатский корпус города Балтийска. Те люди, с которыми вместе работали. Те, с которыми дружили. С какого-то времени уже стало традицией встречать меня из командировок и провожать туда. Люди разные во всем: в характерах, профессиях, жизнью, но объединённые одним – любовью к городу Балтийску. В очередной раз собравшись, поставив стакан водки с кусочком хлеба, в память о нашем председателе Андрееве Викторе Матвеевиче, заказав селедку и мороженное, понеслись. Все в кучу и в отдельности. Командировка, дороги, старый Новый год, Ванька, нужно посмотреть там, нужно увидеть тут… Все проблемы города, все свои трудности и радости… кружатся, кружатся, кружатся… В объятьях, поцелуях, слезах и смехе… Команда друзей… Город и семья…
Наступает темное утро. В сумку летит пара сменного белья, носки, спортивный костюм, зубная щетка, тюбик шампуня, документы, черная вязанная шапочка, перчатки с резиновыми пупырышками, несколько банок Калининградских консервов, складной нож, несколько пачек галет, непонятно откуда взявшиеся три бутылки водки, стоящие на столе. Уважительно и бережно - два кирпичика черного хлеба. Жужжание молнии закрывающей путь вещам назад. И все. Не густо, но остальное добудем в бою. Одеваюсь. И уже в обуви прохожу по квартире. Останавливаюсь и сажусь на диван. Слушаю замершее дыхание дома. Молчим. Стены и потолок вспыхивают огнем фар, в окно бьет шуршание тормозящих колес. Пора. Встаю, провожаемый всхлипом старых пружин дивана. В коридоре замираю. Окидываю еще раз сумрак тишины. Не сильно, дружески хлопаю по стене рукой.
- Ну давай… Если что…
Не договариваю. Обрываю слезу уханьем закрывающейся двери. Отъезжаем. А дом что-то лопочет, лопочет, пытается остановить скрипом снега, но пропадает в темноте, за поворотом. Утреннее зимой шумящее море что-то кричало вдогонку, но так же стихло в дороге, потерявшись за поворотами улиц. Уехал. Что-то говорит Мария, водитель… А я все еще пытаюсь оправдаться перед морем, домом. Пытаюсь донести им свое «Прощай». Пытаюсь сказать «До свиданья!».
До свиданья мой любимый город Балтийск. До свиданья Пиллау…
Впереди Калининград. Автомат. Пистолет. Патроны. А бронежилет получаю, расписываюсь и тут же отдаю назад. На хранение. Не нужен он. Лишние килограммы только таскать. Если что там их будет много. Если что он и не понадобится. Как повезет.
Автомат в сумку. Патроны туда же. Пистолет в кобуру.
А вот теперь все. Стоп мыслям и чувствам. Рубильник до щелчка. Из положения «Мир», в положение «Война».
Получение оружия, это и есть та граница, которая разделяет мир от войны. Жизнь от смерти. Запах оружия – это запах беды. И не важно, что ничего не происходит. Оружие в руках меняет человека. Оно изменяет его внутреннюю направленность. Страх и тревога переходят в металл. Теперь он центр и продолжение. Теперь он решает, кому жить, а кому нет, он решает защищать или нападать. Он обнажает человека до его природной сущности. Дай человеку оружие в руки и взгляни в его глаза. Читай и запоминай! Давать или нет! И не ошибись. Иначе беда…
Но это все мысли и мысли. Вокруг люди, люди, что-то говорят, что-то советуют, но ты уже не с ними. Ты в пути. Ты бежишь мыслью по своей дороге вперед, оставляя их здесь. Считаешь, просчитываешь, подсматриваешь, обманываешь судьбу, наивно надеясь. Поиграет и достанет.
И тут оказывается, что Маша никогда еще не летала на самолете…
Маша… Маша… Наша…
Женщина на войне это аномалия. Необходимая, но аномалия. Красивая - не красивая. Тут по-разному. Красивая здесь, а там, наоборот. И наоборот. За чертой с автоматами и прочей военной жизнью понятие красоты изменяется. Старый анекдот о возвращении с войны Кощея Бессмертного, Змея Горыныча и Бабы - Яги. Когда Кощей был минером, Змей – огнемётчиком, а Баба-Яга - Василисой Прекрасной.
В голове уже рождаются мысли, планы обработки Марии. Чтобы она на сборную мужиков России в Чечне и не смотрела. Чтобы у меня не было конкуренции. Вот такие мы хлопцы коварные. А тут она еще села у окна! Подвинув меня с моего законного и любимого места. Ну, извини, подруга! Ты первая начала.
- Маш! Ты у окна поаккуратней смотри.
- Чего это? – настороженно спрашивает.
- Чего-чего! Сейчас самолет крыльями замашет, узнаешь чего!
- Иван! Да брось ты! Ерунду говоришь!
- Ну, смотри. Я сказал.
Делаю простеньким лицо. Кладу в рот кислую полетную карамельку и незаметно наблюдаю за ней.
Что-то прокурлыкала стюардесса в оранжевом спасательном жилете, самолет развернулся, загудел, задрожал и резко устремился вперед, пересчитывая стыки бетонных аэродромных плит.
- Ой!
Маша отпрянула от окна и прижалась ко мне.
– Смотри! Точно машет!
Сижу, насвистываю про себя веселый и незамысловатый мотив.
Самолет отрывается от земли, вжимая в кресла, поднимая над облаками, унося в неизвестность.
Уже над облаками:
- Маш! А ты пистолет-то взяла с собой?
- А как же! – дистанцируясь ноткой уверенности.
- А патронов сколько?
- Сколько? – На секунду задумывается, - Шестнадцать! А что?
- Да нет, ничего. Просто одного тебе будет достаточно.
Она сидит, обдумывая сказанное. А через минуту взрывается:
- Иван! Ты что такое говоришь! – толкает в бок, поворачивается к иллюминатору и до Москвы молчит.
А по мне и хорошо. Когда женщина молчит, то опасность заключается лишь в том, что она надумает про себя.. Или про меня… Тут и самому надо подумать. Обо всем. А Маша… Ее пострашней напугать, а потом легко будет. Во всех смыслах. Но самый главный смысл: убрать панический страх, заставить бояться сейчас по максимуму, чтобы он сжег сам себя, оставив место дозированному, управляемому страху. Оставив место осторожности и пониманию. Потому и думаю, как ее еще напугать, думаю обо всем сразу и ни о чем. Лечу.
Аэропорт. Москва. Внуково. Хорошо тем, что с самолета на самолет. Но если поворчать, так оружие получаешь и тут же сдаешь. В тоже окошко. Тем же людям. Автоматически нельзя. Заполнив документы. Отдав замотанные в чехлы и липкую оберточную пленку автоматы, через зал ожидания, идем на регистрацию. На Махачкалу. В скобках – Каспийск. Разговариваем ни о чем. Какая-то пустота оторванности от своего дома, земли-матери. Мы между. В промежуточном мире неизвестности.
В самолете выделяемся. Особенно Маша. Женщина в милицейской полевой форме среди гражданских. И говорящих на разных не русских языках.
Мария, испугано оглядывая салон, шепчет на ухо, обжигая дыханием:
- Иван! Смотри, сколько не русских летит!
А я даже и не обратил на них внимания – рейс то на юг, а не в Сургут. Хотя, думается, там так же. Мысли заняты другим. И минут через сорок после взлета наклонился к слегка успокоившейся Маше:
- Маш! Смотри! Дырка в самолете!
- Да иди ты! – отмахнулась милиционерша.
- Да посмотри ты! И показываю ей на болтик в панели, покрывшийся налетом инея.
- Ну, это неправда! Ты шутишь… - А глазки пошли бегать по панели…
- На потолок посмотри! Я тебе точно говорю: дырка! Видишь, из потолка капает вода!
И как бы в подтверждение моих слов, самолет чуть приподнял нос и с потолка, словно из кружки, брызнул конденсат. Маша вцепилась в руку:
- Что делать?!
- Что делать, что делать! Сидеть.
Пара анекдотов, воспоминания из жизни и самолет бежит по взлетке и машет крылами Каспийску. Говоря «До свидания» экипажу, стюардессам выходим. Маша впереди. Подталкиваемая мною и выходящими. Размеренный шаг вперед. И тут она, без включения габаритных огней и поворотников резко сдает назад. Чуть не отдавив мне ноги. В воздухе сдавленным стоном застыло:
- Иван!
И все. Это она увидела, как в салон самолета заглядывают люди южных кровей. Вырвавшись на свежий воздух, замирает снова. Вокруг трапа, внизу человек тридцать. Чернявых и смуглолицых. И чуть дальше машины. Престижные и очень. Ждут.
Иду вперед, увлекая удивленную девушку.
- Иван! Что они здесь делают?! Сюда же нельзя! Это же нарушение безопасности!
Пытаюсь объяснить, что происходит. С упоминанием кавказского менталитета и прочих моментов. Терпеливо рассказывая, что чем авторитетней встречающий, чем уважаемей прилетевший, тем ближе его нужно встретить. Иначе все плохо. Вот и встречают. Если бы была возможность, то встречали на подлете, сидя на облаках. Пока не получается, но скоро и это купят.
Оставляю Марию сторожить вещи и иду получать оружие. Это главное. Но еще бы не пропустить встречающих. Наших ребят из сводного отряда милиции расположенного в Гудермесе. Их-то точно к самолету встречать не пропустят. Где-то, наверное, у входа в аэропорт стоят.
Возвращаюсь, издалека любуясь гигантским сурком, застывшим по стойке «Смирно» у горки с вещами. Серым милицейским бушлатом затянутым портупеей. Испугано грозно поблескивая очками над красными щеками. Подхожу. Освобождаю автомат от оков перевозки, пристегиваю магазин, прячу пистолет в подмышечную кобуру – я готов. Теперь можно и идти.
На выходе никого нет. Мария крутит головой по сторонам. Никого.
- Может что случилось?
- Случилось – не случилось, идем в гостиницу. Устроимся, там посмотрим.
Идем. Маша о чем-то задумалась, отставая и догоняя. И командным голосом, не терпящим и не ждущим возражений:
- Иван! Спим в разных номерах!
Выдерживаю паузу:
- Как скажешь! Только чтобы ко мне потом вопросов не было.
Несколько шагов, для осмысления:
- Не поняла! Почему?
- Маш! Чего тут не понимать! Если тебя украдут, будешь собирать у них черемшу.
Останавливаюсь и окидываю ее взглядом. Сверху вниз. Пристально. Останавливаясь на особенностях женской фигуры задрапированной в форму:
- Хотя нет. Таких как ты, они очень любят… Будут использовать по прямому природному назначению…
- Да иди ты, дурак!
И хрустим по замерзшему песку надвигающейся ночи в гостиницу. Там все просто. Паспорт. Заполняем бланки. Отдаем.
- Вас как селить? Вместе или раздельно?
Сказать «раздельно» не успел. Решительно отодвинут от окошка регистрации:
- Вместе!
Невозмутимым лицом мысленно хлопаю в ладоши: «А Девочка созрела». Ну вот! Размещались недолго. Но пока был в душе, номер наполнился голосами, топотом, смехом.
Приехали ребята из Гудера. Ну, они сегодня не входили в планы, ну да ладно. Все равно рад. Рад ребятам. Рад, что все хорошо. Что добрались. Рад Олегу Побережному. Мы с ним работали, мы с ним с Украины, мы с ним из светлого города Балтийска! А теперь еще и на земле Кавказа. Вместе! Вместе всегда легче…
Садимся за стол и обнаруживаем на бутылках с водкой штампы «ООО «Парус» г. Балтийск». Родное. Да все что связывает с Родиной - мило и дорого сердцу. Газеты, консервы, колбаса, пиво, черный хлеб, сало. Все то, что содержит хоть небольшое упоминание о Калининграде. А за Балтийск то тем более!
Вот Чечне очень вкусный хлеб. Он может даже соперничать с херсонскими караваями моего детства, проигрывая лишь в одном – мои караваи были на Украине, а не здесь. Хлеб вкусный, но через месяц внутри что-то начинает плакать. Сначала тихо, а затем громче и громче, перерастая в вой перекошенным лицом. Начинает раздражать. Все становится поперек. Смотреть не можешь. А когда пьянящий запах маленького кусочка черного хлеба, черного, родного, из дома. Аромат, жадно втягиваемый носом, легкими сердцем. Кружащий голову. Одурманивающий сознание. Желанный. Долгожданный. Тревожащий и разрывающий сны. Когда закрываешь глаза, чтобы схватить хоть кусочек, хоть крошку, пусть во сне… а тут! Буханка! Наяву. Предел мечтаний. Хлеб режется. Бережно расходится по кусочкам по рукам. Нюхается и облюбовывается. Рассматривается и... А вдруг это снова сон? Разделенный по-братски, он исчезает. С замиранием сердца и закрытыми глазами. Наслаждение. И крошечки. Все до единой. Десертом.
А Маше не доступно это наслаждение вкусом черного родного хлеба. Она еще дышит домашними пирожками. Она еще дома. Она еще в пути. И потому на вопрос Олега:
- А где мое сало!?
Отвечает:
- Олег! Ну, у меня и так много вещей. Куда мне это брать!? – и забыла. А Олег, стиснув зубы улыбнулся:
- Ну, понятно. Жаль!
И снова шутки, смех. Вокруг кусочка замерзшей и спрятанной души. Кто не был, не поймет. Не поймет, что здесь значит маленькая посылочка собранная женой. С пивом, хлебом, салом и маленькими безделушками. Маленькими маячками, несущими тайну известную двоим. Мостиком между двумя мирами, двумя сердцами. Огоньками незатухающей любви.
Она не знала и не взяла. Я не знал и не взял…
Усталость берет свое и последняя затухающая мысль в голове: «Ладно, сегодня не получилось, но утром свое возьму!».
Утро толкнуло ногой по кровати:
- Иван! Вставай! Пора ехать!
Сквозь продертые глаза вижу Машу, задрапированную в форму, перетянутую ремнями с автоматом и сумкой. «Перехитрила! Ну и шут с ней. Переживем!»
Умыться, одеться, попить чайку, собрать вещи – пять минут. В путь!
Буханка – УАЗ-469 – машина скорой помощи, но зеленая, уже урчит, пугая морозец утра серо-белой струей из выхлопной трубы, наполняя тишину запахом не совсем сгоревшего бензина. Загрузились и поехали. Автоматы. Пистолеты. Патроны в патронники. Здесь не Чечня, но шалят бородатые ребята и тут.
Сквозь завесы тумана покидаем Каспийск. По хлюпающей заброшенной, желтой грязью асфальтовой дороги. Вдоль белёсых зеркал редких, блестящих скованных морозом лужиц, обочин. Небольшой обочины отделяющей асфальт от начинающихся сопок - серо-желто-зеленых возвышенностей опоясанных электрическими столбами, покрытых кучками кустарников, тощими рыжими коровами и вертикальными шрамами оврагов устремлённых к вершинам. Прячущих от солнца полосы недавнего редкого снега. Единственного напоминания о середине зимы. Грустно серо тревожно. До солнышка. Просыпающегося. В утренней полудреме пробующего туман но прочность. Осторожно, но настойчиво. Заигравшим маяком надежды на вершинах далеких сопок.
В отряде, расположенном в бывшей больнице Гудермеса, внешне не изменилось ничего. Только, что траншеи стали поглубже, да увеличилось количество постов.
Внутри встретился с Серегой… Сергеевым Сергеем Сергеевичем. Сыном начальника физической подготовки УВД области Сергея Сергеевича – моего учителя и друга.
Серега… Он был простым кинологом и замечательным парнем. С ним и его собакой мы топтали улицы ночного Калининграда, оберегая и защищая. Спящих и людей. С ним было надежно и просто. И сейчас он смотрел на меня, без хулигански зажатой в зубах сигареты, но как всегда улыбаясь… фотографией… Со стены… Погиб при исполнении служебного долга… Смотрел еще одной, жизнью, отнятой этой землей. Забранной у отца и матери… У нас… Серега-Серега! Эх!
Небольшая остановка и в Ханкалу. По колее месива грязи, сквозь узкий коридор перевернутых бетонных арыков, мимо сливающихся с местностью серых, грязных заборов из колючей проволоки, рычащих навстречу бэтээров, упираемся в КПП. Проверка документов и «здравствуй группировка МВД в Чеченской Республике». Говорим до свидания ребятам. И идем каждый своей дорогой: они назад, а мы в кадры. А там и наши с Машей дороги расходятся. Она в Ханкале, в кадрах, а меня в Ачхой – Мартан, в командировку. Сразу. В негласную столицу Чечни, лидеру городов по похищению людей. Работать. Работать в месте известному всему Советскому Союзу. Именно здесь снимался известнейший фильм: «Свой среди чужих, чужой среди своих». Дорога не близкая, но знакомая. Раньше бывал не раз. Еду и пытаюсь найти изменения и не нахожу. Сколько меня не было? Года четыре? А все то же…
Те же серые и унылые разрушенные придорожные дома, искалеченные обрубки деревьев, столбы чёрного дыма, конусом смерча подпирающие свинцовое небо. Лохмотья ограждения моста, нависшие над неестественно серой водой, скользящей вдоль нависшего обрывом берега. Бэтээры следящие за пролетающими по дороге машинами. Белая высотка, одиноко стоящая на окраине Грозного, пугающая чернотой расстрелянных этажей. Цепочки разбитых домов. Огромные буквы над пустыми, обгоревшими окнами пятиэтажки: «Славным гвардейц.. пя…етки!»…
Вырвавшись из давящей серости и разрухи, сквозь Шервудский лес, упираемся в развилку Самашки - Ачхой-Мартан. До Самашек здесь километров семь, до Ачхоя чуть больше десяти. Блок-пост. Тополя часовыми. Дождь над старой полуразрушенной башней из камней..
Отдел милиции. Завернут и укутан забором хитросплетений колючей проволоки, плачущей дождем и мокрыми воробьями.
Здесь еще холодно. Морозно. Легкий снежок запорошил серость огородов и палисадников. Отличие от центра Чечни разительное. Саманные сараи. Небольшие дома, укрывающиеся за невысокими заборами из плоских листов шифера и даже металлической сеткой. Чистые пешеходные дорожки с двух сторон дороги, защищенные аккуратно постриженными рядами кустарников. Собаки ходят! О войне напоминают лишь змейки бетонных блоков, да люди с оружием. В камуфляже и без. Большие военные машины…
Сколько меня не видела Ханкала? Неделю? Две? Скажу одно: не грустили мы в разлуке. Не грустили. Встретила грязью непролазной и беспросветной кабинетной работой.
А Мария… Адаптировалась. Скооперировалась с другими девчонками. Окунулась в торнадо комплементов лести ухаживаний и обольщений. Процесс пошел. А мы на обочине этой жизни… Ну что ж… такова жизнь. Но сильно-то теперь в друзья не набиваемся. У женщин здесь свои привилегии и свой путь.
Один из них стать боевой подругой, другой – быть непреступной скалой или плюшевым котенком. Но всегда где-то внутри звучит один вопрос: зачем на войну едут женщины?! У мужиков-то понятны мысли на этот счет. Они ровные и прямые. Ну не могут они думать по-другому, потому что думают об этом постоянно. Во всяком случае, видя перед собой особу другого пола. Тем более после месяцев вынужденной изоляции от женщин. Там-то ценности принимают гипертрофические размеры. И надпись на футболке «180 дней без женщин» вызывающая дома лишь слегка сдерживаемый смех, в этом мире просто констатация факта. Молчаливый крик устремлений мужчины. Но ведь это пройдет. Дома. А сейчас внимание редких избалованных вниманием женщин сосредоточено на высоких, красивых, сильных и звездных. Конкурс до 1000 человек на место. Тут и с ума сойти можно. А в обольщение входит весь спектр приемов: начиная от простой лести, комплиментов, подарков, алкоголя, вывоза на рынки и в мирную жизнь, исполнения желаний. В том числе и по доставке звезд с неба. Мужчины как механизмы по улавливанию и исполнению взмаха ресниц женщины. Там все понятно.
А женщинам как всегда важен быт. В этих завесах и облаках всепроникающей пыли Ханкалы нужна вода. Нужна баня. Нужен душ. Нужен, чтобы чувствовать себя женщиной, чтобы уважать в первую очередь саму себя. Чтобы прийти в свой вагончик и создать там тепло дома. Дома, в котором все пахнет женщиной. Создать оглушающий шарм любви и покоя. С розовыми подушками и плюшевыми зайцами.
Приехал тут однажды из очередной поездки в зеленку и встретил землячку.
- Иван! Ты где пропал?! Чего не заходишь? Приходи вечером чаю попьем.
Щебечет Мария. Истосковавшись по землякам и воспоминаниями о доме. Она щебечет, щебечет, а я иду рядом, иду, вдыхая аромат женских волос, теряя рассудок от легкого касания руки, спрятанного от меня зеленой тканью камуфляжа. Что она там говорит!? Да неважно это! Я ИДУ ПО ХАНКАЛЕ С ЖЕНЩИНОЙ ПОД РУКУ!!! Иду под завистливыми взглядами зеленных серолицых человечков. Я свечусь!
А вечером пришел и захлебнулся женским уютом, не замечаемым дома…
Напоенный чаем, одурманенный вниманием, был вытолкан в грязь улицы надвигающейся ночи. Работать.
Что же они тут забыли?! Чего им надо? Ведь если бы их совсем не было, то тогда и нам бы легче было. Все бы были в одних условиях. А борьба за обладание женщиной улучшает мужчину. Особенно если он щупальцами осьминога тихонько проникнет в душу и отыщет самые потаённые кнопочки. Если он отыщет ту самую причину или пучок тысяч «Почему». Кто-то едет от безысходности – чтобы как то вырваться из серости болота жизни, кому то хочется поймать драйв. Кого просто заставили, пригрозив увольнением. А может, просто в подразделении состоящих из мальчиков, именно она оказалась мужчиной? Уезжают как и многие – от домашних проблем, вечного ментовского безденежья, в поисках нового… Уезжают. Уезжают, чтобы вернуться и огрести все оставленное, но увеличенное в двое, а то и больше раз. Вернуться, чтобы ночами выть в ломке от непонимания, от отсутствия внимания, любви и денег. Вернуться, чтобы хвататься за тех, кто был рядом. Возродить в своем сознании лучи того, пусть и искусственного счастья. Но у них все больше своих забот, солнце заходит, и лучики светят все меньше и реже…
А потом со мной осторожно, по-мужски беседовали за Марию. В лоб. Без реверансов. Успокоились только когда поняли, что мы из одной области.
Потом много раз уезжал. Возвращался. Недели тонули в сутках. В пыли, грязи, сигаретном дыму, анализах, разработках и кофе. Время из вспышек дня среди ночи, превратившееся в одно серое стремительно тянущееся полотно. Безвылазно. Без встреч. А встречи становились все сердечнее и откровеннее. Станем где-нибудь в сторонке от чужих ушей и расскажет: О том что хочется домой, как уже все здесь надоели, о козлах и баранах, о рынках, о доме… Слушаю. Так всегда бывает. Особенно к концу командировки. Сначала-то просто работаешь, но месяца через три включается таймер, и начинаешь отсчитывать время, оставшееся до экватора – половины командировки. Потом, когда взобрался на вершину времени, начинаешься считать ступеньки приближения дома месяцами. Когда исчезают месяца и остаются дни, что-то начинает меняться внутри. Становишься на рельсы, ведущие к дому, и ложишься на сохранение. В последний месяц всегда происходит что-то либо страшное, либо из вон выходящее. Вот и сейчас с круглыми глазами она рассказывает за событие, информация о котором, уже какой день перекатывается из кубрика в кубрик Ханкалы.
- Иван! Ты представляешь, они ее напоили, и она пошла голой танцевать на плац!
- Ну и что?!
- Нет, ты представляешь! А мужиков, сколько собралось вокруг!
- Ну, посмотреть!
- Нет ну ты вообще что ли?! Это же, не в какие ворота не входит! Мужики что не могли ее увести?!
- Зачем?! Девочка то красивая. Почему бы и не посмотреть?!
- Не ну ты что совсем что ли?!
- Маш! А она что с мужиками пить села одна что ли? Ты что дома напьешься одна, в компании мужиков? С ней то и другие были девчонки. Что ж они ее не остановили? Вот ваша бабская солидарность! Заманили, напоили, осмеяли.
- Иван! Прекрати! А то я с тобой разговаривать перестану!
Перевожу все в шутку. Проблема то в первую очередь не в алкоголе. Выпила то она совсем немного. Просто нахлынула волна от предстоящего возвращения домой. К тому, от чего уезжала. И видимо наступила эта точка, когда другого способа выплеснуть в мир свою печаль и обреченность на уныние нельзя. И выплеснула. И плевать! Плевать на мир и окружающих! Отдать миру свою тоску. Ради этого можно раздеться и выйти на плац. Крикнуть всем телом. О том, что гложет и рвет в груди. И это не остановить. Не спрятать под покрывала. Под мужскую куртку камуфляжа снятую, чтобы скрыть ее наготу от всех. Пусть кричит! У мужиков то все по-другому. Голыми они на улицу не выходят, а прерывают свои мысли одиноким выстрелом усталости. И это тоже, к сожалению, не остановить и не спрятать.
Как хочется домой! А время, словно специально тянется и дразнится. Все чаще общаемся с Машей о трудностях, невозможности и бардаке. О пыли, грязи и прочем негативе. О доме! О Балтийске! О друзьях! Родственниках! Об ожидании встречи с ними…
И когда до дома остается неделя… Увиделись с Машей. Поговорили за то, за то. За все. Поговорили. Подержались за ручки. И уже разбегаясь по работе:
- Иван! Я остаюсь здесь еще на полгода…
Финиш.