Наши абсолютно неблагоустроенные бараки, которые в далекие царские времена, как я слышал, были конюшнями, буквой «г» описывали половину периметра довольно-таки большого двора. Третьей границей его было здание швейной фабрики, на свалке которой мы добывали пуговицы для игры в Чику, и четвертой – высоченный (около трех с половиной метров) забор склада мебельного магазина. Он представлял из себя стену основательного – пугающе-тюремного вида из красного кирпича с замятой, а в некоторых местах и просто сорванной колючей проволокой поверх. Судя по тому, что это сооружение во многих местах имело не на шутку ветхий вид (особенно наверху с вырастающими прямо из рассыпающихся кирпичей травы, мха и веток каких-то деревьев), можно было предположить, что у него очень давняя история и, возможно, чекистская.
В центре двора дешево непокрашенно-серо выглядящие врастали в землю два ряда сараев с углем, дровами и хламом, между которыми уютно располагалась помойка для жидких и всех остальных отходов – в одном большом плоском коробе из деревянных досок, наполовину зарытом в землю. В двух шагах от этого великолепия стоял общий сортир о двух дверях с дырками для подглядываний и с соответствующими настенными художествами, в котором постоянно-жизнерадостно жужжали веселые красивые зеленые мухи. Аромат двора круглосуточно утонченно таил в себе неумолимо приближающуюся победу коммунизма, временно попахивая плесенью выцветших и подгнивших досок сараев, плавящейся на солнце толью, обоссанными котами углами и регулярно выливаемыми одной хозяйкой помоями прям с крыльца на землю, которая не утруждала себя брезгливыми прогулками с ведром до чудо-короба.
Пару раз в месяц (а может и реже) на радость всего нашего немногочисленного двора приезжал специальный человек с благозвучно-снисходительно подобранным названием его профессии – ассенизатор. Тот уверенными шевелениями гофрированного хобота его насквозь вонючей машины, мужественно борясь с недочетами сан/благоустройства развитого социализма, вонзаясь в отходы нашей жизнедеятельности в ямах помойки и сортира минут на двадцать и более не оставлял шансов не одуревать от дополнительных благоуханий барачной жизни, и добрая половина народа на это время убегала куда подальше, или закрывала вместе с носами все, что можно было закрыть.
Вот так, сатирически выглядело мое место жительства времен вовсю подступающего изменения положения незабвенного Леонида Ильича из вертикального на мавзолее в горизонтальное подле оного. Над всем этим можно было б по-доброму стебаться и далее, но рассказ мой ничуть не о стебе над любимой страной детства – Эсэсэсэрией, которая, конечно же, была кладезю уникальных особенностей бытия и похлеще описанных выше, а о том, насколько нам, тогдашним пацанам, это было глубочайшим образом до лампочки. Ведь мы с превеликим удовольствием дышали любыми проявлениями жизни и ее издержками в своем укрытом закутке – царстве-засарайстве наглухо увлеченные картами, анекдотами, знакомством с первыми градусами алкоголя и покуриванием бычков добытых на тротуарах, предварительно, так ска-ать обеззараживая их, обжигая спичками фильтры по кругу.
Иногда мы романтично взирали на сердитую кирпичную стену, манящую соблазном во что бы то не стало, когда-нибудь преодолеть ее и узнать – а что там за ней?! К тому же взобраться на нее уговаривала она сама ступеньками-пустотами некоторых выдолбленных кем-то и просто разрушившихся кирпичей. Как-то сама по себе в голове жила мысль о том, что мы бы давно уже влезли и на эту стену, и за нее, как влезали в любые другие склады, стройки, подвалы, гаражи, тресты с автобазами, что попадались на пути лазивших нас всюду, но!.. Объект находился в нашем дворе – под постоянно-неустанным надзором невольных сторожей – наших же родителей и всех соседей, взгляд которых из любого места двора утыкался в этот громоздкий забор. Наша дерзость была бы в момент окрикнута, пресечена и мы непременно бы огребли…
И вот, в один из летних выходных дней, когда мебельный был закрыт, любопытство уложило-таки на лопатки страх, и мы (я с двумя друзьями) пошли на штурм странно долго позорно для нас не поверженного.
Первый лез я. Почти поднявшись на самый верх, я окинул взглядом назад свой двор – не следит ли за нами кто, и увидел впечатляющую картину, заставившую сильно удивиться. Наш одноэтажный двор с такой высоты был таким, каким я его даже не представлял – как на ладони. Мне, все время жившему исключительно на первом этаже, выше которого не поднимался, можно было стоять и одним только этим видом любоваться изучением того, что лежит на крышах и вообще… но друзья подгоняли: «Давай, давай!»
Забираюсь на верх, смотрю оттуда на двор склада и вполголоса завораживаю пацанов (Игоря, учившегося, как и я в 7-м, но в параллельном и шестиклассника Славку): «Ого!..»
– Чё там, чё там? – так же, негромко посыпались любопытства снизу. Я, подвинувшись, сел на вершине стены, где не было колючки, чтоб и те залезли. «Ого!» – повторил второй, «Ого!» – согласился и третий…
Перед нами открылась совершенно неожидаемая картина: на лежащей внизу открытой площадке перед закрытыми на длинные щеколды дверями и ставнями окон склада стояли квадратом три «Волги»-такси ГАЗ-24 и старый «Москвич-403»! Укрытое со всех сторон раздолье для пока еще не придуманных, но уже предвкушаемых безголовых деяний предлагалось нам поистине подарком с неба!
Мы, как вороны, слетели вниз и тут же стали изучать все машины сразу. Все четыре были открытыми. Быстренько облазили бардачки, козырьки, багажники, но не найдя в них ничего интересного, кроме каких-то бумаг, побросали их на место и поделили машины – где-чья. Москвич, будто по сговору, как-то моментально стал нам не интересен, ведь перед нами красовались Волги! Каждому по машине! Да еще и по какой! – самой дорогой в стране – предел мечтаний любого! Я сел в свою и закрыл дверь. Первое, что бросилось в глаза – изрядно потрепанные сиденья. Но это никак не огорчало праздных ощущений безнадзорного владения автомобилем, с которым ты мог делать все, что угодно! И я стал наслаждаться чарующим запахом салона. Это была поэзия! – слежавшиеся годами запахи старой искусственной кожи кресел, пепельниц с наростами пепла, потолка, впитавшего в себя дыхания серьезных мужей, деловых особ и красивых женщин, благоухающих духами очарованием взрослой независимой и имущей жизни, уносили мою душу в мечты о такой же взрослой свободе, которые пахли именно так. – Я представлял себе, как когда-то и я буду властелином таких запахов и своего будущего, и самозабвенно заруливал никуда не едущим авто; посматривал на пацанов, мчавшихся туда же, стучавших ногами по педалям и переключавшим передачи и наслаждался картиной безграничного счастья.
(Как говорил Страшила из доброй сказки: «Если бы у меня был ум, я бы подумал…» Так вот, я бы тогда подумал, что эти Волги – нечто аферное. В то время такси никак и нигде не могли находиться на какой-либо стоянке, а тем более хранении, кроме как на территории таксопарка. Видимо директор мебельного магазина имел хлебное знакомство с какой-то значимой фигурой в таксопарке, с кем можно было сделать дело – наделить списанные машины вторыми жизнями. Конечно же эта операция происходила в обход вездесущего государства – хозяина всего и вся, и укрытая от посторонних глаз площадка магазина подходила для нее идеально. Она либо сама была подпольным обменником вожделенного металлолома на вполне себе новенькие, так же уворованные купюры, либо использовалась, как отстойник для других корыстных решений)
Однако, вдоволь нарулившись, напредставлявшись, накрутившись механических таксометров, которые тикая как часы, отсчитывали рубли с копейками нашего пребывания в мелком хулиганстве, юношеский мозг требовал развития праздника непослушания. Один за одним мы вылезли из машин и стали изучать свалившееся счастье – что бы еще такого сделать плохого. И тут, кажется, Слава нашел странно необнаруженное до того – что еще можно открыть – лючок бензобака в одной из Волг! Открутил крышку. Дело запахло бензином. Мы с задором злодеев принялись раскачивать машину, дабы услышать бултыхается ли там чего? Радостно узнав на слух, что бак почти полный, после чьих-то слов «ух ты!» мы переглянулись и на пару секунд зависли в поиске мудрых мыслей – что делать с неимоверным благом!..
Ответ у без умных нас, как всегда, нашелся чуть ли не быстрей, чем появился сам вопрос. Уж не помню кого первого осенило жизненной необходимостью проверить, что будет если в бак бросить спичку (естестна зажженную), но она туда полетела незамедлительно!
Бензобак отреагировал как-то странно приветливо и даже располагающе! Из него появился мягкий круглый, небольшой, чуть побольше мороженного шарик огня. Погорел секунд пять и плавно затухая исчез. Открытие нас завело в тупик: как это так? – бензин что ли старый? И мы снова стали бросать в тот же бак спички. После второй ее брошенной огонь только промелькнул короткой вспышкой и тут же погас. Третья спичка ничего не зажгла и вовсе. Покачали вторую Волгу – тоже самое. Я бросил спичку – такая же картина. Третью Волгу раскачивать не стали, чтобы попросту не надрываться – поняли, раз первые две с полными баками, то почему с третьей машиной должно быть по-другому. Бросили спичку и из горловины с негромким хлопком показался довольно грозный, размером побольше кисти руки взрослого человека, язык пламени! Хоть он и так же скоро погас, но это нас малость испугало и дальше экспериментировать не стали.
Навеселившись вдоволь, больше ничего не придумав, что еще интересного можно выжать из этой площадки, мы засобирались, убираться восвояси. Игорь, вспомнив о том, что Москвич остался почти нетронутым, открыл и его бензобак. Звонко звучавшая горловина от стука по ней железной пробки возвестила о том, что бак пуст, и пуст абсолютно. Так что и спички поджигать было просто лень. Да и сам весь вид этой машины чуть ли не вросшей в землю спущенными колесами и выгоревшей краской внушил нам ощущение тотальной нежизнеспособности находящегося перед нами когдатошнего шика. Игорь просто так, ни на что не надеясь, чтобы уже поставить точку нашему удачному восхождению в неизвестное, прильнул к горловине и все же бросил в нее спичку. Страшным хлопком-шипением, сопровождающимся совершенно жутким смертельным свистом, как из сопла реактивного самолета вырвалось огромное пламя и объяло всю голову Игоря вместе с плечами! Его вскрикнувшего, как током отшвырнуло от машины, он схватился за голову с остатками волос и стал корчиться от боли. Мы остолбенели уже от вида одной только прогоревшей на плечах футболки! А когда увидели красное обгоревшее лицо Игоря, с отслаивающейся кожей просто охренели от ужаса! Мы все трое буквально перепрыгнули стену, проводили друга, закрывавшего лицо руками до двери дома и побежали искать пацанов, чтобы рассказать о случившемся, боясь возвращаться во двор.
Прошло какое-то время. Мы стояли в соседнем дворе и наблюдали издалека, как приезжала скорая помощь; чуть ли не трясясь представляли еще более худшее – как вот-вот вслед за скорой подъедет машина с синей полосою; как будем получать от родителей и вообще – что теперь будет?!
Переполоха, с поисками виноватых, с соответствующими привлечениями, которого мы со Славкой боялись почему-то не было. Милиция тоже не приезжала. Видимо Игорь рассказал родителям, как все было на самом деле, и что во всем виновен был только он. Но общаться с нами ему отныне запретили.
Через несколько дней мы увидели его сидящего в открытом окне с полностью забинтованной головой с прорезями для глаз и рта. Пообщались с ним. Узнали, что все лицо покрыто какой-то мазью, которую каждый день нужно обновлять. На нас у него злобы не было. Несколько недель проходил он в бинтах и наконец все зажило. И даже почти бесследно!