Выходя из школы, иду вдоль подстриженной клумбы, которая наблюдала за нами с первого класса и в которую кого только не заталкивали. В пышной шапке зеленых листьев, словно в подушке на короткое время оставался профиль ученика.
Справа остается входная дверь школьного буфета с щекотавшими нос запахами. Вкус десятикопеечного кекса остался в памяти на всю жизнь, побуждая в сравнении с другой выпечкой отдавать предпочтение детству.
Сворачивая направо, вхожу в открытее ворота гороно, где нашла последний приют полуторка — с забитыми крест-накрест деревянными дверьми. Вспоминается, как дал здесь Лехе под дых из-за какой-то ерунды, и он согнулся.
После гороно заглядываешь в низкие окна детского сада, заставленными детскими игрушками. Никогда не посещал данное заведение, хотя нашу школу назначили куратором садика, Так же как и воинская часть у школы, взяла шефство над нами.
Вдоль дороги красавцы клены и тополя сбросили листья, стараясь согреть меня скупым осенним солнцем. Сворачиваю к пешеходному переходу. Все мы перебегали его, создавая помехи небольшому потоку машин. Интересно, поставили там светофор?
Оставив позади улицу Коммунистическую, направляюсь к городскому парку по Узбекистанской. Мимо двора с огромными круглыми тюками спрессованной бумаги, по которым, прыгая, мы играли в догонялки. Над тротуаром нависли ветви больших деревьев, утыканные вороньими гнездами. Летом под ними тень и прохлада, осенью – птичий помет.
Слева — госучреждения, справа — припаркованные автомобили, между которыми иногда болтался Леха, высматривающий очередную магнитолу. Людей не много: мальчишка маленький с огромным ранцем за спиной, опустив понуро голову, пинает что-то по дороге. Старик, сидящий на скамейке, провожает меня безучастным взглядом.
Дохожу до угла Узбекского драматического театра и поворачиваю к бульвару. Ухоженное парадное театра: на афишах «Золотой ключик», детская постановка на узбекском языке.
Посещал театр лишь однажды на Новый год. Отрешенное, витающее в облаках лицо пожилого гардеробщика, возбуждало мое любопытство, и будило фантазию. Фраза «Театр начинается с вешалки», услышанная от отца, казалась мне двоякой и смешной. Я смотрел на обычные крючки, прибитые на длинную доску, небрежно развешанную одежду, валявшиеся на полу шапки с варежками и не мог понять, в чем начало?
Небольшой уютный зал, на сцене которого стояла елка, хороводы, смех — закончились давкой при раздаче подарков. Сквозняки, гулявшие по углам, дополнили театральную картину заболевшим после праздника горлом.
Первый двор после театра, и ты в гостях у одноклассников: Гули И., Степы Б. и Миши Г., увлеченного горами и имевшего разряд по горному туризму. На груди его пиджака красовался значок туриста. Он часто рассказывал нам о сложностях при прохождении горных маршрутов, специальных узлах, обуви и навыках разжигания костров. После недельных репетиций у нас удачно получилось сжечь соседский сарай с цыплятами.
Не доходя корпусов химфака университета — танцплощадка, чуть вглубь, через мостик кафе и ресторан. Сейчас вижу только пару зевак на скамейках, зато вечером продираясь сквозь разодетую толпу радуешься, что остался с рублем и не получил по сопатке.
Приближаюсь к кинотеатру «Орленок». Четыре раза смотрели с Саньком Л. «Отроки во Вселенной». Фраза «Агапит, ты уже взрослый, у тебя растут волосы» надолго осталась в памяти и применялась где нужно и не нужно. Слова, сказанные инопланетным отцом Агапиту, относились к его лысой голове. Мы, иронизировали по этому поводу, имея в виду подмышки.
Маленький кинозал, вечно набитый шантрапой с «Лимонадки», низкая стоимость билетов, фотографии актеров по стенам, лозунг Ильича «Из всех искусств для нас важнейшим является кино» и как два пальца об асфальт — найти там на ж…пу приключения. Тесные даже для нас кресла, антисанитария, громкая речь посетителей, заглушающая диалоги героев, и документальные фильмы, помогающие нашему народу строить коммунизм, делали «Орленок» доступнее других кинотеатров.
Посмотрев на афиши, двигаюсь параллельно маршруту троллейбуса, назад в центр. Метров через сто городской архив, в который Стас устроился работать после восьмого класса. Поинтересовался у него, сколько стоит сразу после школы стать пенсионером? Услышав ответ, решил: дешевле дожить до пенсии без его помощи. Через дорогу, после галантерейного магазина, его двор. Однажды в данном магазине с Сервером стащили ручные часы.
Молодая грузная тетка нехотя показывала мне товар, понимая, что денег у пионера явно нет. Подождал, когда она отвлеклась, и запустил руку за прилавок. Чувство гордости за совершенный поступок расправило мне плечи. Я рассказывал друзьям о краже, как о чем-то обыденном. У самого же тряслись коленки. Позавидовав моему суровому выражению лица, Сервер вернулся в магазин и сделал дубль. Нехорошо, конечно, но уж больно продавщица выглядела сытой.
Если возле Узбекского драмтеатра свернуть направо, и идти по Ленинской, то по левую руку будет Дом офицеров с афишами, стоящими по обе стороны входной арки, следом кафе, парикмахерская, звукозапись и детские качели. Во время Дня города, в сентябре, здесь устраивали выставку достижений народного хозяйства.
Среди бесчисленных ларьков и деревянных витрин бродила пестрая толпа, сотканная из колхозников и городских.
Под палящим самаркандским солнцем с прилавков свешивались гирлянды луковиц, сушеных яблок, кукурузы. На земле, словно египетские пирамиды возлежали горы арбузов и дынь. Морковь, огурцы, помидоры, редис, гранат, инжир: глаза разбегались от обилия фруктов. Часть из показанного благоухало да конца выставки, часть не вынесла позора мелочных обид, и подванивало гнилью, ни сколько не смущая посетителей.
Справа виднеется памятник борцам революции — монумент Свободы. Частенько, побросав портфели возле него, отдыхали душой и телом после «тяжкого» труда в школе, не обращая внимания на скульптуры. Понятно, что рабы не мы, мы не рабы, но детки голые со стрючками своими и девушка на самой вершине, закрывающаяся рукой от солнца,— что к чему, никто не знал.
Прочитал о памятнике много позже. По периметру монумента расположились четыре раба: согбенный, пробуждающийся, надеющийся и осознавший свое человеческое великолепие. Купол украшала фея, тянущаяся к свободе.
Чуть ниже осознавших свое великолепие ряд продавцов свежих цветов. Роскошные розы, растущие у предприимчивых граждан в теплицах, бархатные гвоздики, цветы, напоминающие лилии на длинных, тонких стеблях с острыми листьями. Необыкновенные гибриды ромашки с причудливыми формами, торчащими, словно пальцы из пиалы.
Слева от них фотоателье, справа — кинотеатр «Самарканд». Спускаюсь к билетным кассам, разграниченным железными брусьями, как в «Шарк Юлдузи». Видимо, вняв лозунгу Ильича, проектировщики билетных касс не надеялись на сознательность граждан и постарались оградить настоящих ценителей кино от прогуливавшихся мимо.
При популярном фильме брусья не помогали, ленинский постулат заменяла теория Дарвина, и билетами владел сильнейший, в крайнем случае, наглейший. Зато в период посредственных фильмов здесь можно было поотжиматься на брусьях, выкидывая ноги вверх и вперед, выделываясь перед небольшим количеством посетителей, стоявших в очереди.
Временами наезжали гастролеры из Москвы. Рубили «капусту» показами необычных картин, «нарезанных» из кусков зарубежных фильмов. В зале сидел человек с микрофоном, на экране кинозала показывали склеенные между собой части запрещенных иностранных фильмов.
Под эгидой «как они там загнивают», типа «Обыкновенный фашизм». Запомнились байкеры на здоровенных американских мотоциклах в немецких касках, убивающие и насилующие местных жителей. Ведущий иногда подливал масла в огонь, говоря: «Посмотрите, как он не по-советски общается со своим отцом». Это он про байкера, которому отец плюнул в лицо, и тот, пальцем собрав слюну, облизал его со словами типа «опа».
Посмотрев такой фильм в забитом до отказа зале, с любовью и нежными чувствами вспоминаешь простые и всем понятные индийские фильмы, так надоевшие тебе. И если там кому-то и плюнули в морду, то ехидно смеяться никто не будет, «На!» в ответ, получи фашист гранату, семерых одним ударом, как мух.
Иногда во время последних сеансов двери обоих выходов кинотеатра «Самарканд» открывали нараспашку. Тетка, охранявшая выход на предмет проникновения «зайцев», садилась на стул, и продолжался сеанс как-то по-семейному. Все, кто хотел, накурились, наговорились и под конец фильма выходили из зала, как одна семья. Если, конечно, кто-то раньше не нарвался, за то, что ноги на нижний ряд поставил, тебе на голову.
Выходишь из душного кинозала в правую дверь и попадаешь в микроклимат парковой зоны. Вечер, прохлада, звезды, молодость, губы, опухшие от поцелуев... Жаль только, фильм односерийный.
После кинотеатра «Самарканд» подходишь к бассейну, окаймленному по периметру торчащими из него трубами фонтана, в ранние времена постоянно наполненного и поэтому окруженного купающейся в нем молодежью. Однажды зимой провалились с Монахом и Сервером в этом бассейне под лед.
Пришли в школу и в вестибюле сушились на батарее. Хотели согреться горячим кофе, да денег не было. Пришлось засылать Сервера в гардероб, пробежаться по карманам. Гардероб находился, напротив, за памятником Б. Н. Суровцеву. И хорошо, что не видел герой за спиной своей безобразий наших.
За бассейном через дорогу, как гриб у дороги стоял киоск «Спортлото». Несколько раз пытался схватить удачу за хвост, поставив шесть крестов. Птица счастья не дремала и поворачивалась ко мне только скользкими местами. Хлебнул газированной воды у махрового еврея и уперся в часовую мастерскую его брата, мельком поглядывая на огромные вывески «Аптека», «Сберкасса» и «Детский мир». С другой стороны стеклянными витринами, заваленными разным хламом на тебя смотрел галантерейный магазин, в котором мы покупали подарки нашим девчонкам на восьмое марта.
Далее один за другим, дыша в затылок, стояли корифеи центра: «Подарки», «Мелодия», Военторг, кафе и ресторан. Швейцар, один из главных звеньев мучительной жизни лошади, умершей от грамма никотина смотрел заискивающе. Такса по городу была едина: болгарские опалы, родопи, стюардессы – полтинник. Все остальное приобреталось в магазинах без проблем.
Небольшой низкий заборчик, не дающий проезда к горкому партии, не мешал стоянке черных «Волг» с номерами 001. К парадному подъезду шишек, машины подъезжали по Советской или Воровского. Они парковались, словно играли в домино: черные, угловатые, с белыми номерами.
Напротив «Детского мира», заманивая пресным запахом советской кухни, располагалась столовая, в которой мы умудрялись съесть сосиски в тесте, стоя с подносами в очереди к кассе. Каким подспорьем оказался данный опыт в освоении современных супермаркетов!
Дальше по ходу движения гастроном, набитый до отказа людьми и товарами. Очереди, казалось, там не заканчивались. Еще бы, это была одна из центральных точек, где покупалось крутое и качественное спиртное.
В книжном магазине «Китоб» засматривался на отдел художественной литературы. К сожалению, все дефицитные издания, лежавшие на прилавке, пестрили узбекскими словами. Выйдя из книжного мира, я окунался в атмосферу цирюльни. Специфический запах лосьонов и одеколона не выветривался целый день.
Между булочной и парикмахерской – Ленина, 46. Мой отчий дом. Жизнь нашего двора не отличалась разнообразием. Очередной фильм о гладиаторах и пиратах вносил некоторое изменение в будни детворы, но дальше битвы на мечах у пацанов, и дочек-матерей у девчонок мы не заходили.
К воротам нашего двора два раза в день подъезжала хлебовозка. Протискиваясь через узкий проход между машиной и цирюльней, я выбирался на Ленинскую. Улица одаривала меня ощущением широты. Стоя в людском потоке, я кожей чувствовал безграничность мира. Когда шкура дубела профессиональным взглядом окидывал вонючий арык на наличие мелочи и бежал по своим делам.
За стеной нашей с братом комнаты располагался хлебный магазин. Закрытая дверь в стене, покрашенная половой краской нагоняла жути. Шуршание и бряцанье за дверью заставляло нас просыпаться раньше обычного и вспоминать родительские страшилки про бабайку.
Стена хлебного граничила с ювелирным. Я много раз мечтал о том, чтобы за границей нашего жилья, сверкая всеми цветами радуги, находились несметные богатства, а не булочки с маком за три копейки. Видел в шкатулке у матери кольцо с простеньким камнем и мечтал подарить более дорогую вещь. Мечта не сбылась.
Шарк Юлдузи – квинтэссенция сегодняшней экскурсии.
Я не догадывался о том, что чувствует путник ночью в пустыне, находясь между созвездием Южного креста и пустыней. Но я точно знал, если на афише Звезды Востока снова красовались четыре бритых парня, значит «Новобранцы идут на войну» будут показывать вторую неделю.
Смеялся над комедией даже еврей в белом халате, владелец напольных весов и силомера. Стоял он у выхода из Зеленого зала и взвешивал нас до и после картины, рассказывая про истраченные за время просмотра фильма калории. Висевший на шпагате хромированный силомер, играл на солнце, хаотично испуская во все стороны зайчиков.
Если на утренние сеансы десяти копеек на лапу контроллеру хватало, то вечером, когда из фойе кинотеатра доносились звуки духового оркестра, тебя не пускали даже за рубль. «Картина, до 16 лет» и баста.
Округлых форм певица в блестящем платье, подражая Ниночке из «Кавказской пленницы» напевая, скромно водила из стороны в сторону телесами. Нарядно одетые парочки, держась под ручку, дефилировали по кинотеатру, словно по музею.
Увешанные фотокарточками стены, рассказывали о тяжелых буднях советского артиста. Рядом с изображением киногероев нет-нет, да и проскакивал кто-нибудь из первых секретарей обкома партии. Возглавлял актерскую братию, как и полагается человек, шедший ногавно… ногавно… нога в ногу с советским искусством.