Было начало войны. Мы жили в маленьком черноморском городке, который бомбили день и ночь. В то время мне исполнилось четыре года, а старшей сестре Инне шесть.
Мы с трудом понимали, что происходит и что такое война, слишком были малы. Постоянное чувство голода и страх – это все, что мы чувствовали тогда…
Невозможно передать словами тот ужас, который я испытывала, когда повсюду грохотали снаряды и взрывались бомбы. Мне хотелось сжаться в маленький, очень маленький комочек и стать совсем незаметной. Мы, дети, постоянно плакали, даже не понимая, что можем погибнуть в любую минуту. Нам просто было страшно и очень хотелось есть…
Мама решила перевезти нас на Северный Кавказ к своей матери.
Она объяснила, что вместе с бабушкой Ириной и ее семьей нам будет легче пережить тяжелые времена. А когда окончится война – вернется с фронта папа, и мы снова будем жить, как и раньше, в нашей квартире.
В то время все люди верили, что война скоро закончится, ведь наша Родина такая могучая и сильная, а наша Армия непобедимая. Через два-три месяца фашисты будут разбиты и с позором побегут от нас. Но всё оказалось совсем не так. Война затянулась на долгие годы и принесла людям много горя и страданий.
Бабушка, Ирина Александровна, жила с тремя младшими дочерьми в большой просторной квартире в центре Нальчика.
Все были очень рады нашему приезду, места хватало, питаться сообща было легче. Помню, что мамины сестры показались мне очень красивыми молодыми девушками.
Старшей – Лике было в то время восемнадцать лет. Она только что окончила среднюю школу с отличием и собиралась поступать на физмат в пединститут. Война разрушила ее планы: пришлось устроиться на работу в госпиталь, чтобы как-то выжить.
Одной зарплаты бабушки на всех не хватало. Ирина Александровна была санитарным врачом, работала на рынке – проверяла свежесть продуктов.
Две младшие девочки учились в школе: средней – Алле было шестнадцать лет, она мечтала стать балериной, занималась в танцевальной студии. Самой младшей – Кире недавно исполнилось четырнадцать. Это была веселая, подвижная девочка, очень добрая и симпатичная.
С первых же дней мы нашли с ней общий язык, и, несмотря на разницу в возрасте, Кира стала нашей лучшей подругой. Она оказалось большой выдумщицей: постоянно сочиняла страшные истории, сама в них верила и очень боялась оставаться в темноте одна, опасаясь злых ведьм и ужасных чудовищ.
А еще у бабушки была замечательная собака – немецкая овчарка по кличке Вестник. Молодой красавец-пес был очень умным и добрым, он участвовал наших играх, выполнял команды и, даже, разрешал садиться на себя верхом. Мы с Инной, по очереди, катались на нем.
Гулять с Вестником стало самым большим удовольствием для нас.
Так мы и жили все вместе, переживая трудности, и верили, что война очень скоро закончится.
Время шло, положение на фронтах все ухудшалось, мама с тревогой ожидала писем от отца, они приходили очень редко, это заставляло ее постоянно нервничать.
Каждое папино письмо было настоящим праздником. Его перечитывали по многу раз, даже мы, маленькие дети, знали все строки из писем наизусть. Отец за полгода окончил летное училище и стал военным летчиком, летал на истребителе и громил фашистов.
Мы очень гордились своим отцом и во дворе рассказывали детям о его подвигах. Сводки новостей по радио становились все тревожнее. Немцы брали города один за другим. Запасы в доме просто таяли. Еды постоянно не хватало, а ртов было семь, да еще и собака. Бабушка иногда приносила с рынка кое-какие продукты: то бутыль молока, то кусочек мяса. Но этого не хватало, есть хотелось все время.
У мамы были золотые украшения, и она время от времени обменивала их на продукты – муку, картошку, сало, постное масло. Наконец, у нее осталось лишь одно золотое колечко с крошечным бриллиантом, с ним она ни за что не хотела расставаться. Это был подарок от отца в день их бракосочетания.
Прошло больше года, а война все не кончалась. Время тянулось очень долго. К осени 42-ого мы настолько обеднели, что ели только один раз в день. Обычно это был какой-нибудь суп, заправленный капустой, картошкой или крупой. Все ходили грустные и вялые, ничего не хотелось делать, даже дети забросили свои игры.
Особенно тяжело было собаке. Вестник очень похудел, он мучился от голода, но никогда не просил есть – чувствовал, что все голодные, и нет надежды на то, что в миску ему хоть что-нибудь положат. Он даже был согласен на вареную капусту, но и она доставалась ему очень редко.
Пес тихонько лежал на своей подстилке и только тяжко вздыхал, грустно глядя на своих хозяев. Единственной радостью в жизни собаки стали прогулки. Он весело бегал за палочкой, по команде прыгал через скамейки в сквере, забывая о голоде.
Однажды случилось так, что пес убежал, и сколько бы его ни звали, не откликался. В этот день мы пришли домой без собаки и думали, что больше никогда не увидим ее.
К вечеру Вестник вернулся домой с виноватым видом. Сразу было заметно, что он что-то ел. Но где и как он добыл пищу, нам было неизвестно.
- Ну что ж, - заметила бабушка, - хорошо, что хоть кто-то из нашей семьи сегодня поел досыта. Не будем ругать за это Вестника, он молодец. Пусть теперь сам добывает себе пропитание.
Она погладила пса по голове.
Поняв, что наказания за проступок не будет, Вестник прижался к бабушке и начал лизать ей руки. С тех пор пес повадился исчезать каждый день, он возвращался домой довольный и сытый.
Как-то раз, уже под вечер, Вестник принес задушенную полуощипанную курицу и положил ее на порог. Сам лег рядом, и, громко стуча хвостом об пол, как бы сказал: «Смотрите, я принес и вам еду, кушайте на здоровье!»
Всеобщему восторгу не было предела. Курицу разделали и сварили в большой кастрюле, засыпав бульон остатками вермишели. Еды хватило на два дня. Героя тоже не обделили: он ел суп и с удовольствием грыз куриные косточки.
Такие подарки Вестник делал нам еще не раз: иногда это было кольцо копченой колбасы, а чаще кусок сыра или хлеба. Мы радовались всем его подношениям. Но бабушка очень беспокоилась за собаку:
- Как бы с Вестником чего не случилось!. Его могут поймать на месте преступления, сильно избить, или даже убить. Время сейчас голодное и очень жестокое.
Но воришке все сходило с рук, пес был удивительно хитер и умен. Поймать его было невозможно.
В середине октября резко похолодало. Топили печку-буржуйку, чтобы согреться. Вокруг нее собирались все домочадцы, на этой же печке готовили еду.
А фронт тем временем приближался к городу. Был слышен бой тяжелых орудий, началась паника. Все, кто мог, старались уехать. Первыми покидали город партийные и ответственные работники. Начальство грузило свои семьи и пожитки на машины, не забывая даже комнатные растения.
А для раненных, которых нужно было срочно эвакуировать из госпиталей, не хватало транспорта. Только самых тяжелых - лежачих удавалось вывезти. Остальные, кто мог передвигаться самостоятельно, ковыляли по улицам, поддерживая друг друга. Это было ужасающее зрелище!
Большинству горожан было некуда бежать. Дети, женщины и старики стояли вдоль дорог, наблюдая за бегством чиновников.
Во дворах начали рыть окопы – щели. В них можно было спрятаться от пуль и снарядов. При первых же сигналах тревоги люди бежали в укрытия, иногда оставаясь там до утра.
Вестник во время обстрелов и бомбежек не выходил из дома, он прятался под железной сеткой бабушкиной кровати. Псу казалось, что там безопаснее.
Через несколько дней бомбежки прекратились, и наступила зловещая тишина.
- Немцы, немцы, - в ужасе шептали люди. Страх сковал всех жителей от мала до велика. Никто не знал, чего можно было ожидать от фашистов.
Внезапно тишину, нависшую над городом, разорвали звуки приближающихся мотоциклов, за ними медленно ползли тяжелые танки. Позади них выступала пехота с автоматами наперевес.
Так в городе начали хозяйничать немцы.
По радио звучали громкие предупреждения, о том, чего нельзя делать населению. За любое неповиновение грозили расстрелом.
Первые дни жители сидели по домам, опасаясь выйти на улицу. Но постепенно они осмелели и начали заниматься своими делами, жизнь продолжалась.
Мы стали выходить на прогулки с собакой в наш любимый сквер. До оккупации там Вестник показывал разные трюки, вызывая восхищение зевак. Сейчас в сквере было безлюдно. Лишь один человек – пожилой немецкий офицер постоянно наблюдал за нами. Он внимательно приглядывался к собаке.
Несколько раз немец пытался заговорить с Кирой, но она, тут же, брала собаку на поводок, и мы убегали домой.
- Чего от нас хочет этот старый фашист? – негодовала Кира. – Наверное, собирается украсть нашего Вестника. Не отдадим ни за что! Он замучает несчастного пса.
Мы были полностью с ней согласны.
В тот злополучный день немецкий офицер появился снова, но теперь он действовал решительно.
- Медхен, медхен, да ты – обратился он к Кире, показав на нее пальцем. – Как имя твой зобашка?
- Вестник – недружелюбно ответила Кира и отвернулась.
- Веник? – удивился немец, - какой плохой имя для такой хороший зобашка.
- Вестник – раздраженно повторила Кира.
– Ааааа – Вестник, ошень змешной имя. Этот порода дойче хунде – немецкий овчар, ошень хороший. У вас он плохо кушать, совсем худой. Он скоро умирать. Я понимать, их бин доктор, зобачий доктор. Зобашка долшен кушать мясо, много мясо.
-_ У нас нет мяса – ответила Кира.
- Я давать Вестник много мясо, – затем фашист перешел на немецкий и что-то долго объяснял Вестнику, гладя его по голове.
Вестник грозно рычал, но укусить незнакомого дядьку не решался.
- Этот немецкий кровь, он понимать наш язык! – радостно сообщил офицер.
- Нет, он русский, - возразила Кира.
- Пойдем к вашему маме. Я не отнимать зобашка у детей, – фашист взял Вестника на поводок и решительно зашагал к нашему дому, оказалось, что он знает, где мы живем.
- Он нас выследил, гад – прошептала Кира.
- Ваш Вестник будет кушать много мясо и служить Великой Германии!
Бабушка из окна увидела нас в сопровождении немецкого офицера и очень испугалась.
- Дети, что вы натворили! – Она выбежала навстречу.
- Он хочет забрать нашего Вестника.- Мы заревели в три голоса.
- Как забрать? – испугалась бабушка и тут же обратилась к офицеру по-немецки.
Во время этого разговора фашист очень внимательно приглядывался к бабушке, будто решая для себя какой-то вопрос.
- Все будет хорошо, фрау, - продолжил он по-русски. – Я давать вам продукты, а зобашка забирать себе. У вас все равно он скоро умирать.
Мы поняли, что фашист настроен серьезно и не вернет нам собаку. Немец твердой рукой взял поводок и пошел прочь, уводя с собой упирающегося пса. Тот поджал хвост, и, постоянно оглядываясь, уныло плелся за немцем.
Вестник понял, что больше никогда не вернется домой.
Мы долго стояли в дверях, не веря тому, что случилось. А бабушка успокаивала нас, говоря, что Вестнику так будет лучше. Теперь его будут хорошо кормить, а фашист не обидит собаку, он ветеринарный врач.
Но нам все равно было очень грустно.
Немец не обманул нас. Вскоре солдат принес большую картонную коробку с продуктами: там были консервы, галеты, сгущенное молоко и шоколадки. Мы давно не ели такой вкуснятины. Но даже эти сладости не радовали, все понимали, что это выкуп за любимую собаку.
Последующие два три дня все мысли и разговоры были только о Вестнике: что он сейчас делает? Вспоминает ли о нас?
Бабушка продолжала нас успокаивать, что у Вестника все в порядке, но при этом тяжело вздыхала и тайком вытирала слезы.
Как-то вечером мы случайно услышали разговор бабушки с мамой, из которого поняли, что обе они не верят в доброту и порядочность немецкого ветеринара.
- Я думаю, что этот фашист надрессирует Вестника, чтобы натравливать его на наших солдат и пленных, - грустно сказала бабушка.
- Все может быть, - подтвердила мама, - идет война. Немцы совсем озверели.
Несколько последующих днем мы не выходили гулять, без Вестника стало неинтересно. Только соседский мальчик, рыжий Женька, который видел, как уводили собаку, переживал горе вместе с нами.
Его мама тетя Клава дружила с нашей мамой. У женщин было много общего – мужья воевали, каждое полученное с фронта письмо они перечитывали друг другу по много раз и делились впечатлениями. Но сейчас, во время оккупации, весточки с фронта перестали приходить.
Осень выдалась холодная и дождливая, дни казались длинными и скучными, нам, детям, нечем было заняться.
Взрослые были заняты добыванием еды. Правда, благодаря выкупу за Вестника, наше питание улучшилось. Суп с тушенкой был очень вкусным и сытным, но припасы надо было экономить.
По городу ходили тревожные слухи, что арестовывают коммунистов и евреев. Мама не разрешала бабушке выходить из дому – она у нас была еврейкой. Об этом мы с сестрой, узнали совсем недавно. Раньше думали, что мы все русские.
Наш папа был русский, у нашей семьи была русская фамилия. Внешность же бабушки сразу вызывала подозрения – красивая, темноглазая, кудрявая брюнетка. Ей нельзя было попадаться на глаза фашистам. Маму очень беспокоило, что ветеринар хорошо разглядел бабушку и разговаривал с ней по-немецки.
- Пока идут аресты, тебе было бы лучше куда-нибудь уехать, - уговаривала она бабушку.
- Мне некуда ехать, да и как я вас оставлю? Не преувеличивай опасность, все обойдется, - отвечала та.
Но трагедии избежать не удалось. В тот страшный день мама с утра отправилась на рынок, обменять вещи на крупы и муку для заправки супа.
Мы с сестрой пошли в гости к Женьке, у него был день рождения. По этому случаю, тетя Клава напекла кукурузных лепешек и заварила ароматный морковный чай.
Бабушка и три мои тети оставались дома. Вдруг Клава вскрикнула и прильнула к окну.
- Тихо дети, тихо, немцы идут! Девочки! Они идут к вам в квартиру! Чует мое сердце, быть беде!
Мы с сестрой кинулись к дверям, но соседка остановила нас.
- Стойте, и отойдите от окна. Я сама посмотрю, что будет дальше, – она задернула занавеску и через узкую щелочку наблюдала за происходящим.
Мы замерли на месте, боясь пошевелиться. Вскоре послышались громкие женские крики. Я узнала голоса бабушки и моих тетушек. Трое немецких солдат выталкивали из дому наших родственников и выводили со двора, направив на них оружие. Бабушка обнимала дочерей и что-то кричала по-немецки. Было понятно, что она просила отпустить девочек и взять только ее.
Мы не смогли выдержать этих криков и бросились к окну. Кира заметила нас и хотела позвать, но бабушка зажала ей рот рукой.
Как сейчас вижу заплаканное личико моей любимой Киры и ее огромные синие глаза, полные ужаса…
Мы стали рваться во двор, но тетя Клава, крепко держала нас за руки.
- Тише детки, успокойтесь, их скоро отпустят, это недоразумение, вот увидите! Я пойду встречу вашу маму, предупрежу, чтобы не возвращалась домой. А вы сидите тихо и не высовывайтесь, – она накинула пальто, повязала платок, вышла и заперла дверь на ключ.
Ожидание показалось нам вечностью. Наконец, когда стемнело, две легкие фигуры крадучись перебежали через двор. Скрежет ключа в замке показался нам спасением.
Мама прижала нас к себе и, рыдая, произнесла:
- Как хорошо, что вас не было дома! Что же нам теперь делать? Пойду в комендатуру и попрошу начальника освободить их!
- Даже не думай, Галочка. Их не спасешь и себя погубишь. Никто не станет тебя слушать. Может все так обойдется, твои сестры тоже русские, их должны отпустить! – возразила Клава.
- А что же станет с мамой?
Мы с ужасом смотрели на нее, никогда мы не видели нашу маму в таком состоянии.
Тетя Клава напоила ее чаем. Женщины долго сидели на кровати и о чем-то шептались. Мы трое: я, Инна и Женька были так потрясены, что просто окаменели. Сидя на полу, даже не могли плакать. Эту ночь мы провели у соседки. Заходить в нашу квартиру было опасно.
Утром Клава пошла к своим дальним родственникам. Она хотела попросить, чтобы они приютили нашу семью на какое-то время.
- Постараюсь скорее вернуться, - она тихонько выскользнула из квартиры.
Вернулась Клава к вечеру с увесистым кульком кукурузной муки.
- Все в порядке? Никто вас не искал – спросила она.
- Нет, все в порядке, - ответила мама.
- Так вот, Галя, я договорилась с теткой Нюрой и ее сыном Федором, что они приютят вас, - сообщила она, устало опускаясь на табуретку. – Сегодня уже поздно, до комендантского часа добраться не успеем. Утром мы все вместе отправимся в дорогу.
Ночью женщины осторожно пробрались в нашу квартиру и собрали оставшиеся продукты и теплые вещи. Сложили скарб на тележку.
Утром отправились в дорогу. Путь был долгим. Родственники жили за городом. Опасаясь патрульных, мы шли проходными дворами и переулками. К счастью, нас никто не остановил.
Двухэтажный недостроенный дом располагался на самой окраине. За ним начиналось большое кукурузное поле, которое тянулось до самых гор. Урожай давно был собран и из земли торчали лишь засохшие стебли.
У ворот нас встретила хозяйка – пожилая женщина в стеганой телогрейке, это была баба Нюра.
- Замерзли, пострелята? – обратилась она к нам певучим голосом. - Я уже растопила печь и сварила вам кашу с салом.
Мы уютно расположились в просторной комнате на втором этаже. Было тепло, но с первого недостроенного этажа тянуло сквозняком, сквозь щели. Главное, мы почувствовали себя в безопасности, а кукурузная каша со шкварками, показалась нам райским кушаньем.
Во время еды баба Нюра расспрашивала маму о том, что случилось с нашей семьей. Вскоре после обеда тетя Клава с Женькой отправились домой.
К вечеру вернулся сын бабы Нюры – Федор. Он ежедневно ездил в город на рынок продавать кукурузную муку и тем зарабатывал на жизнь.
Каждое утро Федор запрягал в телегу старую кобылу Мушку и отправлялся торговать. Дядя Федор, в противоположность своей матери, казался очень суровым и молчаливым. Это был мужчина лет сорока, хромой от рождения, левая нога короче правой. Он очень сильно хромал. По этой причине Федора не взяли в армию, да и немцы не трогали, считая, что несчастный калека не способен причинить им вред.
Кобыла была настолько стара, что ни на что не годилась, даже на мясо – кожа да кости. На всякий случай у дяди Федора в телеге всегда был самогон и если его останавливали для проверки, этот «шнапс», как называли его немцы, помогал мужчине избежать всяких неприятностей. Бутылочка всегда служила ему пропуском.
Баба Нюра рассказала нам, что до войны Федор работал в колхозе сторожем на кукурузном поле. Ему даже разрешили построить этот дом, но достроить его не успели. Жилыми в доме были только две комнаты на втором этаже. Одну хозяева занимали сами, а вторую отдали нам.
Весь первый этаж служил складом, там хранились стройматериалы. Во дворе было много хозяйственных построек: хлев, стойло для лошади, сарай для телеги, мастерская. До оккупации у Федора было много скотины, немцы забрали всех кур, двух свиней и козу.
Осталась только дряхлая кобыла Мушка. От старости у лошади выпали почти все зубы. Бедняжка не могла нормально пережевывать траву и сено, поэтому Нюра варила для нее кашу из кукурузной крупы.
В сарае кроме сена стоял самогонный аппарат, который Федор смастерил сам. По ночам он гнал водку из кукурузы, чтобы было чем расплачиваться с немцами за свою свободу. Сам же никогда не пил.
С приходом немцев колхоз распался, все разбежались, урожай кукурузы убрать не успели. Пришлось Федору с матерью целыми днями работать, чтобы не пропало народное добро.
Кукурузы было очень много, поэтому сторож разрешил всем желающим собрать оставшиеся початки. Время было голодное, и люди были очень этому рады.
Все свободные помещения – хлев, курятник, сарай и все остальное – были забиты кукурузными початками. Каждый день баба Нюра лущила кукурузу, отделяя зерна от кочерыжек. Мы тоже стали принимать участие в этой работе. Казалось бы, дело нетрудное, но к вечеру подушечки пальцев краснели, опухали и очень болели.
Кукурузные зерна баба Нюра молола на ручной мельнице, делая из них крупу и муку, а сухими кочерыжками топили чугунную печку-буржуйку. Муку Федор продавал, или менял на продукты.
Дядя Федор никогда не был женат и не имел детей, о чем очень сожалела его мама:
- Видно не судьба мне иметь внуков! - с грустью говорила она. - До войны Федор так и не встретил подходящей женщины.
А мама утешала ее:
- Все еще будет, Нюра, только бы война поскорее закончилась. Он у вас мужчина видный и хозяйственный. И неважно, что хромой – найдет он свое счастье и народит вам внуков!
Женщины грустно вздыхали, луща кукурузу, и думая каждая о своем.
Действительно, по словам мамы Федор был интересным мужчиной: среднего роста, русоволосый. Весь его облик говорил о сильном и твердом характере.
В первые дни мы с сестрой его очень боялись, но вскоре поняли, что Федор добрый и отзывчивый человек, готовый помогать людям. Он люто ненавидел фашистов и, по мере своих возможностей, всячески им вредил, но с осторожностью, стараясь не привлекать внимания.
Позже баба Нюра рассказала маме, что ее сын был связан с партизанами, которые прятались в горах рядом с кукурузным полем. Благодаря своей относительной свободе Федор мог многое узнать и увидеть о передвижении и намерениях немцев. Самые важные сведения передавал посланникам партизан, когда связным удавалось пробраться ночью в дом Федора.
Баба Нюра передавала партизанам кукурузные лепешки, специально приготовленные для них.
Каждый день, когда Федор возвращался домой с рынка, мама с надеждой вглядывалась в его лицо, с надеждой, что он смог хоть что-то разузнать о наших близких. Но каждый раз мужчина отрицательно качал головой. Никто не говорит об арестованных людях.
К концу осени на улицах города стало неспокойно: гитлеровцы лютовали. Чаще стали хватать всех подозрительных, принимая за партизан.
На главной площади было повешено несколько подпольщиков-коммунистов, в Германию угоняли молодых женщин и девушек, но Федор уверял маму, что среди пленных не было ее сестер, он знал это точно.
Все ночи подряд мама плакала и часто выходила во двор, чтобы успокоиться. Мы с сестрой слышали сквозь ее рыдания слова: «Боже, как я смогу жить без вас, мои родные, как буду есть и спать?»
Эти ночные прогулки не прошли даром. Вскоре мама слегла с высокой температурой. Она жаловалась на невыносимую боль в левом ухе. Тетя Нюра старалась как-то облегчить ее старания – растирала спину водкой, закапывала в ухо какие-то капли. Но состояние мамы только ухудшалось. Нужен был врач.
Дядя Федор сказал:
-У меня есть знакомый – очень хороший хирург. Он работает в немецком госпитале. Это очень порядочный человек. Я знаю его уже много лет. Доктор остался в оккупированном городе, потому что не смог вывезти свою парализованную жену. Под угрозой расстрела его и других врачей, оставшихся в городе, немцы заставили работать в госпитале и лечить их раненых. Он тогда сказал мне: «В конце концов я врач, и мой долг – лечить людей, вне зависимости от того, враги они или друзья. Тем более, что я смогу доставать некоторые дефицитные лекарства, нужные для моей жены». – Я не имею права осуждать Антона Ивановича, - закончил свой рассказ дядя Федор и отправился к доктору домой.
Вскоре они появились вдвоем, Антон Иванович осмотрел маму и сказал, что у нее воспаление среднего уха, нужно срочно вскрыть нарыв, иначе гной попадет в мозг. И тогда без трепанации черепа не обойтись. В домашних условиях это сделать будет невозможно, нужна госпитализация.
- Вы согласны, чтобы я сейчас сделал прокол гнойника? – обратился Антон Иванович, взяв ее за руку. - Не бойтесь, голубушка, будет немножко больно, но вы уж потерпите, пожалуйста.
Мама молча кивнула, говорить она была не в силах.
Нас с сестрой увели в другую комнату, потому что мы громко плакали и мешали доктору сосредоточиться. Вскоре операция была окончена, доктор дал маме снотворное и оставил на тумбочке несколько таблеток красного стрептоцида.
- Будете давать лекарство три раза в день после еды, - объяснил он бабе Нюре, - думаю, что через два-три дня она поправится, а если больной не станет лучше, нужно будет достать еще красного стрептоцида. Я больше принести не смогу. Немцы стали очень подозрительными. Незаметно взять медикаменты стало почти невозможно – все они под строгим учетом. Но Федор, - продолжал он, - у спекулянтов на рынке можно достать любое лекарство, даже самое дефицитное. Были бы только деньги или драгоценности.
Доктор ласково распрощался с нами.
- Не бойтесь, дети, с вашей мамой все будет хорошо. Она молодая и сильная, быстро справится с этой болезнью.
Мама поправилась. Добрые руки Антона Ивановича и красный стрептоцид сделали свое дело. Доктор еще раз посетил нас и заметил, что его помощь больше не потребуется. И еще сказал, что больше не сможет прийти к нам. Вырваться из госпиталя стало невозможно. Немцы срочно эвакуируют своих раненых, у врачей очень много работы.
Приближался новый 43-ий год. Бои уже шли на подступах к городу. Днем и ночью слышен был грохот канонады и разрывы снарядов, в небе кружили самолеты.
- Это наши! – радостно потирая руки, говорил Федор.
Из дома стало опасно выходить, но Федор хотел быть в центре событий и время от времени выбирался на рынок, чтобы что-нибудь прикупить, а в основном – чтобы разузнать новости.
В канун Нового Года он вернулся с рынка радостный и возбужденный – принес баночку меда и кусок мяса:
- Будем праздновать Новый Год! Наши близко, фрицы бегут – как же тут не радоваться!
Первого января Федор отвез нас домой.
- Фашистам уже не до вас! Им сейчас только бы спасти свои шкуры.
Дома нас ждала еще одна неприятность – квартира оказалась ограблена. Вывезены были все вещи, остались только голые незастеленные кровати и полуразвалившийся пустой шкаф. На полу валялись разбросанные скомканные бумажки и огрызки цветных карандашей.
Среди этого хлама я заметила несколько рисунков Киры и Ликины конспекты по математике.
Я расправила картинки и нашла один замечательный рисунок – клоун с собачкой, а под ним смешная надпись «на память дорогой Кире от Киры».
Хранила эту картинку долгое время, плакала, глядя на нее и вспоминала любимую тетю…
Дядя Федор привез нам кое-какую мебель, а тетя Клава принесла матрасы и подушки, а так же мамин любимый патефон с пластинками. После этого наша старая квартира выглядела намного уютнее.
Через несколько дней после тяжелых боев советские войска вошли в город. Жизнь постепенно стала налаживаться.
Когда начали работать государственные учреждения, мама попыталась навести справки о наших родных. Выяснилось, что в начале ноября прошлого года за городом на ипподроме было расстреляно шестьсот человек еврейской национальности.
Вероятно, среди них были и наши родственники. Точно никто ничего не мог сказать. Все архивы немцы увезли с собой. Арест и расстрел следовали один за другим. Последняя надежда на то, что они живы, рассеялась.
Еще одну грустную новость сообщил нам дядя Федор – доктор Антон Иванович, работавший с другими врачами в немецком госпитале, был арестован за сотрудничество с фашистами, а в дальнейшем его сослали в лагерь. А парализованную жену поместили в дом престарелых...
Мама долго не могла смириться с потерей близких. Они с Федором и тетей Клавой часто обсуждали эту трагедию, пытаясь понять, кто выдал фашистам нашу семью? По всем предположениям, это мог быть только немец-ветеринар.
Бабушка еще в то время говорила маме, что ее беспокоил пристальный взгляд немца при разговоре: будто он решал про себя важный вопрос – не еврейка ли она? И еще одно обстоятельство говорило о том, что это он сообщил властям о еврейской семье с тремя дочерьми – ведь ветеринар видел только троих детей – Киру, мою сестру и меня. В дом он не заходил и поэтому не мог знать о существовании других девочек. Немцы больше никого не искали, они думали, что забрали всех.
Если бы донесли соседи, они бы точно сказали, сколько человек в семье.
- Да, этот фашист оказался самым подлым из всех! – Со злостью говорил Федор, - клялся в любви к собакам, говорил о гуманизме, но не пощадил невинных детей и их мать!
Через месяц после освобождения города от фашистов приехал папа. Нашей радости не было конца. Оказывается, он был тяжело ранен в бою, но все же смог посадить подбитый самолет. Тем самым спас не только себя, но и второго пилота. За этот подвиг его наградили медалью «За отвагу».
Пролежал отец в госпитале целый месяц. У него была раздроблена коленная чашечка. Ногу подлечили, но хромота так и осталась на всю жизнь. Больше к полетам его не допускали. Его назначили начальником военного аэродрома. Он приехал, чтобы забрать нас собой, на место его службы.
У папы теперь была очень важная и ответственная работа. Он отправлял самолеты на боевые задания и встречал их после боя...
В силу возраста я не очень четко помню описанные здесь события, но память мою подпитывали постоянные мамины рассказы о том нелегком и трагическом времени...