Разговор
- Тихо... Скажи мне, любовь - это сказка?
Или привычки замерзшая маска?
Или, быть может, в глазах отраженье
Сердца лучей голубых?
- Нет, это радость и сладость страданья
И обжигающий воск ожиданья,
Трепет ресниц за загадочной тенью,
Робкий мой стих.
- Сколько веков нас с тобой разлучали?
Те же ветра нашу Землю качали,
Те же снега заносили дороги
В светлую даль.
- Время не властно над верой заветной,
И по тропинке, другим неприметной,
Мы добрались до святого порога,
Пряча печаль.
- Что мне ответила зимняя вьюга?
Может быть мы не встречали друг друга,
Может в тумане где-то над полем
Ты проходил?
- Нет, я искал тебя всюду и верил,
Есть ты. Я небо шагами измерил,
Яркой надеждой холодную волю
Опередил.
Души сливались в единое пламя,
Ты зацепился за луч волосами,
Звезды летели с небес полосами
Прямо в лицо.
Вечность минутой текла бесконечной,
Взгляды кружились как дыма колечки,
И обручальное падало в чашку
С пальца кольцо.
1999
Сегодня 18 лет их истории. День выдался душным и влажным. Совсем как то, давнее лето. Восемнадцать лет назад, когда ты так отчаянно ждала, - ждала через горделивое и лживое «не хочу», через бесцветное хлюпающее «не могу». Дни были пропитаны этим ожиданием, как августовским запахом гари, дождя и влажных флоксов. Ты ходила, шутила, ты молчала, поступала в институт, и, возвращаясь из поездки в город ввечеру, брела по лесной дороге со станции.
В городе ожидание отступало, мысль о несбыточном неожиданно оборачивалась к тебе оскалом, полным желтых острых зубов. Тогда ты трясла головой, как животное, преследуемое слепнями, отгоняла нечаянное видоизменение тональности и хода мыслей, завешивала лицо волосами, словно оберегая ту хрупкую структуру, что возвела в честь своей горькой несообразной любви. И не хотела смотреть на мир иначе, вцепляясь в тот угол зрения, что стал привычным за месяцы щемящей тоски. «Не потерять, не соскользнуть» Иногда, казалось, стоит моргнуть – и явь затопит тебя до конца, захлестнет с головой, смывая рваную пелену иллюзий, уже не способную защитить т ветра, от реальности. Тогда ты научилась смотреть не моргая, глядеть вперед себя и не видеть. Ты видела только его лицо. Лицо, которое уже не помнила. Почти физическая боль от разлуки заставляла тебя прятать его фотографии в дневниках и тетрадях, - застывшее вчерашнее лицо жгло тебя огнем, где-то под ребрами становилось невыносимо тесно и мучительно стыдно. Стыдно за собственную глупость и за то немыслимое чувство, что захлестывало тебя. Только в полутьме леса начинала дышать, вырвавшись из мрачной суетливости метро, из оскорбительно обыденного гула вокзала, из инквизиционного ада электричек – там надо было смотреть в лица напротив, а ты уже почти разучилась это делать без надрыва и пугала застывшим взглядом случайных попутчиков. Впрочем, путь в электричке недолог, да и каких только диковинных зверей не встретишь в час пик на подмосковных маршрутах. А ты тяжело спрыгивала с подножки поезда и летела, - ползла и летела в лес.
Неправда, что рожденный ползать, летать не может, сказавший это ошибся. Может, более того, можно даже это делать одновременно. Все зависит от точки зрения. И еще надо помнить о том, что время нелинейно, что порой оно замирает, почти останавливаясь – и ты начинаешь ВИДЕТЬ. Тебе открывается каждый взмах птичьего крыла, каждый оборот листа на ветру, ты видишь, как, пересекая твой путь, неспешно шурша палой листвой, подобно гиппопотаму, идет ёж, подергивая седоватыми колючками. Ты идешь так медленно, что слышишь, как начинается каждый твой шаг, как каблук касается земли и как завешается эта песня аккордом скрипа еловых игл под носком ботинка. И все же ты летишь. Ветер уносит влажные пряди волос от разгоряченного лица и застревает в ресницах нотой близкой осени. Лес - это твое всё. Будто и не было поездки в город, и не роняла твоя мечта куски плоти, раздираемая чугунными оградами и ревом эстакад, словно не тушевалась она, обнаженная, под взглядами внимательных чужаков. Как сон, прошел еще один день, ты была, ты проснулась – снова здесь, где твой вечный дом. Лес и был ОН – и не надо было ни фотографий, ни писем, ни, упаси боги, телефонных звонков. Тут все было просто. Ты была внутри его – а он – внутри тебя, ни границ, ни тяжести собственного тела, - тут всегда была невесомость. За мечты не надо было ни просить, ни оправдываться. Самое безнадежное и сокровенное вдруг становилось близким и возможным; без доказательств – чистое знание, непреложная истина. И расстояния ничего не значили; там, где нет времени, нет и расстояний.
Путь со станции домой был откровением, потом, после, было уже неважно ворчание домашних и фальшь привычных жестов. Ты улыбалась, ты пела, слушая свой собственный камертон. А мир плыл перед глазами мимо тебя, слегка касаясь волос и рук запахом дождей и тяжестью влажных штор. Книги, стихи, клавиши, белые листы на которые ложились оранжевые пятна солнечного света, пробившиеся сквозь кружево листвы. – это были твои вечера. Твоя закрытая дверь, в которую страшно было заглянуть, - такое звонкое, почти физическое напряжение висело в воздухе. Никому, впрочем, и не было надо. Для домашних ты была как призрак, в полусне двигаясь по дому, передвигая предметы, кажущиеся нереальными. То был медленный ритуал, любая реплика была частью его, любой жест – фигурой танца.
Иногда приходили мальчики. И ты шла с ними, говоря глупости невпопад, мальчики недвусмысленно шутили, глядя тебе в лицо, ты же не отводила взгляд. Свет чужой любви всегда привлекает мотыльков – но ты не была лампой, ты была свечой. Свет был виден лишь вблизи, но уж если заметишь – полетишь в огонь. Никогда за всю предыдущую жизнь ты не привлекала столько внимания. Рваная, нелепая, вымученная твоя мечта освещала тебя непривычным светом, окольцовывала зрачки изнутри манящим золотом сокровенной тайны. Этот короткий период ты жила – и все вокруг казалось странным предрассветным сном, где явь мешалась с видениями. Но волосы вились от бесконечных дождей и послеобеденных длинных прогулок, голос хрипел от бесчисленных сигарет, кончики пальцев пахли неведомыми терпкими духами. Ты смялась, ты кружила в медленном танце, на носочках, легко, как в театре теней. Не беда, что каждый шаг резал тебя ножами, каждый вдох раздирал легкие. Твоя мечта того стоила – без нее кончалась и ты.
Однажды в лес заявился друг. По иронии судьбы, лучший его друг и твой бывший любовник. Не зная, зачем, ты увела его в глубь леса, и там, на потаенной скамейке, долго рассказывала всё, не утаивая деталей, бивших ниже пояса и тебя и его. Ты не узнала никогда, было ли ему тяжело все это выслушать, и насколько тяжело. Ты была жестока – это он знал. Самым тяжким было осознание того, насколько мало ты дала ему самому где-то в другой жизни, предыстории этой. И насколько неоправданно сильно тянуло тебя к тому, далекому, в чьем осеннем имени, что ты не смела произносить, запутались осиновые золотые листья.
Друг лишь бросил «Да. Не ожидал… - и с усмешкой приподнял бровь – Я думал, ты гораздо холоднее.» Тебя бросило в жар от этих слов, слишком уж откровенно они прозвучали. Но к былому возврата не было, карты были раскрыты и упали листьями дуба на затерянной тропке. Друг ушел. Ты осталась одна в глуби леса – опустошенная откровением, ошарашенная тем, что посмела назвать вещи своими именами, хотя бы раз в жизни.
А дни шли, падая тебе в руки яблоками, выгоревшей березовой листвой, сонными дождями, августовским звездопадом осыпающихся флоксов.
Потом был праздник. День был хорош, все удавалось. «А ты знаешь, что только раз в жизни выпадает влюбленным ДЕНЬ, когда у них все получается?. " Волосы блестели, кисти рук летали изящно, как бабочки, бабушкино платье из креп-жоржета сидело ладно, гости собирались, велосипед не задирал юбку, а если и задирал, то выходило ненарочито и мимолетом. Ты была как стрела, что внимательная рука готова отпустить в полет. Зашла в старый дом, почти точь-в-точь как твой, где играла жизнь и звенели голоса. Цветы, объятья, белокурые локоны любимой подруги, веселье, на срывающейся адским надрывом последней ноте. Ты входила в комнату и знала, ели там есть мужчина – он будет твой. И он им стал. Пусть на время, словно в угаре чужого бала. Ты смеялась, ты плакала, говорила слишком много или слишком мало, глазами и жестами обещая больше. Сидя в кругу мужчин, ты, как кошка, выгибала спину, зная, - ты принадлежишь другому - от этого все эти игры казались безнадежными и были еще слаще. Вечер льнул к стеклу ночными бабочками и ветвями орешника. Кто мог, расползался парочками, теряясь в недрах дома. Ты хотела воздуха, сигаретный дым душил, случайные прикосновения обжигали, плечи вздрагивали, и пальцы все крутили кольца, без конца и без смысла. На пустом темном крыльце ты писала свой дневник и молча плакала, проклиная и благословляя невыносимую боль этой разлуки, делающей тебя ТАКОЮ. И ты шла дальше и в тишине ночной дороги принимала поцелуи от другого. Он был моложе, он был здоровее и так неискренне клялся в любви, что тебе становилось смешно. Что такое любовь ни ты, ни он пока не знали. И каждой минутой этой прохладной звездной пьяной ночи, проведённой на той дороге ты отдаляла от себя страх перспективы узнать, что все-таки есть эта любовь. Та, что бывает раз в вечность. Та, за которую можно продать душу, и сбросить кожу, сломать себя трижды и быть выстроенной заново, выстраданной, желанной до конца.
Последним отчаянным жестом ты вырвалась и ушла. Твой незадачливый ухажер тянул тебя от бездны, в которую ты так хотела и страшилась упасть. Но бездна манила тебя непреодолимо. Дома ты вымылась ледяной водой, стирая с щек вкус чужих ладоней. Он был совсем как тот, другой: цвет глаз, волосы. Иным был голос, иной была суть, иным было имя. Заветное имя шелестело сентябрьскими березами, опадало в тишину осинами, рвалось с губ ветром в поле, звенело золотыми шарами на пригорке. Чужое же имя отдавало горечью и гарью ночного августа, терпкостью вина на губах, свинцовой тяжестью вины.
Наутро голова была тяжела. Проснувшись, ты словно утонула в чужом сне. Привычные жесты стали невыносимыми. Хотелось разрушить вселенную и уйти в небытие вместе с ней. И ты брела по непрерывному кругу, - взгляды, слова, шаги. Ты провожала друзей с праздника в город и шла рука об руку с мальчиком из вчера. Лица пламенели чахоточным весельем воскресного отъезда, когда все уезжают, а ты остаешься одна, когда всем чуть неловко смотреть друг другу в лицо, и оттого, наигранное веселье еще больше душит тебя в объятьях. Ты шла по дороге и знала, что час одиночества близок. И тогда придется сводить счеты с собой, - проводить черту, отдавая себе отчет, что прошла эпоха и окончилась – перед тобой лежит иная стезя, та, что за закрытой дверью. А пока ты шла по шоссе, до боли сжимая теплую руку не того человека.
Ушел и поезд, унося в утробе пестрядь прошедших выходных, и их отзвук несся за составом как ленты серпантина. И снова путь через лес, а лес, как храм молчал; солнце укрылось в тяжелых сизых тучах, и пахло скорым дождем и темной хвоей. Сегодня в этом храме ты шла, как иуда, и любая ветвь манила тебя искуплением.
Стоп. Мотай вперед свою жизнь, девочка, мотай на быстрой перемотке: Осень, занятия, новые люди, телефонные надрывы, бессонные ночи, опухшие от любви губы, проводы, паспорта, слезы, маршрутки, чемоданы. Отрезанный ломоть. Свадьба в «ледяном доме» и невыносимый запах белых лилий – ты всегда будешь ненавидеть лилии, - в руках – а вокруг – снежная пустыня. Отрезанная жизнь, - как пуповина, и новая, новорожденная, в запахе соли и зимних топящихся труб. Незнакомый язык, иные черты лиц, новые песни, обжаренные кофейные зерна, графит, запах терпентина и ментола. Быстрее, быстрее. Жаркие южные ночи, холодные осенние туманы и стылая сырость возле каменных стен. И зимней сказкой – скользящие по черной воде гондолы, под бесшумно летящим снегом.
Ты помнишь это, помнишь? Восемнадцать лет назад ты разминулась со своей жизнью. С той, где ты научилась любить, порой нехотя, порой неистово, доходя до ненависти. Где было забавно придумывать заново слова и называть ими все вокруг, создавая свой чудный мир, и осознавать, что каждое твое слово было услышано и понято. Где все твои мечты одомашнивались и утихали, где мысли устали, наконец, буйствовать, - а ты училась их усмирять, чтобы не ранить того, кто стоял с тобой, спина к спине. Потому что, мучая его, ты убивала себя. Ты разминулась с жизнью, что подарила тебе свет в глазах двух непостижимых созданий – твоих сыновей. Один из них – копия отца, только в светлых глазах оранжевыми крапинками пляшут твои детские сны. Другой – темная лошадка; но порой ты видишь в нем себя, а порой – его отца, что-то до боли знакомое, ускользающее. Всё это – твоя цена.
Пока ты идешь по лесу еще не зная, что там, на шоссе, пока ты брела за руку с другим, мимо тебя проехала твоя несбыточная и уже несбывшаяся судьба, воплотившись в такси из аэропорта. Он был, он увидел достаточно и приказал развернуть машину – в обратный путь. И рухнули замки фата-морганы, их унесло за горизонт, растерзало призрачным дождем. Ты узнаешь об этом потом, а пока ты шуршишь сухой травой по тропе и ловишь кружащиеся листья руками, не понимая, что это летят осколки вашей не рожденной звезды – той, где вы были бы вместе.
А в параллельной реальности, протянувшей тонкую нить от точки бифуркации, где машина проехала получасом позже, ты добредешь до дома и сядешь, не поднимая глаз к окну, вопреки привычке. И не взгляд, а что-то внутри вдруг дернет тебя с места, подсказывая дорогу наружу, на крыльцо. Он еще не успеет постучать, как ты отворишь дверь…
12.08.2016