Н.Я. Долматов родился в мае 1917г. на Урале в деревне Долматово (ближайший город - Ирбит). Он вспоминал, что, когда ему было три года, его привязывали длинной веревкой к ножке стола, потому что приходилось надолго оставлять дома одного. В 1925г. семья ушла на выселки - была организована коммуна. Возглавлял коммуну грамотный мужик, выписывавший агрономические журналы, люди в коммуне подобрались работящие, и коммуна жила всё богаче; многие захотели в нее вступить, но принимали с разбором, таких же работящих и непьющих. Покупали сельскохозяйственные машины. С хлебозаготовками никто не торопил; хлеб отправляли в город по первому снегу, украсив обоз флагами и плакатами. Церковные праздники не празновали, а советские праздновали с красными флагами, из города привозили вино и сладости для детей. Для детей, учившихся в школе, в Долматове коммуна имела избу (от выселка было недалеко, но зимой в метель детям ходить было опасно), где дети спали на кроватях с простынями, а стряпуха готовила им обед из трех блюд - и то, и другое было невиданным в их краях. В 1930г. коммуну разогнали, сказали: окулачилась; технику конфисковали, председателя и одного мужика, когда-то нанимавшего работника, арестовали, а остальных не тронули, записали в колхоз-гигант. Отец Николая Яковлевича в это время работал в лесу, вернулся, увидел, что творится, и тут же ушел в город (благо, в кармане был документ, выданный для работы в лесу). Во главе колхоза и сов.власти стояли прежние непутевые мужики, за два года сумели всё разорить. 14-летнего Николая мать отправила в Надеждинск (переименован в Серов), испекла ему шаньгу - это всё, что могла дать на дорогу. До Надеждинска он дошел пешком за два дня. Поступил там в ФЗО. Любил уединяться с книгой на чердаке, чтобы никто не видел - чтение не приветствовалось товарищами, могли и ножом пырнуть ("Зато в армии у нас не было дедовщины", - добавил дядя Коля, рассказывая про нравы ФЗО).
В 1936г. Николай учился на геодезических курсах в Свердловске, на три месяца их послали в Казахстан делать карты для актов передачи земли в вечное пользование колхозам (акты на госзнаковской бумаге, на обложке герб). За несколько лет до этого казахов, прежде кочевавших, согнали в колхозы, в результате овцы передохли, и в 36г. колхозы имели очень жалкий вид.
В армии служил на Дальнем востоке. После армии отправился в Ленинград, где двоюродный брат (когда-то избач в родной деревне) был начальником горлита. Попытался поступить в институт, но не прошел экзамены, а тут еще и плату за обучение ввели. Однако остался в Ленинграде. Прописка была гостевая, на три месяца, но двоюродный брат, пользуясь своим положением, устроил на работу чертежником. Некоторое время жил в женском общежитии. Девушки снабдили роскошной шубой, давали деньги, чтобы он водил их в кино и угощал мороженым ("Я тогда не понимал, что наличие видного и богатого кавалера повышало их в глазах окружающих парней", - вспоминал дядя Коля). Жить без прописки было очень опасно. Однажды, живя в чьей-то пустой квартире, где не замолкала тарелка, услышал объявление о наборе на курсы геодезистов - и поступил туда.
Окончил курсы в начале июня 1941г. и получил распределение на Колыму. До места добирались месяц - до Владивостока поездом, потом по морю. Прибыв на место, Николай и его товарищи решили идти добровольцами на фронт, причем скинулись, чтобы купить собственный танк, для чего пришлось продать теплые вещи, о чем очень пожалели зимой; денег на танк было маловато, так что Николай шутил: давайте уж напишем: на самолет, а не на танк. Конечно, они не сами придумали купить танк, был тогда такой почин; разумеется, он никак не способствовал увеличению производства танков - их делали столько, сколько могли, но он уменьшал количество денег у населения, чем немного тормозил инфляцию. Везти пушечное мясо с Колымы было слишком накладно, они получили телеграмму за подписью Сталина: "Спасибо. Вы нужнее там".
Николай Яковлевич прожил на Колыме 23 года. До 1952г. оттуда никого не выпускали даже в отпуск, только тяжело больных - умирать (речь, разумеется, о вольных, заключенных умирать не отпускали). Жил он в поселке Ларюково, может быть, и где-то еще, зимой чертил карты, летом - в полевых экспедициях; занимался аэрофотосъемкой: летал на гидроплане - большой лодке с крыльями, причем момент приводнения воспринимался как довольно сильный удар снизу. Случалось возглавлять картографические экспедиции, состоявшие сплошь из заключенных.
Иногда люди бежали из лагеря. Если охрана их настигала, то убивала. Но если беглый достигал другой лагерь, его охотно там принимали - рабочие руки были нужны. Бежать с Колымы на большую землю было невозможно, бежали только, чтобы сменить лагерь. Однажды Николай Яковлевич спрятал в своей палатке двух беглецов, а гнавшимся за ними вохровцам указал ложное направление: вроде там какие-то черные точки маячили. Он сильно рисковал - за такое давали десять лет (впрочем, вероятно, и не спрятать тоже было рисковано). Беглецы оказались ворами в законе, таким образом Николай Яковлевич заслужил уважение воров как спасший воровскую душу. Благодаря этому, когда он возглавлял бригаду, устанавливавшую столбы с геодезическими знаками, столбы эти не крали.
Однажды в экспедиции оказался очень вороватый завхоз. Когда масло подошло к концу - оставалось не больше килограмма - он его съел, чтобы не делиться с работягами. Естественно, начался панос, а скрыть это было невозможно: кругом заснеженная тундра ровная как стол. Так что все злорадствовали по поводу масла, не желавшего оставаться в завхозовом животе. Но из уважения к Николаю Яковлевичу завхоза не тронули. А если бы убили, могли бы быть неприятности, т.к. был он орденоносец, бывший летчик.
Начальство учитывало существовавший антогонизм между ворами в законе и суками - не посылало их вместе, чтобы избежать лишних трупов. Однажды в бригаде, состоявшей из воров и мужиков оказался парень-сука: он не предупредил заранее о своем статусе, а во время экспедиции ничего сделать было нельзя. Ночами он просился дежурить у костра, всю ночь пел блатные песни, чтобы не заснуть. Но, конечно, избежать избиения не смог; Николай Яковлевич успел послать за самым авторитетным вором, тот пришел, надавал подзатыльников избивавшим, остановил расправу. Однако просил убрать суку из бригады: если он будет с нами, а мы его не убьем, то сами станем суками. Позже убили. А вот другой похожий случай закончился немножко лучше: избивали повара за то, что он кормил бригаду сук; но выяснилось, что повар - мужик, никогда не был вором; тогда избили того, кто ложно на него донес, что он ссучился (били палкой по пяткам, так что человек стал инвалидом).
Как-то бригаду воров послали строить барак. А строить тюрьму воровской закон строго запрещал. Воры просто вынуждены были отказаться работать - иначе стали бы суками. Их построили на сорокоградусном морозе и держали, пока они не согласятся работать. Но никто не согласился. Тогда их куда-то увезли. Больше их никто не видел.
Был на Колыме человек по прозвищу Рокосовский, потому что во время войны служил в армии Рокосовского (Рокосовский, сам прошедший лагерь, охотно брал в свою армию заключенных). До войны этот "Рокосовский" был вором в законе, из него получился отличный разведчик, мастер брать языков. Он дослужился до майора, но после войны его сразу демобилизовали - все-таки не вписался в офицерскую среду. Снова стал воровать, но другие воры считали его нарушившим закон, т.к. он служил государству. В очередной раз сев, он не примкнул и к сукам, а возглавил группу, враждававшую и с теми и с другими, состоявшую из беспредельщиков - имевших срок 25 лет, так что им нечего было терять. В лагере он убил больше сорока человек (считая только тех, за которых его судили); смертной казни в это время официально не было, ему каждый раз добавляли срок до 25 лет. В конце концов его самого убили - даже с его феноменальной ловкостью невозможно было вечно противостоять нападениям.
При Хрущеве всевластие воров в законе удалось в какой-то степени обуздать. Судить стали не только за убийства, но и за избиения.
Кроме "Рокосовского" на Колыме встречались и другие интересные личности. Один человек во время войны попал в плен, оттуда - в Австралию; в Австралии устроился хорошо, и любил в портовом кабачке рассказывать, как в России он был ничем, а тут стал пусть не всем, но чем-то. Однажды проснулся в трюме советского корабля, везшего его на Колыму.
Среди геодезистов был бывший студент пединститута. На Колыму его везли несколько месяцев, в том же этапе оказался профессор-агроном; он (несмотря на насмешки уголовников) читал желающим лекции по агрономии. Эти лекции спасли жизнь бывшему студенту: прибыв на место, он назвался агрономом - и его отправили не на прииск, а в подсобное хозяйство. Он там работал и после освобождения, но перешел в геодезисты, где платили больше. Каждый день три часа изучал геодезию. Раз его застали с книгой, спросили: что читаешь - Угрюм-реку""? (был в то время такой бестселлер) - Нет, геодезию, "Угрюм-река" куска хлеба не даст. Вскоре он уже выполнял работы, которые поручали только геодезистам с высшим образованием и опытом.
Секретаря московского райкома комсомола посадили за то, что в кружках Дома пионеров занимались сплошь дети врагов народа. Выйдя после лагеря на поселение, он дружил с ворами в законе (редкое явление - они обычно не водились с мужиками); воры помогли ему построить дом с плоской крышей, на которой рос бурьян, так что хозяина прозвали Жених с пляжем на крыше. Вохровцы украли у него щенка, он добился, что в конце концов собаку (звали ее Байкал) вернули, но вохровцы успели по-своему воспитать Байкала: если он был не на поводке, хозяина при нем можно было ударить - Байкал не заступится, но на поводке не потерпит и прикосновения к хозяину. Воры не любили Байкала, распространяя на него воровской закон: Байкал служил властям; и Байкал, заслышав разговоры на эту тему (что кто-то служил в вохре), понимал, о чем речь, и начинал рычать.
У дяди Коли тоже было две собаки - дворняжка Пират и овчарка Орел, вохровская собака, проданная за то, что у нее сломался клык. Пират в молодости был силен, но как-то на охоте в него случайно попали дробью, после этого силы были уже не те, он не очень это понимал и лез выяснять отношения с Орлом; Орел хватал его за загривок, приподнимал и начинал трясти, что для Пирата было очень обидно. С дядей Колей отношения у Орла тоже складывались не просто: дядя КОля сделал ему теплую будку, обив ее изнутри старым одеялом, Орлу это почему-то не понравилось, он стал рвать одеяло, а дяде Коле не понравилось отношение к его работе...
В конце войны американцы прислали через Беренгов пролив партию вещей, собранных для разоренных жителей освобожденных от оккупации территорий. Везти эти вещи через всю страну начальство сочло излишним, решило распределить их на Дальнем Востоке. Всё лучшее хапнул какой-то генерал из Дальлага. Прилетел он с семьей и этими вещами в Хабаровск, пошел искать машину. Но в масштабе Хабаровска он не был достаточно большим начальником, так что жена его заждалась. Наконец подъезжает грузовик, из него выходит бравый капитан, козыряет: товарищ генерал прислал за вами машину. Солдаты быстро погрузили всё в грузовик, жена хотела сесть в кабину, но капитан сказал: за вами сейчас приедет легковая машина. Легковой машины всё не было; наконец пришел сам генерал, пеший и злой - машины так и не достал. Тут еще и жена его огорошила. Над историей этой - правдивой или не совсем - потешалась вся Колыма!
В 1952г. разрешили ездить в отпуск на большую землю. Отпуск давали раз в несколько лет сразу на полгода. Дядя Коля хорошо отдохнул на Черном море. Он тогда уже любил фотографировать; в день отлета чтобы израсходовать остававшуюся в фотоаппарате пленку, сделал несколько снимков на базаре - горы фруктов и т.п. Тут его цап-царап - шпион! Повели в милицию. Он понимал: милицейское начальство догадается, что подчиненный перебдел, но если самолет к этому времени улетит, милиции придется отправлять его другим рейсом; так что, чтобы избежать заморочки, возможно, покупки билета за счет милиции, ему пришьют-таки какое-нибудь дело. Нужно было очень быстро доказать свою невиновность. К счастью, в комнату сразу зашел какой-то начальник, и дядя Коля сумел его убедить.
Однажды несколько человек сидели в бараке, ожидая самолета на Магадан. Самолета всё не было, мужики скучали, и один решил разыграть остальных: вышел из барака, а потом забежал обратно с криком: самолет! Все похватали вещи и побежали, он тоже побежал, но отстал и вернулся в барак. До аэродрома было километра три; вернувшись после пробежки, товарищи пообещали отомстить. Через некоторое время кто-то из них принес весть: самолет! Все опять побежали с вещами, а посмеявшийся надо всеми, подумал: посмеюсь еще раз. Сделал вид, что поверил, а сам снова отстал и вернулся. Ждет, что и они сейчас вернутся, а он встретит их смехом: еще раз пробежались, пусть и не всю дистанцию. Но они не возвращались; он вышел из барака и увидел взлетающий самолет. Самолет разбился - шутка спасла ему жизнь. Из Магадана он летел на большую землю. А через полгода не вернулся из отпуска. Навели справки - оказалось, на большой земле он не был; его убили в Магадане. На Колыме сравнительно легко и недорого можно было купить намытое старателями золото (конечно, это преследовалось); но даже если у него не было золота, а только отпускные за полгода - сумма тоже немаленькая, было ради чего убивать.
В 1957г. Николай Яковлевич ездил в отпуск на десять дней в Индию (на Колыме продавали путевки, вероятно, не дешевые, но деньги у тамошних людей были). По пути останавливались в Кабуле. Потом достопримечательности во всех концах Индии - перемешались в голове. От острой индийской кухни внутри всё горело, но больной уже к тому времени желудок чувствовал себя прекрасно. Туристическую группу атаковали мелкие торговцы; дважды, чтобы отвязаться (уже объявили посадку в автобус), дядя Коля предлагал смехотворно низкую цену (он выучил английские названия некоторых числительных) - а торговец неожиданно соглашался. Как-то в отеле познакомился с американцем; содержательной беседы, конечно, не получилось: кроме "гуд" вряд ли что-то было сказано и понято.
Раз на Колыме Николая Яковлевича выбрали народным заседателем. Дважды его вызывали судить, и оба раза он писал "особое мнение" (один раз не помню, о чем судили, а в другой судили за какие-то мелкие хищения кого-то из рядовых работников, а дядя Коля считал, что если уж судить, то всех участников, в том числе кого-то должностью повыше). Больше его на суд не звали.
В 1964г. Николай Яковлевич оставил Колыму, приехал во Львов к двоюродному брату. Его соседкой по коммуналке была моя тетя. Николай Яковлевич женился на ней и таким образом стал моим дядей (несмотря на отсутствие кровного родства, мы с ним были очень похожи фигурой, так что раз он отдал мне свои джинсы, а позже я отдал ему свою куртку). Тетя преподавала в сельскохозяйственном институте. Поскольку у дяди Коли болели тазобедренные и коленные суставы (он считал, что это последствия вечной мерзлоты в болоте, в которое он как-то провалился), ему рекомендовали сухой климат; они решили переехать в Волгоград, в чем потом, вероятно, раскаивались. В Волгограде долго жили в институтском общежитии, потом им дали квартиру на девятом этаже девятиэтажного дома; летом черная крыша накалялась и в квартире было на несколько градусов теплее, чем на улице (а и на улице в Волгограде летом жарковато). Так что, пока была жива бабушка, на все летние каникулы они приезжали в Москву.
Дядя Коля серьезно занялся фотографией, вступил в Союз журналистов. Но гонорары даже не покрывали расходов на качественную пленку и фотобумагу. Он получал крошечную пенсию по инвалидности (из-за суставов), а в 50 или 55 лет перешел на пенсию по старости, которая была максимальной (120р.), учитывая колымскую зарплату. Но тетиной зарплаты доцента им хватало. Шабашить, делая фотки туристов, потоком едущих в Волгоград, дядя Коля не умел и не хотел. В 70-е годы он очень полюбил Дагестан, делал там великолепные снимки. Пришел к Расулу Гамзатову просить разрешения использовать его стихи в качестве подписей к фотографиям. Гамзатов дал рекомендательное письмо во все райкомы и райисполкомы: оказывать содействие товарищу Долматову, готовящему фотоальбом о Дагестане. Но выпустить фотоальбом не удалось несмотря на такое покровительство. Фотографии публиковали в журналах, но некоторые самые лучшие заворачивали по идеологическим причинам (например не взяли фотографию крестьянина, пашущего, кажется, на ишаке узкую полоску земли, выровненную на крутом горном склоне - сказали: а где трактор?).
Дядя Коля был великолепным раскасчиком. Обычно рассказывал истории из колымской жизни или из своей молодости (например, как, учась на курсах, проходил практику в старообрядческой деревне; однажды поцеловал местную девушку - а она в слезы: ей теперь придется сделать сто земных поклонов во и скупление греха). Прекрасно рассказывал он сказку: жили в избушке кот и петух, жили дружно, только одно немножко омрачало их дружбу: петух любил покрасоваться, топал и поднимал много пыли, тогда кот недовольно просил его: не пыли! Пришло голодное время, кот и петух понуро сидели по углам; вдруг кот говорит: не пыли! Петух удивился и слабым голосом возразил: да где уж мне пылить. Но кот опять: не пыли, сколько раз тебе повторять! Наконец, так разозлился, что прибил петуха и съел.
Наверное, рассказывал разные истории дядя Коля и на Колыме. Он не раз вспоминал, как однажды на работе сказал, что услышал по радио новость: ученые выяснили, что наше Солнце раньше было планетой где-то в созвездии Рака, ее жители, вероятно, превосходили нас по уровню науки; но однажды то ли в результате неудачного опыта, то ли войны планета взорвалась, ее выбросило из созвездия Рака и она прилетела к нам. Все стали обсуждать новость, высказывали разные предположения. Наконец, дядя Коля признался, что всё выдумал. Товарищи посмеялись: ловко ты, Николай. Разговор перешел на другое; а когда дядя Коля попытался вернуться к Солнцу, поделиться еще каким-то соображением, все зашикали: надоело. На что он ответил: значит, если ученые предположили - вы обсуждаете и вам не скучно, а если то же самое Долматов предположил - скучно?!
Еще колымская история: однажды Николай заболел, фельдшер дал ему таблеток. Опытные мужики сказали: мы тебя быстро вылечим, давай сюда таблетки! Они высыпали их все в кружку, налили туда спирту и добавили кипятку. Выпив это залпом, он действительно быстро выздоровел, правда, потом очень долго спал. Эта история немножко похожа на другую, случившуюся в его детстве: два парня боролись на лугу, один бросил другого на спину - и он попал спиной на пенек, не замеченный в траве; пришлось обращаться к фельдшеру, который дал какой-то микстуры, велел пить по столовой ложке три раза в день; мать парня сказала: глупый фельдшер, эдак ты долго будешь выздоравливать - и дала выпить целую кружку микстуры. Парень умер, и деревня воспринимала эту историю как пример человеческой глупости; хотя подозреваю, микстура не могла ни сильно навредить, ни сильно помочь, а смерть была предрешена.
В 70-е годы суставы у дяди Коли стали болеть сильнее. Он говорил: чтобы встать со скамейки, нужно за несколько минут начинать готовиться, покачивая ногами; раз троллейбус сломался и всем неожиданно сказали выходить, дядя Коля вышел, но боль была такая, что он обнял дерево и едва держался на ногах. Как-то ему на глаза попалась книжка Бирюкова "Самомассаж - источник бодрости и здоровья". Он стал каждое утро минут по сорок делать себе массаж (всего тела, но с акцентом на больные суставы). И болезнь отступила. Других подобных случаев я не встречал. Конечно, артроз не может полностью излечиться, но только в самом конце жизни он снова приблизился к тому уровню, который был в 70-е годы.
В 1988г. волгоградскую квартиру удалось обменять на квартиру в Калуге - это была большая удача.
В начале 90-х у дяди Коли нашли рак мочевого пузыря. Лет за пятнадцать до этого он лечился от доброкачественной опухоли. Теперь же он нашел врача в Обнинске, разработавшего какой-то свой метод лечения, еще никем не признанный. Это был отнюдь не знахарь, работал в профильном институте. Дядя Коля ездил к нему на процедуры (какие-то вливания через катетор) на электричке, стойко переносил и неприятные процедуры, и тяжелую дорогу - и выздоровел.
Тетя умерла в 2001г.; последние четыре года она нуждалась в уходе, дяде Коле помогала ее сестра, часто ездившая к ним из Москвы. Она продолжала ездить и после 2001г. - дядя Коля сам постепенно слабел и тоже начинал нуждаться в уходе. Он говорил, что расходует имевшиеся сбережения, исходя из того, что проживет 90 лет. Почти угадал - умер немного не дожив до 89.
Многочисленные фотографии и негативы, а также кое-какие документы принял бывший архив калужского обкома. Было составлено описание с подробными комментариями (правда, с многочисленными ошибками).