Глава 12.Перелом.
Теплая сентябрьская ночь. Как-то даже не верится, что уже год прошел со дня моего назначения. Очередное совещание в гараже, у связных, прошло на повышенных тонах, снова делили служебный транспорт. Город у нас длинный, на трамвае не наездишься, да, и смыться, по-быстрому, часто необходимо, потребность в постоянно прикрепленном служебном авто просто подпирает.
Возвращались на базу вдвоем с Алексом, Вольф не к бабушке, а к себе домой подался, родители неожиданно из командировки вернулись, на несколько дней. Длинная темная улица кое-как освещена жестяными конусами старых фонарей, раскачивающимися, со скрипом, на деревянных столбах. После того, как пройдешь старую пожарную часть, выстроенную в самом начале века, на тогдашней окраине города, фонари становятся совсем редкими. Машина на нашей улице – тоже редкий гость.
И когда сзади слышится скрип тормозов, я машинально отскакиваю спиной к стене. Хотя, беспокоится, вроде бы, не зачем. Людей в «Волге» я знаю. «Центровые», шестеро, в полном составе, только Инесс не видно.
- Есть разговор, Волк, - адъютант Инесс уже выходит из машины.
Вроде бы, ничего особенного. Но по спине бегут мурашки. Поговорить можно было и в гараже, например… Все там были. Больше всего хочется свалить куда-нибудь через забор. Чувство опасности меня обычно не обманывает, но Волк команды к отходу не дает.
Все шестеро уже рядом. Чувство опасности звенит, как натянутая струна. Пытаюсь выдернуть цепь из тренчиков на джинсах. Не успеваю. Руки схватили с двух сторон. Удается пнуть ногами третьего, но пропускаю удар по лицу, пытаясь увидеть Волка. Хороший, кастетом. Другой пришелся вскользь. Больно, но это хорошо, значит - я в сознании. А вот, Волк - на земле, и, видимо, помочь не сможет. Рванули пояс на джинсах, но их, так просто, с меня не снять, они же - модные, «в облип». Издалека, со стороны «пожарки», слышу шум мотора. Так громко я еще никогда не орала! Пожарная машина рванула в нашу сторону. Меня отпустили, и я падаю на асфальт. По лицу течет что-то теплое. «Волга» с визгом срывается с места.
Пожарные тоже прибыли быстро. Меня поднимают, несут в машину, Волка тоже поднимают с земли. Предлагают отвезти нас в больницу. Изображаю истерику, прошу отвезти домой к бабушке, она врач. Называю адрес, совсем неподалеку. Крепкий пожарник, окинув меня сочувственным взглядом, соглашается.
Дом бабушки Вольфа рядом. На стук в дверь выходит Елизавета Андреевна. Самообладание у нее на высоте, это я еще в тот раз заметила, когда мы сюда Соболя с распоротым животом принесли. Просит отнести меня в дом, «скорую» обещает вызвать сама, у нее телефон, поставили, когда еще работала, от больницы.
Пока она расспрашивает пожарных и Волка, я встаю с кресла и подхожу к старому трюмо. Отражение в зеркале расплывается, сложно отличить реальные пятна крови от блуждающих по комнате красных пятен. Больше всего меня интересует лицо, и я пытаюсь сфокусировать взгляд. Когда отняла руку от щеки, которой досталось сильнее всего, показалось, что видна кость. Скулу разворотили знатно, а боли, почти, не чувствую. Шок, наверное…
Сзади в зеркале вижу Алекса.
- Интересно, кого из игры выбить хотели, тебя или меня? - говорю, не поворачиваясь.
Получилось не очень внятно, сквозь пальцы вновь закапала кровь.
- Судя по твоим джинсам - меня, - его голос звучит странно, даже для этой ситуации.
Застежка на джинсах, и правда, - в хлам.
Из кухни появляется Елизавета Андреевна, у нее в руках лоток с медицинскими инструментами. Строгим голосом велит мне сесть в кресло и уперевшись головой в спинку закрыть глаза. Делает укол и начинает возиться с лицом.
- Многого я сейчас сделать не смогу, но шов предварительно наложу. Завтра, с утра пораньше, ученику своему позвоню, у него руки золотые – поправит личико, - успокаивает она меня.
Мне, как ни странно, даже не страшно, укол действует, наверно. Слышу, что Волк говорит по телефону, не разберу, что.
- До утра тут останетесь, а там в больницу подъедем, - говорит мой доктор, заканчивая работу.
- Сейчас рубашку принесу, переоденешься, - доносится уже из другой комнаты.
Открыв глаза, натыкаюсь, на пристальный взгляд Алекса. Странный взгляд. Руку прижимает к левому боку.
- Ты в порядке? - более идиотского вопроса от него я не ожидала.
- Лицом - не очень. Но хуже всего то, что я не понимаю ситуации, - слова с трудом вылетают из немеющего горла. – Ведь, это, как бы, запрещено правилами.
- Барышне необходимо в постель. Завтра поговорите, - Елизавета Андреевна со строгим лицом входит в комнату с длинной ночной рубашкой в руках. - Помоги переодеть ее.
Комната как-то начинает расплываться. Я не должна вырубиться, не узнав в чем дело.
- Ее надо уложить так, как я покажу, и не давать поворачиваться! - следует очередная команда. - А на твои ребра мы завтра посмотрим, явных переломов, вроде бы, нет, - сердито бросает она Волку.
Мне же бросается в глаза огромный кровоподтек у Алекса на животе, когда он меняет свою разорванную рубашку на футболку Барона.
- Мне обязательно надо предупредить деда с бабушкой! – я, из последних сил, пытаюсь держать ситуацию под контролем.
- Ирка скажет, что вы, все, у Светки ночевать остаетесь. А рядом с домом наша машина подежурит, - говорит Волк, укладывая меня слегка на бок, лицом к стене.
- Будет лучше, если ты тоже останешься с ней, - голос Елизаветы Андреевны звучит, как бы, издалека.
Когда он ложится сзади, зафиксировав мою правильную позу, сквозь наползающий туман пытаюсь продолжить:
- Так откуда, всё же, ноги растут?
- Это - по мне удар. Всё, это было уже, однажды, - голос из-за спины звучит как-то глухо.
- А не хочешь поделиться, где и когда, если уж это и меня коснулось? - в моем голосе прорезалась злость.
- Поделился, однажды. С Инесс. Друзьями тогда считались, вроде бы, - тихий голос Волка звенит от бешенства.
- Давай, всё по порядку, с подробностями, - от накатившей волны гнева, даже действие лекарства, как будто, отступает. - Я имею право знать, чёрт побери!
- Это было давно и в другом городе. Четырнадцатилетний мальчишка провожал домой девочку. Встретили десяток отморозков, из тех, с кем не поладили ранее. Я не смог защитить ее, а они хотели, что бы я всё видел. Когда я пришел в себя, она сидела рядом со мной на земле и плакала. Потом перестала. Я проводил ее домой. Мне нужно было остаться с ней! Но, она попросила меня оставить ее одну. Утром мать, вернувшись с дежурства, нашла дочь в петле. Она даже записку оставила. Назвала имена всех тех подонков, а меня просила не винить. Мои родители поторопились отвезти меня сюда, к бабушке. А сами погибли в аварии, на обратном пути, - голос постепенно уплывает вдаль.
Утром, еще затемно, просыпаюсь от пульсирующей боли, действие лекарства закончилось. Выбираюсь из спальни в гостиную, подхожу к зеркалу. Лучше бы не смотрела! Даже из-под повязки видно, насколько лицо опухшее, а под обоими глазами - черно-красные синяки.
В зеркале, сзади, вижу Вольфа, он стоит в дверях и смотрит на меня огромными глазами.
- Ну, и видок у меня! - пытаюсь пошутить, скрывая накатывающее отчаяние.
- Бабушка говорит, что всё будет в порядке, она в больнице договаривается, - наверное, хочет успокоить. - Я тебе одежду привез. Переоденешься и поедем.
Осторожно, через голову, стягиваю рубашку, и замечаю, что Барон смотрит вниз расширившимися от ужаса глазами.
- ТЫ в порядке? - опять эта дурацкая фраза.
Да, что им всем далось-то? Опускаю глаза вниз и вижу перепачканные в крови трусики. Ясно, о чем он!
- Это - я вчера перемазалась, когда по лицу текло, а если ты - про джинсы, так они на месте остались. Давай одежду-то! – Вольф, молча, подает сверток.
Джинсы длинноваты, но не спадают, Иркины, наверное. Рубашка тоже длинновата, но сойдет и так. Кое-как надеваю рубашку, а когда начинаю натягивать джинсы, едва не падаю на пол. Вольф подхватывает меня, а затем, всё так же, поддерживая за талию, тащит на улицу. Перед домом стоит тёмно-синяя «пятерка», которую мы вчера с Волком выбивали для своей группы.
- Волк где? - спрашиваю уже сидя в машине.
- К Артуру поехал. Ситуацию разруливает. Сегодня я тебя сопровождаю, - отрывисто сообщает Барон, быстро ведя машину по пустым улицам.
- Вези меня к Артуру! - срываюсь на крик.
- Сначала - в больницу, если с нормальным лицом остаться хочешь! - голос Барона излучает непоколебимую уверенность в своей правоте.
В больнице он потащил меня на этаж черепно-лицевой хирургии. Там мое лицо осматривал молодой врач вместе с Елизаветой Андреевной.
- Если ты согласна терпеть боль, то мне удастся зарастить почти без шрама. Анестезия будет мешать, я должен знать, что ты чувствуешь, чтобы мимику сохранить. И еще, ходить сюда недели две каждый день будешь а там – посмотрим, - выносит он вердикт, посмотрев на Елизавету Андреевну.
Потом врач еще больше часа что-то делал с моим лицом, на прощание вкатив изрядную дозу обезболивающих. Когда мы, под руку с Елизаветой Андреевной, выходили на улицу, голова у меня изрядно кружилась. Взгляд, брошенный на меня Бароном, тоже не обнадеживал.
- Что я старикам-то своим скажу? – внезапно вырвалось у меня.
- Скажем, что с мотоцикла упала. Вместе пойдем, - удивила меня бабушка Вольфа.
Домой к нам зашли, и в самом деле, вместе с ней. Старую докторшу у нас на улице все уважают и доверяют ее профессиональным знаниям абсолютно. Дед был дома один и согласился оставить меня, на время, у Елизаветы Андреевны, под присмотром. Ей-то он поверил. Когда выходим со двора, останавливаюсь, не доходя до машины, и спрашиваю ее:
- Я Вам бесконечно благодарна, но к чему всё, это?
Ответ удивил меня донельзя:
- Мой внук к Вам, милочка, неровно дышит. И это - нечто отличное от его прежних увлечений. Он как-то меняется. И я хочу узнать из-за чего.
- Ну, я бы не стала связывать все, эти, изменения только со мной, - угрюмо парирую я.
- Знаю, Александр Потоцкий – сложный молодой человек. Памятуя о нашем многолетнем, еще с Санкт-Петербурга, знакомстве с его бабушкой, Мадленой Брониславовной, я готова оказывать ему всяческую поддержку, но доверять – увольте, - в проницательности ей не откажешь.
- А мне, вы думаете, можно? - спрашиваю я.
- Так вот, поживем- увидим, – отвечает Елизавета Андреевна, идя к машине.
Возле ее дома видим мотоциклиста. Это - Че или Дин из группы связи. Я их все время путаю издалека. Темные длинные волосы, береты, на майке у одного из них – Че Гевара, а у другого - Дин Рид. Ну, и прозвища, соответственно кумиру. Выйдя из машины, поняла, что это – Че:
- Привет, Инь, что у вас стряслось, раз «сбор всех частей объявили»?
Снимаю большие темные очки, державшиеся на кончике носа, это лучше всяких объяснений.
- Здорово вляпались! - присвистнул Че. - Ну, ничего, к вечеру всех твоих ребят в город соберут, отыграетесь!
Тут, ведь, действительно, какая ситуация сложилась: кроме нас с Волком и Вольфом, из команды в городе только Че и остался, других ребят, как и всех студентов первых курсов, на картошку отправили, привилегия у молодых студентов такая. Я-то из своего колхоза через десять дней слиняла, а остальные еще лямку тянут. Неладно получилось. И этим сразу воспользовались.
- А Волк - когда будет? - спрашиваю, осторожно водружая очки на место.
- Вскорости обещался, - отвечает Че, вскакивая обратно на мотоцикл.
- Чего ж, вы на пороге-то остановились, заходите, чайку попьем, - вежливо приглашает Елизавета Андреевна.
- Да нет, спасибо, я здесь, по округе, покатаюсь, - Че с вежливой улыбкой отклоняет приглашение, заводя мотоцикл.
Так правильней, мы не настаиваем.
В доме бабушка Вольфа идет сразу на кухню. Барон усадил меня на диван, и в гостиной повисло неловкое молчание.
- Ты бы нам поиграл, Володенька, пока я завтрак соберу - доносится оттуда.
Догадалась, как разрядить ситуацию. Барон идет к роялю, он у них пол зала занимает, хотя, по общим меркам – небольшой, кабинетным такой называется. Играет Вольф ничего, бегло, что-то из Дебюсси, по-моему. Всех нас родственники музыке учить пытались, даже меня. Но я больше сама танцевать любила, чем другим подыгрывать, а у Барона, похоже, музыкальная школа за плечами.
Входит Елизавета Андреевна, на подносе - чайный прибор и какая-то выпечка. Ставит на низенький столик у дивана.
- Чем богаты, присаживайтесь поближе, молодые люди, - приглашает она, разливая чай по чашкам.
Манеры у нее – старой фрейлины, одежда и прическа соответствуют. Пришло в голову, что я никогда не видела ее в застиранном халате или с неприбранной прической, даже дома. А вне дома на голове, практически в любое время года – шляпка. Старое воспитание, наверное. Насколько мне известно, молодость свою она в Санкт-Петербурге провела. До революции еще дело было. Но самое удивительное, что ухитрилась свой стиль сохранить на всю свою, долгую и непростую, жизнь. А плюшки у нее такие же вкусные, как и у моей бабушки, жевать только неловко.
Приход Волка разрушил всю идиллию, есть мне сразу расхотелось.
- Присаживайся, Алекс, - приглашает Елизавета Андреевна. - Я сейчас еще прибор принесу.
Затем, сославшись на дела, уходит в кабинет. Там старое кожаное кресло, возле необъятного письменного стола и стеллажи с книгами – до потолка. Елизавета Андреевна прикрыла за собой дверь, и оттуда сразу зазвучала классическая музыка. Деликатная дама, не хочет мешать.
- Ну, и как у нас дела? В какой луже сидим? - спрашиваю я Алекса, с трудом дожевывая, размоченную в чае, плюшку.
- Та еще лужа, глубокая, - отвечает он, наливая чай в чашку из полупрозрачного фарфора и глядя сквозь нее на солнечный свет.
Время тянет.
- Как ты себя чувствуешь? - спрашивает Волк, переводя взгляд на меня.
- Настроение поганое! Хочу кого-нибудь убить! - я надеюсь, что говорю не слишком громко.
- Не самая типичная реакция для юной девицы, но, в данном случае, она меня радует, - в голосе Волка нет ни капли юмора.
- Убить можешь, одного, по выбору, - и это тоже сказано, как бы, серьезно.
- Раз, одного, тогда – Инесс, - мой выбор очевиден и правилен.
- А вот, этого, как раз, и нельзя, к сожалению,- голос Алекса звучит весьма тускло.
- Это - твое решение? - немедленно взрываюсь я.
- Не мое, старших, - в голосе Волка тоже прорезался гнев.
- Но ведь, эта тварь всё и придумала! – меня, прямо-таки, распирает от бешенства.
- И обставила всё так, будто это - внутренние разборки, без ее ведома. И старшим удобнее было поверить, что вчерашнее происшествие – несанкционированный конфликт, и предложить обеим сторонам заткнуться, - доводы Волка крепче бетона.
- А как же правила? Как мы можем работать, постоянно ожидая удара в спину? - я, наверное, почти кричу.
- Удара в спину не последует, по крайней мере, в ближайшее время. А работать придется еще лучше, и ни на минуту не забывать - кто мы,- сухо отвечает он.
- Но, ведь, если всё оставить, так как есть, однажды она захочет повторить! - в моих словах тоже есть резон.
- И тогда мы будем готовы к войне. А сейчас – нет, - Волк переводит взгляд с меня на вскочившего Барона.
- А разве ты думаешь, что сейчас нас никто не поддержит, другим группам это нападение понравится? - голос Вольфа тоже кипит от бешенства.
- Рэт не пойдет против старших товарищей, у Лю – всегда свои приоритеты. Ласка поддержит, в силу личной преданности, но, при плохом раскладе, силы будут не равны, и многие могут пострадать, - нарочито спокойно отвечает Волк, глядя ему в глаза.
Я скрипнула зубами, признавая справедливость доводов. И тут же вздрогнула от пронзившей лицо, острой боли. Но, тем не менее, продолжила.
- И когда же мы будем готовы? - сдаваться я не собираюсь.
- Когда наберем достаточно новых рекрутов, по принципу личной преданности, и поменяем жизненный подход, - голос Волка абсолютно серьезен.
- Это как – сначала стреляем, потом разговариваем? - Барон полон сарказма.
- Ну, вроде того, - в глазах Волка впервые мелькают смешинки.
- Было бы из чего стрелять-то, разрешение на постоянное ношение и применение «по усмотрению» – только у них! - зло бросает Барон.
- А вот, это мы изменим, - уверенно обещает Алекс.
- Артур-то, хоть, на нашей стороне? - спрашиваю почти обреченно, спешно обдумывая расклад сил.
- Артур – конечно. Он человек разумный, ему не нравится, когда раскачивают стабильную систему. И портят внешность его партнершам. А свой кусок в прибылях Арти готов защищать любой ценой, и для этого мы ему - очень нужны. Инесс последнее время слишком много в сферу доставки суется, Арти это не нравится, и мы здесь – его противовес. Доку ты тоже можешь доверять, в определенных пределах, конечно. И никогда не забывать о его связях с конторой, - объясняет Алекс, пристально глядя на меня.
- Ну, тогда, нам, наверное, пора на базу, - я ставлю чашку и поднимаюсь с дивана.
Возражать мне никто не стал.
Дома у Волка еще никто из наших ребят не появился, только Че выделывал финты на мотоцикле неподалеку. Барон пошел к нему, чтобы обрисовать сложившуюся ситуацию. Алекс же предложил мне подняться наверх.
- Я вчера совершил серьезную ошибку, ее не загладить, но все же … У меня для тебя подарок, - он подает мне узкую шкатулку, вроде тех , в которых мой дед хранил опасную бритву.
- Что это? - удивилась я, подняв крышку.
Длинная тонкая вещь, не то шпилька, не то булавка в ладонь длиной, цвета темной бронзы, с небольшой розочкой на одном конце и узким чехольчиком – на другом.
- Шляпная булавка, бабушка рассказывала, что в начале века такими штуками дамы крепили к прическе большие шляпы, а позднее, в смутные времена, она не раз спасала ей жизнь, - Алекс с печальной улыбкой повертел ее в руках и передал мне.
Рассмотрев булавку поближе, я поняла, что держу в руках тонкое трехгранное лезвие. Опасная вещичка, что-то вроде оружия последнего шанса.
- Придумай ей чехол или незаметный карман в повседневной одежде, такой, откуда ты ее легко и быстро вынуть сумеешь. Мне будет спокойнее знать, что булавка всегда с тобой. Бабушка называла ее счастливой, - тихо говорит Волк.
Раны на лице заживали на удивление быстро, то ли хирург был почти волшебником, то ли сказывался неусыпный надзор Елизаветы Андреевны, и ее многочисленные процедуры, которые она заставляла меня выполнять несколько раз на дню. Хорошо хоть, Док, который номинально входил в штат одной ведомственной медсанчасти, оформил мне освобождение от учебы в вузе, где я тоже сослалась на аварию. Он также предложил мне широкий выбор обезболивающих и снотворных, но я, памятуя прежний опыт, подсказывавший, что подсесть на них – легко, а вот, соскочить – не всегда, отказалась. А еще, чисто физическая боль помогала отвлечься от того, что творилось у меня на душе.
Отнюдь, не помогало успокоиться и то, что рядом постоянно вертелся Вольф, забросивший танцы и тамошних подружек. Ну, не люблю я, когда меня жалеют и опекают, это лишний раз напоминает о допущенных промахах. Он же не понимал моего, вечно взвинченного, состояния и здорово обижался.
Обстановку разряжала только Елизавета Андреевна, отвлекавшая нас многочисленными историями своей, богатой событиями, жизни. Судьбу женщины из дворянской семьи в период революции простой не назовешь. А у нее еще и немецкие корни имелись. Предок ее в петровскую эпоху в Россию перебрался. Но, ко временам революций и других перемен, все в ее семье себя российскими гражданами считали и покидать родину отказались. Хотя, многочисленные родственники в Германии пытались уговорить их переехать на историческую родину. Но на новой родине, ох, как сложно им пришлось, особенно во вторую мировую войну. Однако, Елизавета Андреевна на строй зла не держала, считала, что для российского народа, в целом, он больше прежнего подходил. А неприятности, так это - дело зависти конкретных людей. И аргументировано это доказывала. Алекс тоже часто, вечерами, присоединялся к нам за чашкой чая, добавляя к воспоминаниям Елизаветы Андреевны рассказы своей бабушки.
Ужасно интересно было взглянуть на общеизвестные события истории с другой стороны, не вошедшей в официальные учебники. И всё, это, вовсе не походило ни на наши пропагандистские штампы, ни на то, что вещали по «голосу Америки», просто, частные истории из жизни обычных людей, живших в очень непростое время.
Мой дед, и бабушка с прабабушкой, также любили воспоминаниями делиться, открывая другую сторону событий. В деревнях, в то время, тоже не всё так однозначно протекало. Моя прабабка потеряла всех своих взрослых сыновей на фронтах первой мировой войны, а пятерых маленьких детей – во время большой холеры и голода в начале двадцатых годов.
И хотя в город, из деревни, она с остатками своего, некогда очень большого, семейства перебралась в период коллективизации, но и тот самый, 1913 год, с которым у нас всё любят сравнивать, тоже недобрым словом поминала. И недород, и голод, и выколачивание налогов, и кровавые споры на межах. И вырисовывался довольно широкий срез общества в эпоху перемен.
И получалось, что задумка–то была хорошая, а осуществлялась, как на Руси положено, через пень – колоду. А то, что на данный момент в обществе творилось, логично вытекало из всего предыдущего. Неправильно это, когда слова пропаганды с реальными делами расходятся. И когда многие рабочие люди в халупах и переполненных коммуналках живут, а партийные боссы себе многоэтажные дачи строят, покрупней даже цыганских особняков. Хотя, государство, вроде бы, провозглашает всеобщее равенство и братство. И то, что от каждого – по способностям, а каждому – по труду. Или, хотя бы, в соответствии с зарплатой.