Предыдущее http://www.proza.ru/2016/08/13/2042
1.2. Рыжая
1.2.1. Лизка-лиса
Лизка…
Какая еще вам Лизка? Елизавета Иосифовна Фрунзенская. Да-да в честь Сталина. Разумеется с Фрунзенской.
… вышагивала, а по-простецки ходить она не умела с детства, либо порхала как балерина, либо рубила шаг как часовой у Кремля или в другом того стоящем месте, при необходимости кралась как голодная лисица в ночи, ну, или вышагивала как манекенщица по подиуму.
Лизка вышагивала по туннелю от «Шаболовской» до «Ленинского проспекта». Позади двое суток пути. Позади дальний кордон Гагаринской, почему-то местные не говорят «Ленинский проспект». Гагаринская, понимаешь ли, а кто такой Гагарин? А вот Ленин — это ЛЕНИН. Случился бы ваш Гагарин, кабы не ЛЕНИН? Все у них на этой рыжей ветке…
Блин! Лизка мысленно почесала собственный рыжий затылок.
Блин! А теперь и она рыжая как апельсин, завозили, говорят, до апокалипсиса в Москву такой фрукт и «Фанту» с его вкусом делали, пробовала, вкусно, оказалась в странном провинциальном южном хвосте рыжей ветки.
Ох! Судьба! Говорила же тетя Феня, покрасься в блондинку, может в Рейх бы (не, туда не надо, были, еле смылись), в Полис или в Ганзу… Но нет, осталась рыжей, и послали на рыжую. Тьфу! Стоп! Не гадь и не плюй в туннеле, вылетит обратно, не споймаешь.
1.2.1.1. Корни
Не, до двенадцати лет ее жизнь была неплохой, даже чуть-чуть лучше, но отца репрессировали, типа расстреляли, но пули пожалели, повесили быстренько – без зрителей и лишних мучений, могут, суки, когда хотят, маму упекли на Преображенку…
Ее хотели взять к себе родители соседского Севки, они и с родителями дружили, но генерал Лазарев как-то внезапно быстро и некстати погиб… Короче, светил ей детдом для детей врагов народа, но тетя Алла подсуетилась и… Лизка, сменив отчество и фамилию с Альбертовны и Альтшуллер на исконно пролетарские, за еврейку-то ее никогда никто не принимал, часто за родительской спиной шептали: «Как эта жидовня умудрилась русопятую родить?», попала в суворовское училище, где уже второй год учился Севка, интернат, конечно, но посытнее, и клифт казенный побогаче… Хотя, блин горелый, лучше б в балетную школу.
Отучилась на «отлично». Данных ей было не занимать, смазливая, отважная, гибкая, выносливая, с хитринкой, не без мозгов, с актерскими способностями, правда, прожорлива не в меру.
Севка, друг детства, ее не только по малолетству, но и вообще по жизни защищал и покрывал как родную, подучивал, подсказывал, тренировал… Опять же тетя Алла, подруга матери, вдова генерала Лазарева, должностей не снискала, жила на пенсию, за мужа-героя пожалованную, но имела отточенную с годами способность вкручивать мозги и лохматить лысину многими власть предержащими особями мужеского пола, сыну и Лизке покровительствовала-выручала-пропихивала… и подкармливала.
На «диплом» Лизка съездила в Рейх. Ох, и попала бы она, если бы не подвернулась под руку резиденту, когда всю «контору» поволокли на цугундер. Других связных рядом не было, и шеф, всучив шпионке-практикантке все разведданные, выпихнул ее в чистый туннель, благословил таким голосом и в таких выражениях, указывая дорожку, что та обогнала бы курьерский, если бы он ходил в метро… Притормозила и отдышалась Лизка только на красной линии. У своих дрыхла двое суток, а, проснувшись, навела ужас на тамошнего повара, обожрав всю кухню, обошлось, не лопнула и не блеванула, под суд не угодила, схлопотала медаль «За боевые заслуги», «красный диплом» и первое за пять лет свидание с матерью, стала кандидатом в члены партии и могла с полным правом рассчитывать на дополнительный кубарь на петлицы, но…
Но!
Наверно, оскомину набили истории о материнском сердце, здесь же сплоховало сердце дочери. Лизка не въехала в тему, медные трубы еще звучали в ее милых ушках. Не на свидание ей дали документы, а на допрос. Матери и на ум не могло прийти, что она увидит не очередного дознавателя, а родную дочь в щегольской форме лейтенанта НКВД с медалькой и новеньким «поплавком» на груди, грохнулась в обморок, не дойдя до стула. Лизку и понесло, сдали нервы. А кто бы сдержался? За неполные шесть лет на «попечении» самой гуманной власти сильная и моложавая женщина сорока с небольшим лет превратилась в дряхлую старуху, харкающую кровью, лучевка и чахотка узников не щадят. Протерпи Лизка пару минут, пока конвоирша закроет дверь… Но нет, сорвалась, подбежала, заверещала:
— Мама, мамочка! Врача!
Пока все бегали и орали, очнувшись, мать только успела ей сказать:
— Найди Хаза! Храни тебя Бог, — набежали, отпихнул, потащили…
Уже от дверей одними губами мать шепнула ей:
— Прощай!
Развернулась, разошлась-разгулялась Лизка, отыгралась на тюремщицах за все. За сгинувших родителей, мать каторгой изувеченную, шконку казенную узкую да жесткую, казарму нетопленную, клифт ветхо-тонкий, за пайку скудную, кашку жидкую, если бы не пирожки тети Аллы, да товарка-крысоловка Зинка-троглодитка, умевшая ловко разделывать и готовить шашлычки и бульон с крыс, Лизкой из рогатки подстреленных, коньки бы с голодухи двинула… Короче за ВСЕ.
Хорошо, что пистолет сдала на входе. Севкины приемчики, от отца тем унаследованные, разили наповал, да и Эммина школа мордобоя даром не прошла, но плетью обуха не перешибить. Повезло, что прибежали мужики с периметра, кого от кого они спасли, Лизка так и не поняла, то ли конвоирш от Лизки, то ли Лизку от разъяренных, привыкших повелевать всем и вся баб. Очнулась она в туннеле в рваной форме без ремня и пистолета, но с бланшем под глазом и разбитой губой, ребрам и кулакам тоже досталось. Два лейтехи везли ее на дрезине.
Потом был «разбор полетов». ВПСП — влупили по самые помидоры, только булки раздвигай, смазать бы тоже не помешало, вынесли мозг через анус вперед ногами, точнее, мелким рубленным сильно взбитым фаршем в многоюзаном мусорном пакетике... Кубари тю-тю. Партия тю-тю. Здравствуй, трибунал.
1.2.1.2. Эмма
Был карцер. Хлеб-вода, в смысле сухари, странно, что без плесени. Когда повели коридорчиком, решила, что стенку погрязнее ищут или к мертвецкой поближе ведут…
Но стены становились чище, потолки выше, а голова туманнее, о пустом желудке лучше помолчать, его трели заглушали шаги. Дверь, к которой ее привели, Лизка не разглядела, конвоир вежливо постучал, дождался ответа, аккуратно-церемонно препроводил внутрь. Щелкнул каблуками, «откланялся».
— Ну, что, засыха, допрыгалась? – протявкал знакомый до боли голос.
Эмма. Наставница-полковник прошлась перед носом, схватила за шкирняк, швырнула к сервировочному столику в углу.
— Жри! До тебя голодной не достучишься даже перфоратором по темени.
«Пир Богов? Или сон? Рай, а расстрел я прозевала? А может траванули чем?» — Лизка ломала голову до тех пор, пока Эмма не схватила вилку и не запихнула ей в рот кусок жареной свинины. Пришлось жевать. Рюмка вина. Пощечина.
Процесс пошел. Умяв две порции генеральского мяса с комплексным гарниром, Лизка покинула предобморочное состояние и вернула себе способность соображать, но, чтобы встать в строй, нужен был еще хоть один волшебный пендаль.
За Эммой не заржавело. Непрерывный поток мата, пощечин и инструкций-распоряжений обрушился на начавшую оживать стажерку-арестантку, под конец старая волчица больно ухватила Лизку за ухо и поволокла к незаметной дверце.
— Заголяйся! – гаркнула Эмма. – Живо!
Без лишних слов сорвала с замешкавшейся девицы обрывки формы и исподнее, втолкнула в комнатку, отделанную кафелем.
«Приплыли, — подумала молча Лизка, — нахрен было девушку таскать-лохматить и по ухам ездить. Пристрели ли бы внизу и все».
Но в углу комнатки стояла ванна, наполненная чистой теплой водой с густыми плотными облачками душистой пены, ловкий пинок направил шпионку-недоучку в ее объятья. Цепкие ухоженные пальцы старой садистки заломили руку, Лизка, изогнувшись, прижалась лицом к бортику ванны. Второй свободной рукой Эмма брезгливо ощупывала-оглаживала разочаровавшую ее ученицу, раздвинула ягодицы почище проктолога или гинеколога и уставилась на сокровенное, больно ухватила за надувшиеся соски.
— Твое, сучка, счастье, что целку сберегла. – Помолчала, придавая особость моменту. – Рожа твоя породистая тебя наплаву держит, а то б… — спохватилась, что выдала лишнее, но слово не воробей. — Что застыла? Лезь в ванну! У тебя два часа. Время пошло!
Стоило ли повторять дважды девчонке, выросшей в метро, дней десять, а может и больше не видевшей не то, что душа, а даже кувшина чистой воды? Может стоило сначала принять душ или присесть на биде, но кроме ванны не было ничего.
Нет, Лизка не нырнула в ванну рыбкой, она аккуратненько погрузила в нее ноги, а потом соскользнула по бортику, до последней секунды ожидая ловушки, скрытой пышной пеной, кипяток или лед, маньяк, змея или кислота были вполне в духе Эммы.
Корочки грязи, спекшейся крови и прочих своих и прилипших в камере выделения начали отмокать и отслаиваться. Броня, защищавшая сознание, тоже начала давать течь… Накатило, закружило. Час пролетел за миг.
— Заснула, тварь? Ждешь, когда рабыни спинку потрут благородной?
Мокрая мочалка, хлестнувшая по лицу, вернула в реальность из сказочного сна про детство. Подсознание Лизки не хотело терять шанс смыть минувшее, жаждало очищения и принялось драить тушку, тормашки, голову. Сознание же билось над парой глупых вопросов.
Почему большую часть сна заняли не папа с мамой, а дед Мороз, еще добрый полковник, которого видела-то всего один раз, еще какая-то двуликая женщина-призрак?
Полковник – странный знакомый родителей, явился в самый грустный день ее рождения, правда, его подарок – котелок с кружкой — да еще крысенок-кошелек от деда Мороза составляли основу ее личного имущества, но, что они оба по сравнению с родителями? А призрак вообще только отдаленно напомнил Марию Туннельную с фотки, всученной мамой, типа, защитница бродяг туннельных.
С какого, мягко говоря, пениса Эмма записала ее в благородные и породистые?
Отец – служащий, не простой, конечно, а бывший аспирант-политэконом, марксист, за что и ценился, но еврей из провинции, мама – училка музыки третьего сорта, травмировавшаяся балерина с Одессы, тоже не айс. Где тут порода? Где благородство-дворянство? В чем Эммин напряг? Кому и за что она мстит? Почему через меня? Не жидам же, загнанным под шконку? Или дяде Вите-генералу покойному? Или тетю Аллу хочет достать? За чем? Их давно списали. Да и через Севку проще…
За что меня выделили из толпы и начали готовить к особому?
Ведь были ж на предыдущих потоках девки покраше и ловчее, попородистей. Ангелина – шлюха пронырливая, кость белая, кровь голубая, блин, фюрера со штабными грохнула. Людка-блонда в элиту Ганзы просочилась, под сыночка одного из воротил легла. А я? Я чем подошла?
Третий всплывший из ниоткуда вопрос заполонил собой все. Вот здесь и копай, дура! Разложи задание, профильтруй! Три! Промой до дыр!
И Лизка начала с остервенением тереть пятки пемзой.
Не уложилась она в два часа. Устав от ожидания Эмма вихрем влетела в ванную, выдернула пробку, схватила душ, вздернула Лизку за рыжие непокорные космы, окатила ледяной водой. Опять полезла рукой между ног.
— ****у с жопой хорошенько промой! Мыла не жалей! Каждый день свою прэлесть надраивай! Чтоб как яйца кота блестела и благоухала!
Лизка вытянулась по стойке смирно.
«Есть ****у с жопой до блеска драить!» — Но, по-счастью, с уст это не сорвалось, а прозвучало лишь в ее голове. Руки же быстренько и старательно принялись за дело…
Через двадцать минут Лизка, завернутая в пушистое полотенце, с тюрбаном на голове в одноразовых тапках топталась в кабинете перед столом, на котором ровной стопкой лежали едва ношенные полушерстяные гимнастерка без знаков различия, галифе и юбка, несколько видов колготок, носков, чулок и нижнего белья, пахнущих Эммиными духами, а рядышком стояли шикарные хромовые сапоги.
Эмма подкралась со спины, сунула в руки офицерский пояс, деревянную кобуру-приклад, а на плечи Лизки накинула чуть потертую кожанку.
Остолбенеть. Сбылась мечта идиотки! Лизка не знала никого из местных мажоров, не говоря о рядовых комсомольцах, кто бы ни мечтал о такой вещице. Даже самые бессеребряные и упоротые идеями братства и равенства комсорги глотали слюни завести, когда обладатели кожанок, поглаживая лацкан, сквозь зубы цедили: «Прапрадедова. В Гражданскую от нее пули отскакивали». Разумеется, это был новодел, по ходу китайский или монгольский, тиснутый со склада киностудии или театра, но… Лизка онемела и стояла, открыв рот.
— Не благодари… Будешь беречь — ее тебе до смерти хватит, а то еще дочки и внучки донашивать будут. Маузер почисти и пристреляй, патроны на складе.
Только сейчас до Лизки дошло, что кобура не пуста. Сто пудов патронов в обойме нет, или ствол забит, чтобы при первом выстреле его разорвало. Страхуется волчица, стоит в сторонке и руки шмотками будто связала, сверлит взглядом, но вроде удовлетворилась тем, что ученица не попыталась использовать шанс «отблагодарить» за науку.
«Вот и меркуй, гнида, це зрада чи перемога… — зло хмыкнула про себя Лизка, не сменив обалделого выражения лица. — Не кинусь, не надейся! А за «науку» еще посчитаемся… Дай срок!»
Ну, что ж? Раздача слонов закончена, классные обноски Эммы перекочевали в Лизкины цепкие лапки, одна беда — это въевшийся опостылевший за годы муштры запах в общем-то неплохих и когда-то дорогих, а ныне бесценных духов, омрачивший всю радость владения мажорскими цацками Красной линии.
— Одевайся! Бери предписание и дуй к Лёве-Фене, получишь паек, патроны, пару хэбэшных комплектов, берцы на каждый день, ватник и т.п. Переночуешь у них, а сутра в станцком и в путь. Пароль для связи — патрон (подчиняешься) или гильза (командуешь) к Маузеру с крестом на боку.
Лизка напялила хэбэшное белье и колготки, гимнастерку и галифе, все было на один размер великовато, «на вырост», но подходило по длине, Эмма была всего на сантиметр повыше, но ноги и руки у нее были чуть короче. Сапоги были бы идеальны, если надеть еще толстый носок или портянки, а на одни колготки чуть велики, небеда. Распутав тюрбан, Лизка напоследок потерла еще влажные волосы и застыла с растрепанной рыжей гривой, прикидывая, как лучше прибрать остальное имущество.
— А, чуть не забыла, — Эмма вытащила из-под стола коричневый старомодный, но еще прочный армейский чемодан. Лизка отщелкнула замки, открыла крышку и чуть не зарыдала в голос…
Внутри одиноко лежал алый шарф. Последний мамин подарок, связанный вручную из старых красных кофты и платья, длиннющий и широкий. Дочь берегла его, надевала в самые торжественные или грустные дни, считала утерянным навсегда в той драке с тюремщицами, но он вернулся к ней! Подхватила его двумя руками, уткнулась лицом, прижала к груди, по телу побежало забытое уютное тепло, будто мама обняла и чмокнула в щеку.
Под шарфом обнаружились Крыся (кошель-спаситель) и любимые котелок и кружка в меховых чехлах — подарки Деда Мороза и доброго полковника, солидная старая костяная вошегонялка — мамина или даже бабушкина расческа, унесенная из разоренного энкавэдэшниками дома, и странный кожаный чехол. Лизка, не выпуская из рук шарфа, подняла незнакомую вещицу, тяжеленький, открыла крышку, внутри лежали столовая и чайная ложки, нож и вилка. Старинная работа, не столовковский штампованно-гнутый алюминий, а внушительные с червлеными завитушками приборы благородно отливали светло-серым, кидали блики.
— Серебро, конфискат, — тявкнула Эмма. — Мажорские понты. Помой-почисти, но до встречи с объектом не свети. Нож не вздумай точить!
Лизка кивнула, аккуратненько положила на стол шарф и чехол, схватила фамильную расческу и начала расчесывать непослушные волосы, не обнаружив ни заколок, ни головных уборов, набросила на голову и шею любимый шарф. Упаковав в чемодан вновь обретенное и вернувшееся из небытия драгоценное имущество, натянула кожанку, пристроила кобуру с маузером, подпоясалась новеньким ремнем.
Эмма цокнула языком. Проблем-с подкрался незаметно.
— Хорошо, что юбку с капроном не напялила, тогда бы и у импотентов встал. — Эмма замотала головой, ища решение. Открыла сейф, извлекла штамп с красной подушечкой. — Предписание.
Лизка протянула уже упрятанный во внутренний карман листок. Эмма расписалась в левом верхнем углу и сверху плюхнула штамп. Вернула бумажку, обратившуюся путем простенькой манипуляции в конкретнейшую бумаженцию, которая навела бы ужас и на генерала. Лизка прочла алеющий сверху оттиск: «ОСОБОЕ».
— Все. Прощаться не будем. Бегом к Лёве-Фене. Постарайся не попасться малахольным мажорам и прочей пьяни на глаза.
1.2.1.3. Севка
Щаззззз.
Разумеется, в пяти метрах от двери на склад единственный путь преградили две компашки пьяненьких командиров. Обмывали ли они очередную звездочку, кубарь или шпалу, орден или прописывали новеньких, Лизка не знала, но то, что по-тихому их проскочить не удастся, ясно было и салаге.
Молодой мерзенький поддатый майоришка НКВД в пижонской форме преградил дорогу.
— А куда это мы такие красивые торопимся? Почему честь не отдаем?
— Выполняю приказ полковника Глинской.
— М-м, звание?
— Младший лейтенант НКВД.
— Почему без знаков различия? Налагаю взыскание! Я! — поперхнулся, дав петуха, — Я отменяю ваш приказ! Следуйте за мной!
— Не имею права! Выполняю ОСОБЫЙ приказ!
— Молчать! Документы!
Лизка протянула предписание. Майор попытался сфокусировать осоловевшие глазки на бумажке, но они сами собой съезжали на стройные ножки, точеную фигурку и маленькую, но упругую грудь, еще алый шарф действовал на возжелавшего халявных плотских утех придурка, как плащ тореадора на быка. Майор, даже не разглядев алых букв «ОСОБОЕ», начал комкать бумажку, но тут как из-под земли выросший высокий и фигуристый капитан в линялой афганке схватил его за руку.
— Жека! Жека, отдай, не мацай цидульку.
— Отвали, красавчик! Это моя девка!
— Жека! Это не твоя девка, а сексот при исполнении! Опять пистон схлопочешь, а отдуваться все вместе будем?!!
— Отвали, с-с-салага! Только про-пис-пис-писали, а уже у-у-учишь!
Капитан ловким движением фокусника выудил предписание, старательно заслоняя Лизку своей спиной, кому-то кивнул, рядом возникли еще две широкие спины во флотском и морпеховском клифтах, оттеснили, отвлекли и, балагуря, вежливо поволокли майора в соседнюю приоткрытую дверь.
Капитан обернулся, протягивая помятый листок. Лизка собралась пробормотать что-нибудь нейтрально-благодарственное, но, подняв глаза, от неожиданности выронила чемодан, через секунду обвила руками шею спасителя и чмокнула его в губы, уткнулась в грудь и прошептала:
— Севка-а — брательник, душа — тельник, опять ты из-за меня вляпался.
Да, это был он, косая сажень в оплетенных стальными мышцами плечах, пшеничные усы, рыже-русый чуб, голубые как весеннее небо глаза и полоски высовывающейся из расстегнутого ворота тельняшки. Красавчик нежно по-братски потискал ее, посюсюкал и шепнул:
— На свете есть только два человека, ради которых я готов вытерпеть все, ты и мама.
Лизке стало так спокойно и уютно, стояла бы до утра, забыв обо всем, но за спиной Севки раздалось смешливое кхеканье:
— Увел-таки у шефа бабу. Бешенный не простит.
Хорько-образная, но до противности трезвая рожа с двумя шпалами на петлицах и типичным комиссарским душком высунулась из-за севкиного плеча, стараясь подлючими глазками заглянуть в лицо девушки.
— А ты не напоминай, авось забудет. Сестра это моя, а не баба.
— По документам у тебя только мать.
— В твоих документах тоже ни слова нет о братце. Который год он на Преображенке чалится?
— Ну, ты, Лазарев, и… — Комиссар задавил вспыхнувшую ярость, глотая готовый сорваться с языка мат, но пометочки где надо сделал. Был он не злопамятный, но вечно всем недовольный и злой, а память у него была фотографическая. — Смотри, благородный лыцарь, впредь, чтобы среди девок, Бешенному глянувшихся, твои сестрички больше не попадались.
Обиженная «совесть» и «память» нового севкиного места службы поплелась вслед за командиром.
Севка и Лизка остались одни.
— Сговорились они что ли?
— Кто?
— Начальнички наши. В благородные нас записывать.
— Ты куда шла?
— На склад.
— Провожу? — Легко подхватил чемодан.
— Здесь рядом. Дверь же под лестницей.
— Как назад пойдешь?
— Эти когда угомонятся?
— До полуночи должны убыть в расположение.
— А мне приказано до утра оставаться на складе. — Лизка улыбнулась и чмокнула Севку в щеку. — За каким… тебя к этим упырям понесло?
— Приказ. — Севка посуровел, никто бы не сказал, что этому парню нет еще двадцати лет, сколько уже пережито, какие еще подлости и беды рухнут на его буйную голову? — Потом ты куда?
— Не знаю. Куда прикажут, — прошептала Лизка, но потом старательно закрывшись от посторонних глаз краями шарфа безмолвно проартикулировала: — Полис.
Еще пять минут они потоптались у склада.
— Пойду, — сказала через силу Лизка.
— Иди.
— Связь через маму?
— Угу. Удачи!
Лизка выцарапала из Севкиных рук чемодан, нажала кнопку звонка. Севка сделал пару шагов к лестнице. Вдруг резко обернулся:
— Стой! Она же переехала в Полис, Красный сектор.
— Класс! — Лизка радостно подпрыгнула, потом насупилась. — Чего она там забыла?
— Новый муж.
За дверью склада послышались шаги, кашель, наконец, раздался грубый прокуренный голос:
— Кого черт принес? Закрыто!
— Дядь Лёв, открывай! Лиса пришла!
— Лизка?! Пропащая?!
— Я!
Загремели ключи, защелкал замок. Лизка глянула на жетонного братца, сделала ему лапкой и шмыгнул в открывшуюся дверь.
Севка, повесив голову, поплелся наверх. Там раздавались неверные шаги пьяного и невнятный мат. У двери на лестницу завис Борька.
— Что, ловелас? Трахнул кралю? — промямлил бывший однокашник и нынешний сослуживец, загремевший к Бешенному вместо дисбата.
— Ты-то уж точно знаешь, что я девушку только полчаса раздеваю и час-полтора…
— Знаю, Жук сказал, что ты сказал, что сестра. — Борька помолчал. — Лизка?
— Она.
— Не признал… Раз-бо-га-те-е-ет… То есть уже раз-бо-га-те-ла. Ты ее прикид заценил?
— Не ее он, а казенный. Пошли, Борь, накатим по маленькой…
Продолжение http://www.proza.ru/2016/08/21/1014