(Год после депортации)
Вообще-то, с толковым и ясным началом у этой истории тоже туговато. Многое в судьбе моей героини подлежит ещё выяснению и уточнению. И ждёт если не следователя, то по крайней мере исследователя.
Все сходятся на том, что детство Маши прошло в цыганском хоре под Ярославлем. Со временем хор разорился. А медвежье дитя росло, становясь сильнее и своенравнее, и еды требовалось всё больше. В 2008 двухлетняя Маша каким-то образом оказалась в подмосковных Люберцах. Теперь условия её жизни всецело зависели от одного человека – некого А. П. Мурашкина, известного в городе как «Петрович» (депутат райзаксобрания от «Единой России»; директор Люберецкого парка с 2000, когда сняли его судимость за мошенничество; см.: http://floating-fjord-9328.herokuapp.com/person/3240/ ).
Впоследствии Мурашкин неоднократно рассказывал о том, как он нашёл Машу сидящей в арбузной сетке и выкупил, спасая её от тесноты и голода. В начале 2015 к его рассказу прибавилась – и вышла на первый план – новая постоянная деталь: спасение им Маши от гастарбайтеров, сговорившихся её убить. Подслушал ли депутат, приехавший в соседнюю область, решающую беседу нищих заговорщиков?.. На родине никто не замечал за скромным единороссом знания восточных языков… Но в прошлом году, на фоне свеженькой всеобщей компании по борьбе с «незаконными мигрантами», рассказ получился своевременным, хоть и рекордно кратким.
Правда, я встречал в Люберцах хорошо одетую женщину, гордившуюся тем, что именно она купила на Ярославщине Машу и привезла её Мурашкину (или парку?) в подарок. Ещё один люберчанин рассказывал мне, что до попадания в парк медведица жила на автобазе, где её кормили «гнилыми перцами» (это необязательно метафора, как видно из сравнения с последующим).
Случалось слышать и менее правдоподобные версии. Одним словом, в Люберцах Маша стала фольклорно-мифологическим персонажем. И это, разумеется, прекрасно, как и всякий общественный резонанс. Штука, однако, в том, что Маша, помимо её фольклорного амплуа, есть существо из плоти и крови, с потребностью в еде, питье и некотором пространстве.
1
Чуть более семи лет (2008-2015) провела Маша в Люберецком парке, в тесной клетке – мешке из бетона и металла. На глазок – 6 на 2 метра; правда, не мерил: думал – успеется… Но обиталища близкого размера знакомы и порой тесны многим россиян(к)ам, которым по габаритам до медведей далеко.
Никакого зимнего обогрева. Никакой поилки. Лишь в углу – ниша, громко именовавшаяся «бассейном». Сюда изредка заливали воду, в которой предлагалось лапы мыть и воду пить… Сбоку – закрытая конурка из того же бетона и металла, где хватало места лишь свернуться калачиком. На зимние морозы в неё подбрасывали сена.
Еда, вы говорите?.. Случалось. Бывало, бросят батон. Даже уже разломленный надвое. Но медведица-то – не воробей! А ведь и батон перепадал не во всякий день.
В часы праздничных едроссовских митингов в Люберецком парке Мурашкин потчевал пришедших «полевой кухней» с «солдатской кашей». Гречкой, значит. Народ, вряд ли сильно сытый, всё-таки не очень шёл. И гречка оставалась. Оставалась Маше – на следующие неделю-полторы. Гречка волшебно возникала и в дни планового приезда журналистов. Докучливо спрашивавших, правда: а что ещё Маша любит? При подобных вопросах, кажется, Мурашкин всегда немного терялся…
Удивляться ли, что первые три зимы в Люберцах Маша не впадала в спячку? Её превратили в голодного и жаждущего шатуна, запертого между стенами. Верней бы спросить: как вообще она в этот период выжила?
Выжила. Во-первых, благодаря своему уму и сообразительности, силе характера и большой воле к жизни. Во-вторых, благодаря неравнодушию посетителей и большей части рабочих-гастарбайтеров (хоть кое-кто и пытался валить Машины беды на них).
Между мутным, густо загаженным птицами оргстеклом, закрывавшим фасад клетки, и её металлическим торцом имелась небольшая щель на высоте баскетбольного человеческого роста. Сердобольные люберчане метали туда яблоки, бананы, пирожки. Легко было промахнуться, тогда гостинцы скатывались в канавку между оргстеклом и решёткой. «Маша! Маруся!» - люди звали, тыкали пальцами в свалившуюся еду, стучали по стеклу. Вскоре в проём решётки просовывалась мохнатая лапа, изгибалась, зацепляла когтем искомое и утягивала в клетку.
Один ворчливый дед (с особенным нелепым упорством ненавидевший рабочих-азиатов) даже специально варил Маше компот, а иногда, кажется, и борщ приносил ей в пластиковых бутылочках. Медведица, взяв бутылочку двумя лапами, скусывала крышку и выпивала содержимое «из горлА».
Трудившийся в парке красивый узбек Заир даже научился Машу расчёсывать, просовывая метёлку между прутьями. Заслышав его зов и шорох метёлки, она уже готовилась к действу, прислоняясь к решётке спиной…
Все эти маленькие «капли добра» (как выразился некогда по другому поводу Юрий Айхенвальд) немного скрашивали пребывание медведице в адовой клетке, среди летней духоты и зимних морозов. На задней стене клетки – со стороны, обращённой к узнице – словно в насмешку нарисованы были яркими красками лес и речка…
Не по уму маленькой вышла Маша, хоть и побольше собаки. Да и с чего было ей расти? Посетители угощали её, да. Но посетители – дело ненадёжное: разом густо, разом пусто. В будние дни гостей немного, а в дождливые или холодно-снежные вовсе трудно их дождаться.
К осени 2011 худоба её бросалась в глаза.
(Продолжение следует.)