Арсений Петрович Ставицкий, обладатель приятной для слуха фамилии, кандидат филологических наук и поклонник брутал дэс-метал смотрел в окно плацкартного вагона и размышлял. За оставшиеся девять часов пути он мог порезать себе вены в туалете, выкинуть там же в унитаз пейджер, демонстрируя презрение к материальным ценностям, или продолжить напиваться поставляемым проводницей тёплым пивом. После нескольких минут раздумий Ставицкий сделал выбор в пользу последнего варианта. В придачу А Пэ, как называла его молодая поросль, усеивавшая скамьи аудиторий, решил по приезду домой обратиться к знакомому татуировщику и заполнить оставшееся свободное пространство на закрытых одеждой частях тела. Студенты, которым Ставицкий читал иностранную литературу, знали об увлечениях кандидата наук и в большинстве своём ему симпатизировали. Им нравилась незакомплексованность, широта взглядов и открытость А Пэ. Они даже не подозревали, как менялось выражение лица их лектора, едва он выходил за ворота университета. Студентки, несмотря на предостережения более опытных подруг, вовсю строили Ставицкому глазки и очень напрягались, не получая ответной реакции. Версии о гомосексуальной ориентации Арсения Петровича или, боже упаси, импотенции периодически имели место, но достаточно быстро увядали. Слово «боже», впрочем, не слишком коррелировало с увлечением филолога экстремальной тяжёлой музыкой. «БДСМ, - подумал вдруг Ставицкий, - прекрасная аббревиатура для брутал дэс-метал». А Пэ улыбнулся. Лингвист по призванию, он, даже пребывая в полной заднице, всегда был готов порадоваться хорошему словесному каламбуру.
За стеклом в грязных разводах на поезд надвигались жилые коробки Пустынки, тридцать восемь кэмэ от столицы, двадцать тысяч жителей, безысходно обслуживавших железнодорожную станцию. Как-то Арсений Петрович со своей группой (не брутал, недоставало техничности) посетил фестиваль, проходивший в центральном парке этой забытой миром несуразицы, едва ли не единственное, помимо водки, развлечение аборигенов на протяжении года. Были выпиты цистерны горячительного и обсуждены все классические рокерские темы, включая размеры женских бюстов, автостоп и всё то же горячительное. Периодически ненадолго засыпали в палатках, после чего снова немедленно приступали к потреблению дешёвых напитков. В билете на поезд, отходивший следующим вечером, значились цифры 18.30, дававшие карт-бланш на разнообразные эксцессы. Утром всё повторилось. Ставицкий смутно помнил какой-то пруд, куда все прыгали с обрыва, кабак, пиво, неизбежный отечественный рок под гитару. Потом у него, подобно старому кумиру Терминатору, щёлкнуло в голове, и наступила темнота. Очнулся Ставицкий на газоне в каком-то сквере. Голова покоилась на рюкзаке, рядом лежал чехол с тарелками. Часы показывали, что с момента отправления поезда прошло сорок минут. А Пэ встал и нетвёрдым шагом двинулся в никуда, совершенно не представляя, что делать и думать. Вскоре ему встретился помятый тип гопнической наружности, тоже бывший на фестивале. Тип изъявил желание проводить Ставицкого до вокзала, мотивируя это криминальной направленностью города и стремлением доказать, что не все местные жители жаждали догола раздеть незнакомого человека. Дорога заняла с полчаса, в течение которых тарелки постоянно бились о ногу владельца, к тому же кандидату наук приходилось поддерживать беседу. Привычный к рок-н-ролльному мату филолог чувствовал себя грешником, попавшим в абсурдистский ад сплошных инвектив и инсинуаций. Его спутник последовательно обрушивался на правительство, работников милиции, начальника станции и собственную сестру, не одобрявшую пристрастие брата к зелёному змию. А Пэ старательно поддакивал. Билетов, само собой, не было на три дня вперёд. Не без труда распрощавшись с хорошо подогретым провожатым, Ставицкий сообразил, что мог добраться на электричке до столицы, откуда транспорт в его родной город ходил круглосуточно. Проблема заключалась в том, что ближайшая электричка до обитаемого мира проходила через Пустынку лишь следующим утром. О комнате отдыха речь не шла в принципе – здание вокзала представляло собой домик с двумя кассами и шестью деревянными скамейками. Ставицкий попытался крепко задуматься о своём положении, когда в дверях появилась женская фигура. Мощного сложения фемина оглядела пустующее здание и направилась к А Пэ. Последний каким-то чудом вспомнил, что также видел даму на фестивале, где они вместе сидели у костра, посасывая пиво из пластиковых бутылок. Состоялся диалог на жуткой смеси официального языка страны и его местного диалекта. В итоге Ставицкий получил приглашение провести ночь в доме Иры, как звали его спасительницу, и её супруга Миши. Мотивировалось всё опять же нежеланием обнаружить кандидата наук где-нибудь в кустах, ограбленным и избитым. Арсений Петрович рассыпался в благодарностях, благодарно тряс головой и зачем-то причмокивал. Вскоре выяснились два обстоятельства, взбудораживших внутренний мир Ставицкого. Ира жила в десяти километрах от вокзала, транспорт туда не ходил, а муж Миша отличался неконтролируемой ревностью и запросто мог начистить фэйс любому, кого бы увидел рядом со своей благоверной. По дороге добросердечная женщина предавалась размышлениям о том, как представить спутника мужу так, чтобы последний не пришёл в ярость. А Пэ со всем соглашался и обливался потом под тяжестью ноши. В какой-то момент на пустынной дороге появилась фигура велосипедиста - Миша решил встретить возвращавшуюся из города жену. Всё обошлось благополучно; едва взглянув на Ставицкого, сельский Отелло понял, что поводов для ревности у него не было. Путь продолжили втроём. Оказавшись, наконец, на месте, Арсений Петрович мгновенно рухнул на продавленную тахту. Закайфовав от отсутствия необходимости двигать ногами, он поведал хозяевам свою историю. Исходя из его слов, в родном городе он слыл знатным слесарем и одновременно байкером, объездившим пол-Европы с женой Лилей. В доказательство к рассказу прилагались короткие монологи на английском, французском и немецком языках. Гостю предложили самогон, изготовлявшийся на продажу, Ставицкий выпил и через пару минут отрубился. В шесть утра его разбудил Миша и вместе с вещами эвакуировал на велосипеде на вокзал. Всю дорогу сидящий на руле А Пэ думал о том, что происходит с лицом, на большой скорости встречающимся с асфальтом. У кассы они попрощались, обнялись, Ставицкий благодарил и понимал, что не находил нужных слов. Полтора часа он ждал на вокзале, потом долго ехал на электричке, ещё дольше сидел на столичной автостанции и совсем уже безобразно долго добирался домой на рейсовом автобусе. Денег после всех эскапад практически не оставалось, и путешествие скрашивала лишь полуторалитровка, приобретённая у хозяев, из сочувствия пустивших незнакомого человека в дом. О них кандидат наук часто вспоминал впоследствии, вызывая в памяти кособокий дом и жуткую, из каждого угла лезущую бедность. Арсению Петровичу не нужны были доказательства того, что его государство растаптывало своих граждан. Он всё видел своими глазами и знал, что на этой проклятой территории ничего и никогда не изменится. Уезжать же куда-либо он не желал. У него были пожилые родители, музыка и работа, которую он искренне любил. Свою деятельность он полагал наделённой хоть каким-то смыслом и одновременно буфером между ним и глухой стеной обречённости. Отматывавшие по двадцать километров в день Ира и Миша порой представлялись ему без вины осуждёнными на вечный труд Сизифами, находящими спасение в своей кровати, уповавшими на бога, в которого сами не верили. Исходя из их рассказов, местный батюшка не прочь был потрясти километровым пузом над прихожанками, лишёнными радостей плотской любви с мужьями-алкоголиками.
Деньги, впрочем, у людей были, Ставицкий знал об этом и удивлялся. Бальзак, которого он читал ещё студентом, сказал, что за всяким большим состоянием стоит преступление. В наличие дензнаков, бесспорно, был смысл. Например, они могли спасать жизни, ведь неплатёжеспособный человек не мог заплатить медикам за квалифицированную помощь. Среди давших клятву Гиппократа оставались и бескорыстные люди, но попасть к ним было большой удачей. Однажды тогда ещё аспирант Ставицкий имел отношения с Лилей Гюйс, одногодкой и звездой их учебного заведения. Всё было прекрасно: прогулки, совместные поездки, духовная близость, интим. Не будучи развратником, Арсений обладал высокими сексуальными запросами и незаурядной фантазией, а Лиля умудрялась воплощать его самые потаённые желания, сама кайфуя от этого. Оба готовились к кандидатскому экзамену и строили планы на будущее. Мысль о том, что страна вскоре скатится до состояния, когда профессор станет торговать вещами на рынке, приходила в голову только сумасшедшим и аналитикам, тщательно спланировавшим трагический сценарий. Грянул переворот, выбивший у людей почву из-под ног, заболела мать Лили. Рак, болезнь обиженных и поражённых стрессом. Ярик Кусников, ныне Ярослав Степанович, тоже филфаковец, уже тогда державший несколько контейнеров с шмотьём, в своё время активно ухаживал за Лилей. С появлением Ставицкого, надо отдать ему должное, он прекратил обнаруживать свои симпатии. Часто Лиля, положив голову на грудь Арсения, говорила, смеясь, что Ярик был последним человеком, с которым она завела бы отношения. Но Ангелина Николаевна, её мать, угасала с каждым днём. Нужна была весьма значительная сумма на операцию, накоплений же Ставицкого с трудом хватало, чтобы оплатить расходы, связанные с защитой кандидатской. Арсений думал о том, чтобы просить мать продать её драгоценности, но колебался, понимая, что операция могла и не помочь. Пока он раздумывал, Лиля сделала свой выбор, согласившись воспользоваться помощью Ярика. Ставицкий не знал, был ли брак непременным поставленным им условием, однако понимал, что Лиля с её принципами не могла поступить по-другому. Он ни в чём её не упрекал, не имел права, да и просто не мог, хотя по утрам кусал подушку и царапал от глухого отчаяния обивку дивана. Операция прошла успешно, защита тоже. Новоиспечённый кандидат наук вымарал из записной книжки один телефонный номер и, воспользовавшись летними каникулами, впервые запил. Он пил, блевал, ходил под себя и снова пил. Всё было совершенно в стиле брутал дэс-метал, который, правда, тогда ещё только зарождался, и Арсений Петрович ничего не знал об этой прекрасной музыке. Ещё во время своих алкогольных бдений, прекратившихся с началом учебного года, Ставицкий выработал для себя окончательную концепцию бытия. Там было место работе, музыке и алкоголю, но на женщин накладывалось табу. Ставицкий хотел верить, что можно было оставаться идеалистом, полагавшим, что заводить какие-либо отношения после любви постыдно. Он наложил на себя епитимью за то, что медлил с принятием решения, зная, что мать не отказала бы ему и согласилась продать драгоценности. Друзья поначалу смотрели на него как на идиота, однако со временем привыкли. Прозвище Монах, более чем уместное в подобной ситуации, почему-то не прижилось. Свои сексуальные желания он удовлетворял известным способом, к которому в разные периоды времени прибегают все, хотя и предпочитают об этом не упоминать. За восемь лет со дня свадьбы Лили и Ярика у него всё же были два контакта с женщинами, оба в пьяном виде. После кратковременной вспышки страсти он чувствовал раздражение и сожаление. Дважды же за это время ему звонила и Лиля. Он отказывался от встреч, потом долго мучился и скрипел зубами во сне.
По утрам Арсений Петрович Ставицкий имел обыкновение поглощать свой скромный холостяцкий завтрак под бормотание телевизора. Из новостей он и узнал о катастрофе. Машина Лилии Кусниковой, жены известного бизнесмена и мецената, по непонятным причинам потеряла управление на шоссе и вылетела на обочину. Шофёр погиб, а женщина, пробив головой лобовое стекло, распласталась на земле. С переломами шейных позвонков она была доставлена в больницу, где ей предстояла операция. Врач на экране говорил сухо и сдержанно, из чего следовало, что шансов у Лили было мало. Ставицкий допил кофе и побежал на работу. Там он выбил из декана трёхдневный отпуск, что-то там наплетя, затем втридорога купил у барыг билет на поезд в столицу и вечером того же дня сидел в трясущемся вагоне. Он знал, что ничем не мог помочь, но на всякий случай в кармане его лежала жалкая заначка, отложенная на потенциальный чёрный день. В больнице его сразу же послали подальше, узнав, что он не родственник, сообщив при этом, что операция уже шла. Обернувшись спиной к окошечку регистратуры, Ставицкий увидел идущего по вестибюлю Ярика. Он был чёрен лицом, в белом халате и в компании двух мордатых шкафов. Бывший однокурсник даже не взглянул в сторону Арсения Петровича, и это, пожалуй, было хорошо. Ставицкий вышел в больничный двор, затянулся сигаретой, подивился своему поступку и отправился пить водку в привокзальный кабак.
-Вас что-то беспокоит? - Ставицкий поднял голову. Столик бокового места с ним делила молодая девушка лет двадцати, которую погружённый в себя кандидат наук до этого просто не замечал.
-Долго объяснять, - машинально ответил он и снова уставился в пол.
-У вас глаза больные, только по-другому, не как при гриппе.
-Вы часто видите больные глаза? – А Пэ терпеть не мог вагонных разговоров, но остатки интеллигентности мешали ему промолчать и вернуться к своим мыслям и банке пива на столике.
-Мне мама в детстве говорила, что у меня глаза больные, когда я простуду или грипп хватала. Мне стало интересно, и я во время болезни часто смотрела на себя в зеркало. У вас не так. Что-то общее есть, но выражение другое. Как будто болит, но не тело.
Внезапно Ставицкий подумал, что подобный диалог неплохо бы вписался в какой-нибудь роман Ремарка. Едва ли не против воли он вновь взглянул на соседку. Похоже, действительно двадцать, может, чуть больше, Арсений Петрович всегда плохо определял возраст на глаз. Не красавица, хотя черты лица правильные, слишком худая, к тому же с родинкой на шее. К родинкам Ставицкий всегда испытывал необъяснимое предубеждение, и никакие разговоры о пикантности и эротичности не могли изменить его мнение. «Смешно, - пронеслось у него в голове, - как всё-таки гнусно устроены люди. Даже в минуты отчаяния они продолжают оценивать представителей противоположного пола, появляющихся в поле их зрения». В воображении Ставицкого возникло измождённое бородатое лицо христианского отшельника. Интересно, вспоминали ли удалившиеся в пустыню аскеты об оставленных в городах красавицах, глядя на тонкие ножки саранчи перед тем, как её съесть?
-Это вам кажется, - Ставицкий поднялся на ноги и потянулся за рюкзаком, лежавшим в отделении над сложенной верхней полкой. Пиво в банке подходило к концу, требовались новые вливания, а кошелёк А Пэ, выходя из кабака, засунул вглубь рюкзака в приступе хмельной паранойи.
-Может, и кажется, просто есть ощущение, что вам нехорошо.
-Нехорошо? Мне отвратительно, - стервенея, вытолкнул сквозь зубы Ставицкий. Рукой он машинально ощупал переносицу. Прошлой ночью, когда он раскладывал верхнюю полку, вагон внезапно дёрнулся, и кандидат наук получил ощутимый удар по лицу двадцатипятикилограммовым монстром.
-Извините. Я подумала, вам нужно выговориться. Вечно лезу не в своё дело. Извините, - девушка повернулась в сторону противоположного окна, сделав родинку ещё рельефнее. Ставицкий почувствовал себя неудобно. Он представил, как выглядел со стороны – с двухдневной щетиной, в мятой одежде, сгорбленный. Больные глаза и запах алкоголя дополняли безрадостную картину. Он ненадолго задумался. Рассказывать девушке о своей жизни, махать руками, обливаясь пивом, - он не хотел так, да и что это могло изменить? Засунув кошелёк в карман, Ставицкий двинулся в сторону туалета. Проходя мимо девушки, он остановился.
-Это вы меня извините. У меня действительно больные глаза, я это знаю даже без зеркала. Так бывает. Бросаюсь на всех, а вы вот хотели помочь. Не держите зла.
-Да какое там зло? – девушка подняла голову так быстро, словно всё время ждала, что он к ней обратится. – У вас вид человека, который не знает, что делать, и я подумала…
-Тщщщ, - Ставицкий приложил к губам палец. – Будем надеяться на лучшее. Спасибо вам. И ещё, у вас хорошая речь.
А Пэ улыбнулся, надеясь, что у него вышло достаточно убедительно, и продолжил свой путь. В туалете он долго мучился, пытаясь опорожнить мочевой пузырь. Хронический простатит он заработал пять лет назад на очередном фестивале, где полночи сидел на голой земле и орал песни в компании таких же персонажей, как и он сам. Несмотря на лето, земля ночью была достаточно холодной. Впоследствии Ставицкий неоднократно казнил себя за то, что в угаре не сходил в палатку за карематом. Врачи после всех процедур развели руками и сказали, что с этим придётся жить. Покачавшись минуты две на трясущемся полу, А Пэ всё же освободился от накопившихся в организме отходов и, приобретя у проводницы банку светлого, вернулся на место. Соседка собирала вещи – приближалась очередная станция. Ставицкий отсалютовал ей рукой, сделал глоток из банки, закрыл глаза и мгновенно отрубился. Очнувшись от короткого тяжёлого сна, он обнаружил на месте своей отзывчивой соседки пухловатого мужчину с редеющими волосами и в очках. На перпендикулярной нижней полке копошилась его копия – мальчишка лет пяти. «Хочу воды пить, хочу воды пить, хочу воды пить», - беспрерывно повторял он монотонным писклявым голосом. Ставицкий с раздражением посмотрел на торчащий хохолок волос, непременный атрибут детских рассказов, и вдруг представил, как берёт эту белобрысую голову и впечатывает её в стену. Видение мозгов и крови несколько охладили его пыл, после чего ребёнок заныл с удвоенной силой. В этот момент отец наклонился к сыну.
-Я что, глухой? – изрёк он тусклым голосом?
-Неа, - мгновенно отреагировал мальчишка.
-То есть, ты понимаешь, что я тебя слышу. Зачем тогда повторять одно и то же? Хочешь пить, возьми и не мешай людям, - мужчина указал на стоявшую на столике полупустую бутылку.
Ставицкий с нескрываемым удовольствием наблюдал, как притихший ребёнок тянется к бутылке. «Характером он явно не в отца, - размышлял Арсений Петрович, - значит, либо в мать, либо через поколение передалось, что нечасто случается. В общем, если это мамашины гены, то не хотелось бы…»
-Устал, привык к матери, она в соседнем купе, не удалось взять билеты рядом. У неё там нижняя полка, комфорт, - прервал размышления Ставицкого сосед. – Николай, - протянул мужчина руку через столик. Ставицкий пожал её и представился. Несколько секунд прошли в молчании.
-Все эти переезды, особенно с детьми, их тоже можно понять, устают, духота, но нельзя же всё им спускать, - Николаю явно хотелось поговорить. – Я с ним стараюсь пожёстче, но без крика, пытаюсь объяснять какие-то вещи. Он должен понимать, что от него хотят, и что он неправильно делает. А вот не желаете ли, - с каким-то ожесточением вдруг возгласил мужчина и выдернул откуда-то из-под столика бутылку коньяка. Ставицкого захлестнуло ощущение обречённости пополам с облегчением, и он энергично закивал. Следующие полчаса они потребляли дешёвое пойло из пластиковых стаканчиков и вели неторопливый разговор. Обсуждали вопросы воспитания, проблему отцов и детей, состояние системы образования. Николай оказался весьма приятным собеседником даже помимо коньяка, по крайней мере, он не повторял привычные банальности и правильно строил фразы. Мальчик Вова обалдевшими глазами смотрел на беседующих мужей. Было видно, что подобные сцены ему в новинку. Ставицкий чувствовал, как под воздействием тепла слегка ослабевало стянувшее ему грудь кольцо, и был готов сидеть так до самого прибытия, а то и дольше.
-Но понимаете, Арсений, если бы нас за десятилетия не отучили гордиться своей индивидуальностью, если бы человек в переполненном автобусе не боялся закрыть окно, потому что ему дует, а все молчат, не хотят проявлять инициативу, может, тогда нам и не пришлось бы сейчас вести этот разговор. На Западе, кстати…
-Ты хотя бы в поезде мог не искать собутыльников?! – раздался откуда-то из прохода голос. Ставицкий увидел, как на них надвигается женская фигура. Николай откровенно стушевался. Арсению Петровичу очень хотелось узнать, как обстоят дела с внутренней свободой на Западе, но при этом он понимал, что пришло время ненадолго выйти. Он зашёл в тамбур, достал из помятой пачки сигарету, полез в задний карман джинсов за спичками, и в этот момент у него на поясе запищал пейджер. Ставицкий отцепил приёмник и посмотрел на экран. «Операция прошла успешно, скобы вставили, будет жить. Кусников». Оказывается, его всё же заметили в больнице. Кандидат наук не стал задавать себе вопрос, откуда у Ярика был его номер. Для людей с такими возможностями это, конечно же, не представляло никакой проблемы. Арсений Петрович Ставицкий, сжимая в руке незажжённую сигарету, медленно сполз по стенке тамбура. Сидя на корточках, он думал о любви, а ещё о лице Лили, когда её везли на операцию, и о том, что совершенно не представлял, что будет, когда наступит завтра. Наконец, он поднялся, открыл дверь вагона и пошёл к своему месту, по пути выбросив сигарету в ящик для мусора.