В жизни не всегда всё идет так, как бы мы хотели. Кто-то не получает любимую игрушку, кого-то бросила девушка, некто не получил прибавку к зарплате, а другой муж изменяет с красивой любовницей. Каждый день мир наполняется людскими сожалениями, болью и разочарованиями.
Просто у кого-то оно больше, а у кого-то меньше. Просто кто-то в состоянии это пережить, а кто-то нет.
Как карандаши.
Одни ломаются, в то время как другие затачиваются и становятся куда сильнее, чем были до этого.
Качаясь в кресле-качалке, я едва могла разглядеть петли в пряже и, должно быть, весь рядок был безнадежно испорчен, но сухие руки с морщинистыми пальцами продолжали делать то, что привыкли делать изо дня в день. Мышечная память вообще штука забавная.
Касаясь подушечками пальцев мягкой, розовой пряжи, я продолжала вязать, время от времени отвлекаясь на массивные очки, сползающие на кончик носа. То и дело поправляя их, я по старой привычке сдувала со лба выбивающуюся светлую прядь, и все это повторялось по кругу каждые пять минут.
Губы во время работы подрагивали от старости сами по себе, не спрашивая у меня разрешения на это действие. Глаза плохо видели, дышать с годами стало намного тяжелее.
В доме стояла гробовая тишина, разрушаемая лишь скрипом местами прогнившего кресла-качалки и тиками настенных, старых как мир, часов с кукушкой. Правда, птичка вот уже десять лет не показывалась из антикварного механизма. Не нужна ей была старая, одинокая бабулька со своими причудами и горем.
Сейчас, вспоминая свою прошлую жизнь, пролетевшие, как миг, года, я понимаю, что никогда не видела радости и того чувства, которое люди зовут счастьем. Оно обошло меня стороной, решив, что я смогу прожить как-нибудь сама, без него.
Когда я была ребенком, мой отец-летчик разбился во время войны на истребителе. Я совсем не помню его лица, хотя очень бы хотела вспоминать его и тосковать.
Но я даже не знаю, какого цвета у него были глаза. Синие? А может, карие или зеленые? Я не помню, какого цвета были его волосы, любил ли меня этот человек, или же я была для него балластом, который тянул отца вниз.
У меня даже не осталось его черно-белой фотографии.
Когда я была ребенком, мать покончила жизнь самоубийством спустя три года после похорон отца. Она очень тосковала по нему, вечно пила и била меня. Интересно, если бы отец был жив, он бы тоже вымещал на мне свою злость, боль и горе?
Каким человеком он был?
Мы с бабушкой всеми силами пытались помочь маме, но она не желала слушать, и однажды мы нашли ее повешенной в старом сарае.
Бабушка после этого тоже спилась и умерла от инфаркта. Мне тогда было десять лет.
Интересно, это я виновата, что не смогла спасти ее?
Или бабушке просто надоело жить со мной и она решила уйти к маме и папе?
Было странно осознавать, что ты никому больше не нужен, да и тебе не были сильно рады до такого печального исхода. Семья — малая ячейка общества, членом которой я никогда не была.
Дальше начались не очень увлекательные путешествия по дальним родственникам, начиная от алкоголика дяди Леши и заканчивая проституткой тетей Таней. Не знаю, какой здравомыслящий человек бы оставил ребенка на них, но меня, почему-то, решили оставить.
Я могла переночевать на улице, могла не есть несколько дней, могла мерзнуть около чужих подъездов, но до маленький девочки в нашей деревне никому не было дела.
И чтобы как-то выжить, мне пришлось воровать себе еду, одежду и все необходимое для своего жалкого существования. О школе я забыла после смерти бабушки, в итоге закончив всего три класса. Сверстники надо мной смеялись, так что слово «дружба» было вычеркнуто из списка моих понятий.
Но самое печальное то, что я так и осталась одна.
И сейчас, такая же потерянная и ненужная, я продолжала коротать свои последние годы в небольшой квартире, которая досталась мне от покойных родителей. И тетя Таня и дядя Леша тоже хотели забрать эти комнаты, но в пожелтевшем завещании говорилось, что это лишь сугубо мое имущество.
Интересно, может ли неровный почерк матери в завещании говорить о том, что они хотя бы капельку меня любили?
Незаметно, против моей воли, по морщинистой щеке покатилась первая слеза.
Я не плакала все эти годы, так почему именно сейчас? Я не просила о снисхождении, так почему давняя боль вдруг сковала сердце именно в эти минуты?
Руки дрогнули, и кривая пряжа упала на красный, съеденный молью ковер. Горячие слезы одна за другой капали на ладони, которых я почти не видела. Очки съехали на кончик носа, падая вслед за спицами и клубком. Я смотрела прямо перед собой, видя лишь размытое изображение дрожащих пальцев. Из груди вырвался нервный, судорожный выдох.
Так странно ощущать эту боль. Словно чувства копились где-то глубоко внутри, набирались сил и сейчас вырвались, сотрясая и разрушая своим напором целый организм. Еще никогда в жизни у меня не щипало так в носу и сердце не билось с таким усилием.
Вытирая соленую воду ладонями, я старалась унять ее, но все эти попытки были напрасными. Вспоминая лицо матери, бабушки, многочисленных родственников, которые всегда смотрели на меня с отвращением, я понимала, что за всю свою жизнь я никогда не была кому-то нужной.
Никогда. Никогда и никому.
Сердце забилось немного медленнее, но куда болезненнее от этого осознания. Откинувшись на спинку кресла-качалки, я сделала пару глубоких вдохов, через мгновенье понимая, что больше не могу дышать. Сердце теперь билось где-то в горле, и его стуки отдавались глубоким эхом в голове. Руки опустились на колени, а глаза сами собой начали стремительно закрываться. Тело окутала сладостная дрема. Я засыпала.
И я заснула.
Кукушка в ту ночь впервые за десять лет оповестила обывателей квартиры о начале нового дня, вот только никто уже ее не слышал. Уже было некому. Обиженная, деревянная птичка оглядела комнату своими черными глазками и снова скрылась в больших, антикварных часах. Пробив ровно двенадцать раз, стрелки на часах замерли, как и время в маленьком мире старой, одинокой женщины.