6. Вацлава и ее обитатели обновлено 13. 08. 16

   
     6. Вацлава и ее обитатели
 
     У С А Д Ь Б А и Л Ю Д И
 
     Из воспоминаний и рассказов престарелого, с виду моложавого Здановского, имя и отчество которого не запомнились, следует, что бывшее имение Вацлава и приписные к нему земли в дореволюционном прошлом (до 1917 года) принадлежали сыну помещика польского происхождения*, которого звали Вацлав.  В свое время старик Здановский кучерил у помещика и имел большой опыт в этом деле, а также знал толк в породистых лошадях.

     Во время румынской оккупации Украины, огромная ее часть, лежавшая между реками Южный Буг и Днестр, была прозвана оккупантами Транснистрией. В свою очередь Винничина претерпела раздел между немецко-румынскими оккупантами.

     Вацлава, административно относящаяся к Чернивецкому району Винничины, оказалась под румынской оккупацией. В хозяйственной деятельности она относилась к Моевскому сахарному заводу.

     Основное занятие традиционное – выращивание семян сахарной свеклы, начатое помещиками задолго до революции и продолжающееся в советское время до развала СССР.

     Кому принадлежат земли бывшей Вацлавы ныне Степного и что них сеют или выращиваю в настоящее время, мне не известно.

     Впервые переступив порог барака, о чем уже упоминалось в предыдущей главе, я увидел удручающую картину. Их было четверо. Они сжались вблизи время от времени открывающейся дверки «буржуйки» с тем, чтобы забросить в нее очередную вихоть соломы и одновременно быть озаренными вспышкой тепла, которого им недоставало из-за истощенного голодом организма.

     Только у одного чуть-чуть румянилось лицо, и блестели  глаза, а сжавшегося в комок человека с опухшим лицом, разглядеть, не удалось. Голова его была обвязана бурыми тряпками с запекшейся пятнами на них крови. Прищуренным взглядом он, как бы то выжидал от очага очередной порции света и тепла.

     Белобрысый, с обросший щетиной волос на лице оказался самим подвижным и разговорчивым среди нас. Он не умолкал, декламируя вульгарные волжские напевы, пытаясь рассмешить нас голодных и мрачных, что ему не удавалось, а нам было не до веселья и не до его юмора.
 
     В течение первых двух вечеров и ночей, проведенных в бараке вокруг «буржуйки», из разговоров ее обитателей я узнал о них несколько больше, чем они из моих ответов, но не больше, чем они обо мне.

     Самый старший по возрасту оказался низкорослый с окровавленной головой. Звали его Владимир Атаманов. Администратор Вацлавы назначил его бригадиром овощеводческой бригады, в которой использовались только сезонные рабочие. Глубокой осенью 1942 года, когда похолодало и наступило время утренних заморозков, на почве остались своевременно не снятыми с растения несозревшие помидоры.

     Рассвирепевший помощник администратора, некий молдаванин Репецкий, обрушил свой гнев на Володю. Он стал избивать его плетью, а когда та оборвалась, он вынул из кобуры «парабеллум», ухватив за ствол увесистое огнестрельное оружие, стал рукоятью наносить удары в область предплечья и головы безвинного, пока тот, не потеряв сознание, свалился на землю. В последующие дни Репецкий в сопровождении отборной нецензурно базарной молдаванской брани продолжал неистовствовать, грозясь расстрелять Володю, если тот не соберет остатки уцелевших от заморозков овощей.

     В эти и другие зимние вечера иногда наши разговоры вокруг свирепости Репецкого, приводили нас к мысли о том, что у румынского воинства на Восточном фронте, где-то у Сталинграда совсем неблагополучно – заморозили помидоры, сгноили, испортили что-то еще, а, значит, оно не дойдет до фронта.

     В ругани Репецкого, проскальзывали слова о том, что румынские и союзные им немецкие солдаты мерзнут и гибнут в заснеженных степях России, сражаясь с большевистской гидрой, и они не должны в чем-то нуждаться, а мы, русские свиньи, вместо благодарности, умышленно портим разные продукты, в которых так нуждается фронт и так далее.…  Другого обитателя барака, у которого, как мне казалось, яркие глаза и румянцем покрылись щеки, также звали Володей, и, как уточняет в своем «Подтверждении…» бывший полицай на Вацлаве И. Г. Тычинский. Володя не называл свою подлинную фамилию – Шекодько, а мнимую – Лукьяненко. Очевидно, в силу полицейской компетентности И. Г. Тычинский был осведомлен о причинах, вынуждавших Володю скрывать подлинную фамилию.

     Моя информация о Володе мизерна. Помнится, что он родом полтавчанин, из какого-то села Пирятинского района, в чем я не совсем уверен. Через короткое время после моего прихода на Вацлаву Володю приютил бригадир полеводческой бригады Семен Гуменный, одновременно женив на воспитывавшейся в его семье родственнице-сироте девушке Дусе. Нам, обитателям барака видеться с Володей довелось очень редко. Однако после освобождения Вацлавы от румынских оккупантов нас всех собрали в Бабчинецкий полевой военный комиссариат, из которого мы последовали в запасной полк, а затем маршевыми ротами к переднему краю фронта, где и рассеялись по его войскам. Володя Шекодько-Лукьяненко погиб в боях в составе действующих войск 2-го Украинского фронта в Румынии. Другими сведениями о нем я не располагаю.

     Третьего по счету, сутуловатого, с прищуренным взглядом звали Афанасий Зинин. По-видимому, это были его подлинные фамилия и имя. Откуда он был родом и другие подробности мне неизвестны. Говорил он без какого-либо акцента на русском языке. Афанасий не скрывал того, что он был тяжело ранен в ногу, так как сильно хромал и был ограничен в резких движениях, но при этом не уточнял и вообще не упоминал о своей службе в Красной армии.

     Ближе к осени 1943-го Афанасия стала навещать одна из сезонных работниц, девушка из села Вилы Яругские, расположенного в 12-ти километрах западнее Вацлавы. Закончились эти свидания внезапным невозвращением его в барак. Афанасий никого из нас не посвящал в назреваемые события, но мы догадывались, правда, с несколько другими предположениями. О последующей жизни Афанасия Зинина мне ничего не известно.

     Четвертым обитателем барака был белобрысый, с обросшим щетиной лицом, от чего его голова казалась квадратной, Александр Мишанин. На Вацлаве он появился несколько недель раньше моего прихода сюда. Нам казалось, что он не таится, рассказывая о себе несколько подробнее, чем остальные. Из этих рассказов следовало, что он из глухой деревни Горьковской области. Воевал где-то вблизи Северского Донца и попал в окружение, оказался в лагере военнопленных.

     Побывал он в разных лагерях, и через какое-то время в числе большой группы пленных, погруженных в «телячьи» вагоны, его повезли куда-то на запад. В пути следования ему удалось сбежать. Бродил по селам правобережной Украины, а, оказавшись, вблизи узловой станции Вапнярка, познакомился с кем-то из местных жителей и по его напутствию очутился на Вацлаве. Вскоре после исчезновения Афанасия Зинина, Сашу  Мишанина приютила одна из сезонно работавших девушек, и они поженились, поселившись в доме ее родителей в Моевке.

     По-видимому, какое-то время в бараке обитал еще Костя, о котором упоминалось в предыдущей главе, но это имело место в конце 1941-го, когда его, израненного и очень слабого, приютила у себя на «Курятнике» моевчанка Катя Ольхович, где она жила в каком-то барачного типа помещении.

     В большей части разделенного простенком барака, в так называемой столовой обитали мы, в меньшей его части, разделенной узким коридором на две маленькие комнаты, площадью восемь-десять квадратных метров каждая: в одной из них жила с тремя, один меньше другого, малышами 28-летняя Люда, не то солдатка-вдова, не то разведенная.

     В противоположной комнатушке, называя себя сапожником, жил одиноко неопределяемого возраста мужчина. По-видимому, он до войны был советским активистом, даже членом партии, т. к. в первые дни после освобождения советскими войсками села Моевки, а оно происходило одновременно с Вацлавой, его назначили первым послевоенным председателем сельского совета этого села.

     Итак, возвращаясь к прерванному рассказу, я стал шестым обитателем барака, но об этом и многом другом в последующих главах книги.

     А теперь о тех, кто обитал в двух каменных домах с большими комнатами, окнами и крестьянского типа хате, но по площади, значительно превосходящей ее. Это была своеобразная, односторонняя улица, прозванная нами «панской». Если обратиться к ней с лицевой стороны, то нам предстоит переходить от строения к строению справа налево.

     В первом доме и квартире с молодых лет жила пожилая чета Врублевских. Какую работу они выполняли, мне неизвестно. Их не то сын, не то внук в довоенные годы служил в Красной армии, но теперь о нем ничего не было известно и старики очень переживали. Их соседями были Тычинские – родители Ивана, автора ранее приведенного «Подтверждения… ».

     В следующих нескольких комнатах дома, которые по площади занимали более половины его, поселился администратор Вацлавы Виктор Рогану – румынский офицер боярского происхождения из города Сибиу, что в Трансильвании (Румынии), сожительствуя с 24-летней Франей (в девичестве – Ольхович), доводившейся младшей сестрой Кате Ольхович, упомянутой выше и в предыдущей главе.

     Далее следовал проезд. В следующем, по площади несколько большем доме, размещалась контора, о чем также уже ранее упоминалось. За простенком конторы, с тыльной ее стороны, очевидно позже достроенный флигель, в котором имелось две небольшие комнаты с выходом на крыльцо и последующим лестничным спуском во двор усадьбы, что было в нескольких десятках метров от «нашего» барака. Здесь поселился заместитель (иногда называемый помощником) администратора – некий Репецкий, по национальности молдаванин, владевший румынским языком и хорошо изъяснявшийся на местном украинском диалекте.

     В другом подъезде в двух комнатах обитал с бездетной женой бухгалтер Каминский, их соседями, если мне память не изменяет, была семья кладовщика со странной фамилией Рачок.

     С торцевой стороны дома имелся вход в две не совсем равные по площади квартиры, в которых жили семьи полеводческих бригадиров: многодетная семья Зелинского и малодетная – Семена Гуменного, с единственным сыном и приемной родственницей-сиротой девушкой Дусей,

     В меньшей части соседней, крестьянского типа хате, жил с женой и единственной дочерью Аней дважды варивший ежедневно для нас и сезонных рабочих баланду – повар Иосиф Петрович. В другой, более просторной части хаты жила с тремя детьми молодая семья моевчанина Сильвестра Бабина – автотракторного и сельскохозяйственных машин механика.

     В длинном бараке, прозванном нами «дурным селом», жили семьи и одиночки, раотающие постоянно на Вацлаве доярками, конюхами и разнорабочими. Из них мне запомнились немногие: упоминаемый уже выше старик Здановский и доярка Нина. Спустя годы, разумеется, при других обстоятельствах и в другом месте, я случайной встретил эту женщину и от нее узнал о том, что вблизи живут еще одни вацлавяне – Гуменные, которых я вскоре навестил.

     И, наконец, об обитателях «Восьмерика». Соответственно в его восьми небольшой жилой площадью квартирах, жили штатные, в основном бездетные и молодые семьи разнорабочих Вацлавы. От них на протяжении очень короткого времени мной ощущалось покровительство со стороны бездетных, проживавших с женами в отдельных квартирах, двух родных братьев, имена которых не запомнились. Покровительство, как оно внезапно вспыхнуло, так и вскоре погасло, причины этому могли быть разные, но у меня нет желания основывать свое повествование на предположениях.

     А теперь о том, что в своем «Подтверждении…» Иван Тычинский написал обо мне и, несколько обобщив, о постоянных обитателях Вацлавы. Цитирую: «… Я и многие другие знали, что Ляхоцкий по национальности еврей, а фамилия эта не его, что ему грозит смерть в случае его разоблачения оккупантами. Он действительно перенес очень много горя, но при поддержке наших людей он домучился до весны 1944 года».

     В обобщенном виде может быть воспринято так, как написано. В частностях все это носило другой характер. Сомневаюсь в том, что Иван Герасимович лично знал о моей национальной принадлежности.

     Мой приход на Вацлаву был в какой-то мере подкреплен официальным рекомендательным письмом старосты Моевской прымарии (управы)  Ладанюком Андреем Онуфриевичем, в котором он ссылался на сведения, значащиеся в уравненной с удостоверением личности справке Котюжанской сельской управы Барского гибетскомиссариата, скрепленной немецким штампом и печатью (с нацистской свастикой)

     Первоначально, ознакомившись с моими бумагами и заподозрив во мне скрывающегося под фальшивыми документами еврея, шуцман Иван Герасимович не посмел бы промолчать об этом!

     С июля-августа до конца 1942-го, в других местах с продолжением и в 1943-м в юго-западной части Винничины, оккупированной немецкими войсками, происходили тотальные расстрелы населения еврейских общин. Уцелевшие при казнях жертвы, недострелянные и тяжело раненные, обагренные своей и кровью убитых, выбиваясь из последних сил, выползали из силосных ям, противотанковых рвов и оврагов.

     Одни пытались поскорее перейти «границу» между оккупантами и оказаться на территории Транснистрии, другие – раствориться в среде местного украинского сельского населения с надеждой найти там укрытие.

     Немецкие оккупационные власти совместно с местной вспомогательной полицией и разного рода коллаборационистами вылавливали беглецов и беспощадно расправлялись с ними на месте.

     На территории Транснистрии, выявив беглых евреев, их до смерти избивали, в лучших случаях водворяли в ближайшее гетто, чтобы они в нем умерли голодной смертью. Такие случаи поощрительно отмечались денежным ли другим вознаграждением, повышением в звании или должности.

     Если бы распознали во мне еврея, реакция последовала бы незамедлительно, а это значит, потянулась бы ниточка в Моевку, а далее в Григоровку и Котюжаны, а там рукой подать – на противоположном берегу речки Лядовы сельская управа с там же здравствующим ее секретарем – автором справки Петром Иосифовичем Ремажевским!

     Ох! Не уцелеть нам всем, кто осознавал, кого пытался спасти и что ему грозит в случае провала. Нет! Иван Герасимович этого всего ни при первой встрече со мной и до освобождения не знал, а узнал по слухам не раньше 1946 года, но об этом в другом месте.

     В случае моего прихода на Вацлаву несколько позже указанного Иваном Герасимович времени, т. е. после коренного перелома хода войны на Восточном фронте, утаивание шуцманом скрывающегося под чужим именем и фальшивыми документами еврея, после изгнания оккупантов могло быть ошибочно расценено «спасательным актом» и использовано в качестве алиби. Подобные случаи с каждым днем активного приближения советской армии и бегства оккупантов явно наблюдались среди тех, кто в годы оккупации «подмочил» репетуацию.

     Одни в поисках алиби ринулись в партизаны, другие в спасателей коммунистов, в редкости – евреев. Были случаи, когда в моем присутствии Володю Атаманова называли скрывающимся жидом.

     Внешне что-то похожее в нем было, но и многие вацлавяне не только не верили этим подозрениям, чем самым рассевали их. Во всяком случае, широкая осведомленность о предполагаемой моей или Володи национальности докатилась бы до уха Репецкого.

      И хотя и немногочисленные, окружающие молдавского прихвостня  местные  подлабузники не упустили бы случая проявить себя и тогда нам не уцелеть. Я с низким поклоном благодарю всех тех «вацлавян», которые не прислушивались к разным слухам, а молчаливо, хотя со значительно меньшими трудностями и угрозами пережили годы оккупации!

     В отношении же части цитаты «… при поддержке наших людей…», то по сравнению с той духовной и материальной поддержкой, какая была мне оказана крестьянами полесья Гомельщины и Брестщины в Белоруссии, в западных и восточных областях Украины, особенно котюжанскими односельчанами, впоследствии признанными Праведниками Мира, за год с гаком моего пребывания на Вацлаве, оказалась мизерной.

     Объясняю: обитатели Вацлавы, за исключением ее администрации, под гнетом которой они трудились, жили скромно, но не испытывая голода. Во времена уборки и обмолота урожая зерновых, бобовых, технических и масляных культур не считали зазорным своровать килограмм и больше пшеницы, ржи, кукурузы, гречки, ячменя, проса и овса, гороха, фасоли, корнеплодов сахарной свеклы, «тарелку» подсолнуха, горсть рапса.

     Воровали столько, сколько удавалось утаить от глаз оккупантов и их пособников, спрятать в потаенных местах или в карманах одежды, а затем унести домой, чтобы позже перепрятать в сараях или в другом ранее облюбованном месте.

     Как-то зимним вечером, закончив уход за станком  животных, с остатков не уложенного в ясли сочного сухого корма смастерил увязку корма, положив ее в условное место, а затем ушел в барак. Спустя какое-то время возвратился в коровник и, убедившись в уходе всех доярок, увязку корма унес в один из сараев, в котором мычала корова. Осмотревшись по сторонам, убедился в том, что все обошлось незамеченным, подошел к окну жилья Врублевских, сообщил им о проделанном.

     У постоянных обитателей Вацлавы, не только с «панской» улицы, но и из длинного барака, прозванного нами «дурным селом», а также «Восьмерика», в примитивном сарае содержалась корова, свинья и куры. Летом животное выпасались, свиньи бродили в примыкающем к усадьбе лесном массиве, куры вблизи барака. С наступлением осени, для коровы необходим был сухой корм. За расходом заготовленных таких и других кормов для молочного и рабочего скота хозяйства тщательно следил Репецкий.

     Не знаю, кто из нас первым тайком начал подкармливать частных коров, но я последовал его примеру. Так я познакомился с Врублевскими. Но длилось это не долго, Репецкий, заметил все увеличивавшийся расход сухого корма, стал чаще и внезапно появляться в коровнике или воловне. Мы были вынуждены намного убавить свой пыл, но, все же, подгоняемые голодом, рискуя,  продолжали это занятие, взамен получая вознаграждение: небольшой кусочек хлеба, завернутый в тряпку несколько таких, же кусочков крутой мамалыги, несколько картофелин, реже бутылку молока. Такое «подкрепление» в промежутках двухразового приема синеватой баланды погашало сосущий «под ложечкой» голод.
            
     ___________
            
     * По данным сайта «Помещики и дворяне Подолии» (http://rodovoyegnezdo.narod.ru/ Podolia/yampoluezd.htm) владельцем 130-ти десятин земель, приписанными к селу Вятровки (Ветровки) был помещик Гошовский Юлиан Константинович, а 4651 десятинами земли, приписанными к местечку Дзыговка, владела помещица Ярошинская Саломия Станиславовна.
      В окружении указанных земель расположилось имение Вацлава, кому из названных помещиков она принадлежала, установить не удалось. По воспоминаниям того же Здановского, на землях Вацлавы беспрерывно из года в год выращивали семена сахарной свеклы, а зерновые, технические и другие культуры сеяли только для своих нужд.
       2 .Узловая железнодорожная станция Вапнярка находится примерно в 30-ти км северо-восточнее Вацлавы. 
       3. Станок – так называли 10 неразделенных между собой стойл  для крупных животных (в данном случае: лошадей).