Мой отец. Часть 1
«Мой внимательный читатель» помнит, наверное - рассказ о нашей семье я начинал с квартиры в Демидовом переулке, той квартиры, которую мы бросили, уезжая навсегда в Израиль. Я говорю - бросили, и это так. Когда были мы в Питере в 2004-м, квартира всё так же стояла заброшенная, никто в ней не поселился и до последнего времени, насколько я знаю. Мало завидная «жилая единица», по нынешним временам, не то, что тогда, в 1950-ом, когда мой отец выменял её сложной многоходовой комбинацией. Сначала он нашу большую комнату в дедовой квартире, ставшей после войны коммунальной, обменял на две хорошие солнечные комнатки в небольшой коммуналке на улице Достоевского, угол Разъезжей. Между прочим, в этом же доме нас поселили через 10 лет, когда в нашем доме на Демидовом шел капитальный ремонт. А тогда мы прожили там всего полгода, отцу подвернулся удачный вариант, и мы, наконец, съехались снова с мамиными родителями в отдельной квартире, в двух комнатах наша семья, в третьей – бабушка и дед. Квартира была тёмная - в трёх метрах перед окнами глухая стена, этаж был верхний, со следами протечек на потолке, вдоль стен стояли бревна-подпорки, чтобы не обрушились перекрытия, ожидался ремонт. Но кто тогда думал об этом - это же ОТДЕЛЬНАЯ КВАРТИРА!
Теперь самое время рассказать о моём папе, Гирше (Грише) Хатовском. Родился он в 1906 году в Белоруссии, недалеко от городка Свислочь. Их семья, прошлые поколения, раньше жили в Ковно (теперь – Каунас). Быть рожденным в Ковно считалось у евреев почетным, почти так же, как в Вильно, и при паспортизацииам родители записали папе место рождения – Ковно, в Литве, значит. А это при советской власти оказалась заграница, отсюда разные неприятности и подозрения в те годы.
Отец папы, мой дедушка Янкель (Яков) Евелевич , по фамилии Хаит, что означает – портной, был рабочим в имении местного пана. Там же работала и наша бабушка Бася. Как-то раз деда поставили охранять панских лошадей. Ночью пришли воры , и он, молодой тогда парень, начал драться с ворами, его ударили тяжелым железным засовом по затылку, проломили череп. Дед Яков выжил, но навсегда остались у него на затылке складки – костные наросты в местах трещин. Интересно, папа показывал мне не раз , что у него на затылке тоже костные складки, думал - это он унаследовал от деда Якова. И у меня он нащупывал такие же складки, правда, чуть поменьне. Но это может говорить не о "наследстве" от деда, только о наследственной необычной форме черепа. Надо бы поговорить с френологом, специалистом по формам головы - может, у нас какие-то специфические черты характера? Интересно.
Дедушка Яков решил арендовать у пана небольшой хутор, имение, как тогда говорили, и самому заняться сельским хозяйством. На это надо было получить разрешение местных властей, а те неохотно давали такую возможность евреям. И пан посоветовал деду – а ты измени фамилию на польский лад! Так фамилия стала вместо Хаит – Хатовские. В семье было двое детей - Гирш, мой отец и Софа, моя тётя Соня.
Мой папа рос обычным еврейским мальчиком из местечка, ходил учиться грамоте и Торе в хедер, потом даже в ешиву - продолжать религиозное образование. Но тут февральская революция, октябрьский переворот, гражданская война. В местечке организовали ячейку Евкомола – еврейского комсомола, и юный Гирш-Гриша вступил в неё. Не знаю, чем они занимались в этой ячейке, но однажды, рассказывал отец, в местечко ворвалась банда белых, схватили евкомольцев, заперли их всех в сарае. Кончилось бы это печально, но к утру прискакал отряд чоновцев - частей особого назначения Красной армии, и ребят освободили. Интересно, что отец моей жены Сони, Моисей (Миша) Горелик именно тогда и в той же местности был в отряде ЧОН, так что вполне могло быть, что именно он и освобождал моего папу.
После гражданской войны, когда начался НЭП , дедушка Яков стал мельником - взял в аренду маленькую мельницу , работавшую на простейшем нефтяном двигателе – «нефтянке». Обслуживал местных крестьян, это давало небольшой доход. Когда НЭП прикрыли , деда, как "частника с мотором" выселили в "места не столь отдалённые", как тогда говорили.
Черта оседлости была отменена ещё февральской революцией, и очень предприимчивые молодые братья мамы отца, моей бабушки Баси, без проблем перебрались в губернский город Минск - вырвались из нищеты и отсталости местечка. В городе была работа, скоро они открыли и какое-то своё дело. К ним перебрался Гриша, работал у них вечерами и стал учиться в школе - в реальном училище. В ревльноми училище изучали "практические предметы" - физику, химию, механику. Выпускники могли поступать в технические и экономические вузы, но не в университеты, в университет принимали только после гимназии. Чтобы поступить в училище, нужно было пройти конкурс. Папа рассказывал, что для большей надежности он сдавал вступительный экзамен дважды – как Хатовский и как Хаит. Так вот, Хатовский не прошел, а Хаит – прошел! И начал учиться он как Хаит, потом стали писать через тире Хаит-Хатовский, а потом – просто Хатовский. В школе папа играл в любительском театре, и всю жизнь очень любил театр, в разное время играл в самодеятельности как трагических, так и комических персонажей. Играл, например, солдата Швейка, а в "Лесе" Островского - как Несчастливцева, так и Счастливцева. Но это ещё впереди.
Окончил школу и стал работать в механической мастерской, а потом в велосипедной лавке своего дяди Арона, брата бабушки Баси. Велосипеды - важное тогда средство передвижения, в лавке не только продавали, но и чинили, давали напрокат. Вернувшиеся из проката велосипеды приходилось приводить в порядок, ремонтировать, налаживать. Росли технические навыки молодого Гриши, они ему потом очень пригодились. Вскоре папа поехал Ленинград, туда уже перебрались его дядья. В военной гимнастёрке, которую кто-то дал ему, пришёл мой отец на судостроительный завод имени Марти (теперь - Адмиралтейский), поставили его разнорабочим. И тут, как говорится, помог его величество случай. Папа рассказывал – чуть ли не на второй день видит он – бригада электромонтёров тянет тяжелую катушку с кабелем, тянут, надрываются. Подошёл он к ним и показал – а вы вот таким узлом обвяжите, она легко покатится. - Да ты что, солдатик, разве так делают? Уговорил их солдатик, обвязали – получилось! И папу тут же приняли в бригаду монтёров, он быстро освоился, научился делать всё, что надо - и проводку для освещения протягивал, и в электрошкафах стал разбираться, и моторы перематывал.
На Марти, как называли этот завод в городе, отец проработал больше 10 лет. Толковый образованный парень, он прошел там путь от простого рабочего до заместителя начальника отдела подготовки производства. В 1926 году он познакомился с моей мамой и вскоре они поженились, жить стали в одной из комнат квартиры маминого отца Григория (Залмана) Исаевича ( рассказ "Мои дед и баба"). Его сразу исключили из комсомола – ведь он женился на дочке репрессированного нэпмана. И тут папу призвали в Красную Армию, на действительную службу, как тогда говорили.
Служил он где-то в белорусских лесах, в Пинских болотах, в артиллерийской части. Изучали орудия, таскали их на лошадиной тяге по лесным дорогам и без дорог, солдаты сами впрягались, чтобы вытаскивать колёса из грязи. Там папа совершенно облысел, выкупавшись в заброшенном карьере, эту обидную историю я рассказал в наброске "Чудовище".
После службы вернулся он на родной завод имени Марти.
Всякое случалось на заводе, времена ведь были неспокойные – разоблачения, чистки. Как-то раз папу судили за антисемитизм(!?) В подчинении у него было небольшое конструкторское бюро, и работал там один горлопан - бездельник, еврей, между прочим. Чертежи нужны были срочно – военная ведь продукция, а он неделями затягивал самую простую работу. Отец через отдел кадров добился, чтобы того конструктора уволили. Что тут было – собрали собрание, устроили товарищеский суд над «самодуром». Выступали, кричали – Хатовский, он поляк, антисемитизм всосал с молоком матери, не место ему на советском заводе! А папа был совершенно лысый, черты лица нейтральные – как есть поляк! Ну, пришлось показывать документы, бумаги из отдела кадров. До снятия штанов дело не дошло, закрыли дело.
Мама моя к тому времени тоже работала на Марти. Она мечтала быть учительницей, ей, дочке бывшего нэпмана, пришлось зарабатывать рабочий стаж, чтобы поступить в пединститут. Она была крановщицей мостового крана в сборочном цехе. Тот, кто знает производство, поймет, какая это ответственная работа - приходилось подавать на сборку многотонные детали или агрегаты корабля, устанавливать их в нужное положение с ювелирной точностью. Мама училась в вечернем судостроительном техникуме, а потом уже окончила учительский институт, получила диплом учителя французского языка.
Завод был серьёзный, строили военные корабли. Приезжало разное начальство с проверками - как же без этого. Как-то раз приехал даже сам товарищ Киров, партийный вождь Ленинграда. Кирова очень любили в Ленинграде, его популярности даже Сталин завидовал. Отец хорошо запомнил тот день, он любил рассказывать нам с сестрой , как всё было. Зашел Киров со свитой в заготовительный цех, где работал мой папа. А отец стоит с рабочими в сторонке, рассматривают они вождя, и заспорили, какого он роста. Тут папа возьми и подойди к Кирову - помериться ростом. Подбежали заводские охранники, подхватили отца под белы ручки, отвели в какую-то комнату, обыскивают, спрашивают - ты зачем полез к Кирову, что задумал? Долго тогда пришлось ему оправдываться, но вот что интересно - все, даже самое большое начальство, ходили тогда без охраны. Строгая охрана появилась по всей стране только после убийства Кирова.
Времена становились всё более тяжелыми, шли чистки, везде стали искать шпионов, в особенности среди инженеров, арестовывали технических руководителей производства. Люди исчезали неожиданно, за ними приходили ночью, увозили. Утром сослуживцы видели пустой стол - ясно, ещё один шпион, враг народа. Добрались и до завода Марти. Надо сказать, завод был богатый и получил разрешение отремонтировать для себя когда-то прекрасный, а к тому времени совершенно запущенный и уже разваливающийся громадный дом угол Адмиралтейского проспекта и проспекта Майорова. Это тот самый Дом со львами, на которых, как считается, сидел сошедший с ума Евгений в поэме Пушкина "Медный всадник". Своими силами дом привели в порядок, в нём поселили лучших рабочих завода, дали в нём комнаты и квартиры руководству завода, инженерам, начальникам цехов. Предложили жильё там и моему отцу, но папа сказал - не нужно ему, ведь он жил в хорошей квартире на Чернышевом переулке (сейчас - улица Ломоносова), вместе с родителями своей жены. И вот, года через два после новоселий вдруг арестовали главного инженера, начальников цехов, начальников конструкторских бюро. Объявили в газетах - раскрыта на Судостроительном заводе имени Марти организация вредителей - японских шпионов. Специалисты, вся техническая верхушка завода жили в Доме со львами, естественно, что в праздники, дни рождения, в Новый год они собирались вместе за столом. Эти их застолья объявили совещаниями вражеской организации, где они готовили диверсии. Людей допрашивали, пытали.
На заводе строили большие корабли - крейсеры, эсминцы. А незадолго до этого поступил срочный заказ - надо было начать изготовление малых катеров - "морских охотников". Но как это сделать, если все производственные площади, всё оборудование, все рабочие - специалисты заняты. И тут начальник папиного отдела, энергичный человек с Кавказа, горский еврей по фамилии Мадера (я с детства запомнил эту необычную фамилию, мои родители часто вспоминали этого хорошего, доброго человека) предложил - буду строить катера у себя в заготовительном цехе, работать будут мои слесаря! Это был выход, стали готовится к этой работе. Но тут арестовали и Мадеру, и его помощника - моего отца. Папа не любил рассказывать о нескольких днях непрерывных допросов, его заставляли подписаться, что он японский шпион, он не подписывал. У отца пошла кровь изо рта, потом оказалась – открылась язва в желудке. От этой язвы отец мучился всю жизнь, столовыми ложками ел соду, не было соды - просто жевал мел, запивал водой. Под конец язва переродилась в раковую опухоль…
Завод Марти практически обезглавили, директор бросился к городскому начальству, в министерство – как строить корабли без специалистов? Видно, что-то поняли в Москве, дали команду отпустить некоторых, отпустили и папу. Спасло его то, что он не жил в Доме со львами, не бывал на тех злосчастных застольях. Так дедова квартира спасла ему жизнь. Арестованных его товарищей с тех пор никто никогда не встречал, дали им по "десять лет без права переписки", что означало, как оказалось, немедленный расстрел.
Тогда уже родился я, отец занимался квартирой, строил дачу на станции Всеволожская вместе с несколькими друзьями. Очень скоро его все равно уволили с завода. Папа «ушел на погружение» - устроился на самую простую работу, мастером производственного обучения в неприметном ремесленном училище.
Перед самой войной, 8 мая 1941 года родилась моя сестра Кира, назвали её в честь Кирова. Папа своими руками построил на участке рядом с большой дачей маленький домик, в нём и поселилась наша семья с малышкой. Мне тогда было всего три года, ничего этого я не помню, знаю только по рассказам .
Когда объявили, что началась война с Германией, отец вырыл рядом с домиком траншею, чтобы прятаться от бомб. Помню эту траншею – видел её, когда в первый раз приехали с отцом на дачу после эвакуации. Большая дача стоял невредимая – там был штаб воинской части, одной из тех, которые защищали "Дорогу жизни" - через Всеволожскую проходила единственная не захваченная немцами ветка железной дороги от Финляндского вокзала до Ладожского озера. Маленький домик разобрали на постройку оборонительных сооружений, на его месте поднялись молодые сосны ростом до второго этажа большой дачи.
О том, что было потом, мне рассказывали мои родители. Отец , младший техник-лейтенант запаса, сразу же пришел в военкомат и , как артиллериста и специалиста - преподавателя ремесленного училища ,его направили в военное Училище Связи , но сразу перевели в только что начавшее формироваться Училище ВНОС (Войск Наблюдения, Оповещения и Связи) для подготовки техников по зенитным прожекторам и звукоуловителям - эта техника, да ещё аэростаты заграждения были тогда на вооружении. Но самое важное было строго засекречено - в училище осваивали только что появившиеся радиолокационные установки! На них надо было срочно научиться работать самим и сразу же учить этому офицеров - артиллеристов и связистов.