Я ходила тогда в ясли – мне не верят, что это было, так сказать, в ясельном возрасте, годика в три, но дело в том, что моя воспитательница тетя Лина работала всегда только в яслях, оттуда она и на пенсию ушла. Я как сейчас вижу ее смуглое удлиненное, все в оспинках лицо и живые черные смеющиеся глаза.
– Тетя Лина, а вы помните историю с салфеткой? – спросила я ее однажды, остановившись поболтать, – мы ведь все жили в маратовском предместье, а оно куда меньше, чем Москва.
Тетя Лина звонко, совсем не по-старушечьи рассмеялась:
– А как же, конечно помню! Мать твоя тогда и Калю Григорьевну (тридцать лет заведующей была) и воспитателей удивила мало сказать. Каждая бы мать так, да где там. Это какой характер надо иметь. Таких случаев, знаешь, за всю мою жизнь больше не было…
А история с салфеткой маленькая, но в ней характер моей мамы, да и мой тоже.
В тот день я вдруг заметила на какой-то тумбочке салфетку с вышитой красной ягодкой на уголочке. Я то и дело подбегала к тумбочке и любовалась ею. Наконец, мое сердце не выдержало. Я потихоньку стянула ее и положила в карман. Как она в нем уместилась – не знаю, потом я просто забыла о ней. Что же помнить – теперь она была моей, в любой момент доставай и любуйся.
Вечером за мной пришла мама. Мы уже дошли до середины маратовской горы, и вдруг я вспомнила о своем сокровище:
– Мама, мама, посмотри, какая красивая! – я достала салфетку и протянула ее маме.
Мама смотрела на салфетку долго, мы даже остановились.
– Красивая, очень красивая салфетка, – согласилась она. – А где ты ее взяла?
– В группе. Она лежала на тумбочке, там я ее и взяла.
– А ты у тети Лины спросила?
Я растерянно молчала.
– Она разрешила?
– Не-ет…
– А если ты взяла ее без спросу, значит украла.
Я, наверное, еще не знала смысла слова украла, а может, и знала, только то, что это относится ко мне, потрясло все мое существо.
– Я не украла, я просто взяла салфетку! – я была возмущена до глубины души.
– Нет, ты ее украла. Завтра утром отнесешь ее в ясли и скажешь тете Лине, что ты ее украла, что больше ты красть никогда не будешь.
– Мамочка, я отнесу ее назад, только я скажу, что я ее не украла, а взяла, – уверенная в том, что мама, конечно же, согласится, ответила я, хотя мне совсем не хотелось ее относить.
– А может, я просто отнесу ее и потихонечку положу на место?
– Нет, ты принесешь ее и скажешь громко: «Тетя Лина, я украла вчера салфетку и принесла назад, больше я никогда не буду красть».
В моей душе разыгралась драма. Я стала захлебываться слезами, а мама крепко, но совсем не больно сжимая мою ручонку, влекла меня дальше.
– Мамочка, я скажу, что я просто взяла ее, - бесчисленное количество раз повторяла я, но мама была неумолима.
Я так и уснула в слезах. Почему-то я думаю, что маме было меня очень жаль, но она воспитывала меня на всю жизнь.
Утром, все так же захлебываясь слезами, я несла эту злополучную салфетку назад.
Мама открыла дверь, и я с рыданиями ввалилась в ясли. В приемной тетя Лина, сидела на стульчике и раздевала какую-то девочку. Я бросилась к ней и протянула салфетку:
– Тетя Лина, вчера… я вчера взяла в яслях эту салфетку и больше никогда этого делать не буду, – отчаянно выпалила я.
Я не могла произнести ужасное слово «украла». Потому, что это было неправильно по сути. Тетя Лина и мама переглянулись, моя добрая воспитательница обняла и прижала меня к себе, утерла слезы и отвела в группу. Вечером мама даже не заикнулась о том, что произошло вчера. Мы надолго забыли об этом. Наверное, мама слишком сурово наказала меня. Но, как я уже сказала, мама учила меня на всю жизнь. Она всегда нутром знала, что есть хорошо и что – плохо. У нее было звериное чутье на плохих и хороших людей, она не сомневаясь, приняла в семью, где было четверо девчонок, лагерника дяду Васю Заставу и гнала прочь из дома папиного брата Степана. И если она к кому-то и была жестока или несправедлива, то, наверное, от усталости. Ей, еще такой молодой, приходилось постоянно бороться с этой безнадежно тяжелой жизнью. А если она радовалась, – то радовалась как ребенок, и от нее невозможно было отвести глаз.