«От времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть. У них есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье - выше всего. «Счастье найдено нами» - говорят последние люди, и моргают». Ницше
"Чтобы стоять на одном месте, надо бежать изо всех сил" (Абу Силг).
Пробелы в судьбе своей надо оставлять. В ее снах языческие капища живут своей жизнью. Она видела эти сны пару лет. После попала в место силы, где друиды возле дуба ходили и созерцали небеса. Скалы нависали над капищем, казалось, что времени нет, Верлен стоял на кладбище и смотрел на то, как горит в небесах огонь. Вот такой сон снился сегодня ей после того, как она плеткой била своего бывшего парня. Падающего подтолкни. Говорит она ему, а он плачет, хочет уйти от нее. Люди изнывали под гнетом зла.
И веют жасмины, и реют гобои. И реют гобои, и льется луна. Тамаре в школе зубы не правильно пломбировали, в итоге испортили три зуба, пришлось их рвать, делать искусственные, а свои три зуба она подарила Саше, чтобы тот понимал суть мира. От избытка чувств она простила врачу эту ошибку. Не умеешь – не лечи. И вот она сидит в позе лотоса в гордом одиночестве в своем гараже, машина стоит на месте, она ночами не спала, ибо спать ей уже не надо.
Она вышла из мечети и поняла, что мир современный просто пыль. Ощущала, что вне мира. Она на работу ходит как все. Пищу готовит, читает книги, обычная она девушка: собирает на улицах бутылки и сдает их, в день выходит гривен тридцать. Но те времена безработной молодости прошли, теперь она уже в Лондон ездит на рок-концерт. Теперь же она писала программы для офисных работников, и там, на работе встретила Сашку, влюбилась, но его к нему ревновала одна дама. Дама срезала волосы Томы каждый день, мол, у тебя седые волосы, помогаю тебе их убирать. Вот так. Но Тома боялась ее, понимала, что та просто ревнует к парню. Отсюда вышло так, что ей пришлось под ноль подстричься, чтобы сглаз ее ушел. Молилась всю ночь, а под утро та на коленях приползла к ее дому просить прощение.
В Европе мусульмане убили художника, который нарисовал кое-что, чего они не поняли. Простые такие черти: взяли автомат и пошли убивать его, чтобы он не рисовал. Ведь ислам есть опиум для народа, так что вся власть художникам и поэтам должна принадлежать. Иблис не пройдет, материализм не пройдет, мы попам власти не дадим, пусть идут в свой монастырь и там молятся своему богу. Европа будет мусульманской или безлюдной. Европа вся под арабами, язычники стонут, им нельзя ходить на капище. Запрещено. Арабы учат всех исламы прямо со школьной скамьи. Так говорят бородачи с автоматами. Ницше об этом ничего не писал. Люди ее села стали читать Рериха, Блаватскую, Штейнера, Мережковского и Гоголя.
Гости пришли, пили вино, плясали, девочку на руках Саша носил, девки пели песни, парни плясали, все поздравляли молодых, требовали, чтобы они себе сына завели для полного счастья. Тосты тамада читала по бумаге, все смеялись, им казалось, что брак есть чудо, что на небесах браки совершаются. Ангел упал на землю в виде Саши и нашел себе ангела в виде барышни. Под утро Саша взял гитару и спел свою песню гостям. Все хлопали в ладоши, доедали салаты, допивали вино и кивали друг другу в приступе всеобщего веселья. И вот полдень, гости ушли, теперь надо мыть посуду, Саша взял ребенка и пошел с ним гулять, Тамара сама на кухне моет посуду, ей надо перемыть горы тарелок. Лысая ее голова привлекает к ней взоры парней. Все любят ее бритую голову, теперь она совсем иной человек, стала такой жесткой и серьезной, но иногда может и улыбнуться, чтобы свой мир любовью обновить. Тома любит ходить в спортзал, пить пиво с подругами, ходить на футбольные мачты. Ислам в ее жизни прошел. Даша на трубе играет в джазовом клубе, ей наливают пиво друзья, пьет, снова играет, снова наливают, вроде бы жизнь удалась. Даже скины считают ее своей. Скины ей пиво заказали, сидят в баре, слушают панк-рок, обсуждают взрывы в Париже. Ислам не пройдет, вообще, любая религия дрянь. От любой религии им хочется блевать. Религия – это намордник для человека. Религия и государство – это оковы, которые не дают человеку быть собой. Следовать своему пути. Ботинки на ней новые, мощные такие, тяжелые, бронежилет надела, дабы потом пойти в центр города и взорвать мечеть. Если что, будет стрелять из пистолета по патрулю, что охраняет мечеть. Ей пришлось встать на путь войны с системой. Скины считают ее своей, ведь она уже закидывала коктейлями Молотова синагогу возле рынка таджиков. На шее ее молот Тора, она за скандинавских богов любого порвет. Конечно, ее тянет и в другую сторону, но она держит себя в руках. Без мужа и дочки ей жить стало легче. Она теперь понимает, что нужна братству. Скины считают ее своим фюрером. Постоянно спрашивают: как быть, что делать. Она знает ответы на все вопросы. Машину легко водит. Недавно патруль оставила далеко позади, что сел им на хвост. Просто нажала на педаль, и скорость машины была около двухсот километров в час. Мчалась так быстро, что патруль отстал. Вот такие фокусы она может творить, если надо.
Саша продал свой телефон, компьютер, выпил пиво в баре с другом, поговорили по душам, дочку посадил на колени, жует сырок, обдумывает новые ритмы. На нем косуха, ему кеды маленькие уже, но он дочку держит на руках, а значит, что весь мир подождет. За окном снега, лед сковал трассу, ему теперь нечего делать в Москве, там совсем ужасно, всем плохо, ведь горит Кремль, рубль упал, водка стала дешевой. По льду мчится грузовик, в нем Саша сидит, море за окном замерзло, трасса вся в сугробах, луна висит одиноко над землей, волков вой слышен из лесу. Мясо кабана ел он с водителем в кафе. Водитель когда-то на трубе играл в барах джаз. Теперь ездит к жене и детям в село и дает им деньги на жизнь. Армения манит водителя, он зовет туда Сашу, мол, там можно выпить у кума нормально так хорошего царского вина без печали, посидеть в вишневом саду, забыть о былом.
Лед на трассе, страшно ехать, боишься за свою жизнь и жизнь попутчика. Зайцы стоят в полях, созерцают космос, что крутится вокруг них. Будда в ее теле воет и плачет, ему хочется наружу. Родится снова, забыть о былом, живых и мертвых встретить на пути в Икстлан, увидеть тайну мира без всяких покровов. Война пахнет тоской, соляркой, пылью.
За окном шел густой снег, Саша сидел в аэропорту с дочкой и ждал своего самолета. Ему теперь надо было лететь на север, где месяца висит над шатрами. Тамара пусть сама тут живет, раз ей не стыдно за себя. Могла бы устроить крутой протест против красных фашистов. Но она все также ходит в офис, пишет программы для бизнесменов. В коммунах отчаянно бранят капитализм. Все – бесконечные слова. Тошнота. Вдруг новость: только что в небе самолет взорвали арабы, все – приехали, лететь нельзя. На трассе стоит Саша, пить пива хочет, видит паб, что у стоянки примостился, зашел внутрь, сел на кресло, оглядел пустой паб.
- Хорваты – это сербы, что продались системе и приняли католичество, - сказал Саша бармену, что налил ему пива. Выпив бокал пива, он продолжил свою речь. – Спасение – в нас самих. Мир не поймал меня. Хочу узнать все о том мире. Югославии больше нет. Для некоторых людей война никогда не заканчивается. Без автомата их просто нет. Солдатами не рождаются. Власть рождает паразитов. Автомат для них смысл жизни. Как для некоторых людей деньги и пиво. Албанцы для сербов враги. Сведенборга ночами читаю. Писатель со смыслом. Софию узрел в пустыне возле Каира. Идеи Ницше уничтожили религиозную культуру. Советская власть есть власть сатанинская. Есть уровень богов, есть уровень людей. В Париже арабы постреляли художников, что рисовали себе в журналах бурых мишек. Убили около ста художников. Вся Франция поднялась и осудила этот теракт. Веры в социализм у меня нет. Через смерть можно обрести бессмертие. Моя дочь для меня лишь плод моей фантазии. Мать моя дочь у себя дома держит и не выпускает никуда из дому. За домом пустырь, где панки слушают металл. Опасно там гулять даже днем. Пафосная вера в коммунизм есть фарс. Всякая жизнь изначально приговорена. Слышишь ли ты меня, матушка-Венера?
Саша смотрел фильм про жизнь в Анапе. В Анапе курорт, туда едут богатые, им можно строить дома, они платят хорошо. В Анапе греческая диаспора есть, там можно с ними дружить, греком быть почетно, ведь греки умеют строить дома. Летом и зимой стройка идет, в карман деньги идут, еду и пиво купить есть на что. Можно ямы выгребные чистить, тоже нормальные деньги зашибать. Также можно сдавать бутылки, бумагу, черный металл. За это платят тоже не хило. Пару килограмм бумаги и десять рублей у тебя в кармане. Там есть целые приемные пункты. Творогом могут накормить, а если хочешь спать, но негде тебе уснуть, то можно и у моря уснуть, можно и на лавочке вздремнуть, ведь никто не тронет тебя тут. А на кладбище в Анапе убиты бандиты, им просто пыль в глаза летит, они стреляют в самих себя от нечего делать. Им строят надгробия из черного камня блатные парни. Сатана каменный стоит у входа на кладбище братков, в зубах сатаны белая роза. Арбузы растут около кладбища. Их множество, можешь брать, что хочешь себе. На пляже народу полно, все хотят пить вино, хотят загорать, плести венки, петь гимн солнцу. На пляже он увидел Лилию, то была его первая и последняя любовь. Она шла в сторону бара в черной юбке и в синей футболке. Такая тонкая вся, безумно одинокая, гордая, красивая, думающая о своем мире. Теперь это все в прошлом, ему надо в баре работать, на хлеб себе зарабатывать, чтобы ноги не протянуть. Юга остались позади и та красавица лишь часть его памяти теперь, ведь он не знает ее имени. Он не пошел вслед за ней, ему страшно было от того, что он видит ее в этот день. В тот день он решил Будду в свой мир впустить. Бармен очень любил в детстве читать Блока и Достоевского. Теперь ему понятно, что западный мир ему чужд, ведь князь Мышкин для него идеальный герой, а вот Заратустра Ницше ему совсем не по душе.
Люди, что зашли в сарай, читают «Без дна» Гюисманса, ведь пора уже уходить из мира людей в мир декаданса. Кресты жгут на кладбище, люди из могил встают, на них тихо смотрят, но Тома их не боится, ведь впереди Вечность. Бог в ней живет, а потому-то ей и легко. Нет боли и страха. Прошлое умерло. Все беды ушли. Она сидит в склепе и глядит на старые плиты, под которыми лежат кости попов. Мрамор такой темный, что кажется, будто бы этому склепу сотни две лет. Она забыла дочь и мужа. Кто теперь ее остановит? Никто. За конем бежит она по снегу, кладбище огромное, тут можно жить с людьми из могил без печали. Чего еще желать-то ей, а? Человек может получать подтверждение от всего, что его окружает. Листья и ветер с ней соглашаются.
Саша оставил дочь у матери и теперь ему хочется жить в Анапе. Он сидит в баре и пьет пиво, ждет свой автобус. Он заказал еще банку пива, чтобы не думать обо всем этом. Взял томик Верлена и прочитал. «И синий небосвод, как ткань в палатках».
Тома зашла домой после похода в лес и первым делом сняла красный лифчик и бросила его на пол. Ее груди ощутили покой. Теперь уже не так ныли они. Есть не хотелось, решила набрать горячей воды в ванную, но оказалось, что воду отключили. Решила читать стихи Верлена. «Один дорогой проклятой, я шел неведомо куда…»
Саша в красной комнате медленно рисовал тушью глаза свои в белой тетрадке. Это его школьная тетрадь по физике. Теперь он уже не работает дворником. В кочегарке жить не собирается. Гитара в углу лежит, но играть нет смысла. Гири не поднимает. Физическое здоровье ему по боку. Дворником работал, вот и квартиру заработал. Теперь все кончено. По радио передали, что в метро совершили очередной теракт арабы. Проколол себе соски, чтобы ощутить экстаз. Волосы сбрил себе на лобке, брови сбрил. Пытался лезвием себе язык разрезать. Он сидел в парке и мечтал уехать в Париж. Только что рядом с ним сидел дед, на шляпе которого было изображен серп и молот.
Они проникали на хлебные заводы и уносили всю выпечку в своих огромных карманах. В подвале жила огромная крыса, которую никто не мог поймать. Она была невидимой. Но иногда дети могли ее увидеть. Под утро обычно это можно было сделать.
В конце 90-ых Тамара привезла с юга персики. Распаковала, перебрала, подгнившие съела, остальные аккуратно сложила в ящик. Время от времени она их перебирала, подгнившие съедала, остальные укладывала. Так и не попробовала ни одного целого персика. Человек есть часть Мира. Продавец, продав ей фрукты, сказал на прощание ей: «Все мы дети, нуждающиеся в родителе, отсюда культ личности, религиозные секты и так далее. Бога хотим, чтобы он нас спас, чтобы он нам дал. Мы потребители. От Бога я без ума. В книгах Истины нет. Человек, растождествленный с личностью, никогда не будет испытывать чувство собственного ничтожества, осознав необозримость культуры. Даль космическая меня не привлекает. Астральные миры вообще не волнуют. Многие века концепции здоровья не существовало вообще, были страдания и избавления от страданий. Наступило Просвещение, и дух и тело отступили под натиском сознания. Человек провозгласил: я мыслю, следовательно, я существую. Древние считали, что если человек не рад тому, что живет, то чему он вообще может радоваться? Известны три наиболее типичных кризиса смысла жизни у человека: подростковый - в 13-14 лет, личностный - в 25-27 лет, сущностный - в 37-40 лет. Какой я, такие на меня и идут ситуации. На меня идет то, что созвучно мне. Потому что человек видит только то, что хочет видеть, и слышит только то, что хочет слышать. Все истинное от избытка.
Вот огни видны на машине красные. То огни на голове смерти. Она надевает как шляпу их. Тома решила не смотреть в зеркало заднего вида, чтобы не сойти с ума. Жуть была так сильна, что она чуть не потеряла сознание. Смерть никогда не останавливается, но лишь иногда выключает огни. Ее предки все время находились в прошлом, ее друзья все время находились в будущем.
Тома возле реки поставила палатку, накрапывал дождь, легла спать, завернувшись в одеяло. Заказала себе во сне на качелях покататься. Во сне были качели. Каталась. Гигантские качели. До самых небес. Качалась, а дождь все лил и лил, но палатка дождь не пропускала. Будет философом она: станет жить в палатке и во снах на качелях кататься. Будет Платона изучать, чтобы миры иные понимать лучше. Тело – конь для души. Верлен стоял у реки и смотрел, как Тома жарит на костре сосиски. «И месяц белый в лесу горит» - сказала вдруг Тома.