I.
Ветер гнёт однобокую спину – с бесконечным
количеством позвонков – этот воздух
разрознен игрушкой –
мозаичным домино, на котором заместо цифр,
пустот, крючков – листья папоротника.
И дальше ни одного,
воздыхателя с грубой рукой, говорящего: /бей/
на семи языках, в том числе на наречие
глухих – в темноте,
спотыкается желтеньким пальцем о выпуклый
брайль – полумесяц. Цунами – разводят
водой духи, до
прозрачности
вакуума или замоленных слёз – возводящихся,
в энную степень опустошения –
одиночество –
это, прежде всего, гипноз –
усечённое зеркало
с правом
---
неотражения.
II.
Грудью
облака кормятся полузабытые рты, уцелевшие
чудом в оплаченных Иродом плясках,
и ломаются рёбра о
венчик
густой пустоты – словно крылья капустниц об
лампочку. Более вязкой, становится
речь, тротуарная
хлябь, сопряжения губ – находящих, по запаху
мускуса, в теле постскриптум, и всё
то, что осталось
под строчками письменных букв, покрывается
патиной. Цели своей не достигнув –
возвращается
в руку ткачихи пробитый челнок – она давит –
засаленный возглас, прокуренным
горлом, и как
отмель
во взгляде, на ней выступает песок
и его тут же дети разносят
в игрушечных
---
формах.
III.
Собери себе небо в песочнице два на два – ему
так не хватает любви и голодные птицы
пусть его разнесут
по пустынным, окрестным дворам будто ветки
олив. И в осколках читаются лица – с
плавной мимикой
мрамора,
с грустью, с предчувствием сна – в простынях
накрахмаленных прячутся падшие
звёзды – выгорая до
дыр, им становится плоскость тесна, как сырая
рубашка. Именами неназванных тёзок –
отражаются улицы –
вычурна их кривизна, с каждым шагом на них,
обступают дыхание мшелые стены и
над ними, сквозь
ватные тучи – мерцает луна –
распускаясь бутоном
желтеющей
---
хризантемы.