на картине -
царский суд над Челядниным
ИВАН ГРОЗНЫЙ -
АКТЁР НА ТРОНЕ.
Актёрство, казалось, было в крови у Грозного. Вслед за римским императором Нероном и он, умирая, мог бы с полным основанием воскликнуть: «Какой великий актёр гибнет!».
Склонность к театральным эффектам просматривается едва ли не во всех деяниях царя. Даже в его письменных посланиях угадывается лицедей и талантливый литератор, явно владеющий пером, умеющий наполнить подлинной страстью каждое написанное им слово. Неудивительно, что и завещание его напоминает скорее трагический монолог из шекспировской драмы, чем стандартный бюрократический документ о наследстве:
«Тело изнемогло, болезнует дух, раны душевные и телесные умножились. И нет врача, который бы исцелил меня. Ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого. Утешающих я не нашёл, заплатили мне злом за добро, ненавистью за любовь...»
Кто это - король Лир, сетующий на несправедливость судьбы, или тиран, терзавший много лет своих подданных, чьи «раны душевные и телесные» и впрямь «умножились» многократно с его воцарением на Руси? «В самые злые минуты он умел подниматься до этой искусственной задушевности, до крокодилового плача», - замечает известный историк Ключевский.
Прав русский историк и не прав. «Искусственная задушевность, крокодиловый плач» - всё это действительно было свойственно Грозному. Но в данном случае, плачет-то он о себе, «болезнует» его собственное тело. Его задушевность, сочувствие направлены только в одну сторону, в собственную, и именно поэтому лишены обычной для Грозного искусственности и игры. Игру он оставлял для других и вот в этом искусстве перевоплощения, умению сыграть ту или иную роль, не было ему равных среди подданных. Любая из этих ролей исполнялась им с такой убедительностью, что на каком-то этапе становилась как бы частью его самого, сея замешательство среди тех, кто безуспешно пытался проникнуть в искренние намерения царя, заглянуть за кулисы этого «театра одного актёра», что, в свою очередь, давало повод к ложным выводам и к иллюзорным надеждам. Это именно и произошло, когда Иван Грозный внезапно увлёкся идеей постричься в монахи.
Однажды, «будучи в Кириллове на богомолье, царь пригласил в уединённую келью нескольких старцев, - пишет историк Р.Скрынников, - и в глубокой тайне поведал им о своих сокровенных помыслах. Через семь лет царь сам напомнил монахам об этом удивительном дне: «Вы ведь помните, святые отцы, - писал он, - как некогда случилось мне прийти в вашу обитель и как я обрёл среди тёмных и мрачных мыслей «малу зарю» света божьего и повелел неким из вас, братии, тайно собраться в одной из келий, куда и сам явился, уйдя от мятежа и смятения мирского». «Гордый самодержец, - пишет далее Скрынников, - пал тогда в ноги игумену и тот благословил его намерения (постричься
в монахи)».
Ставшая известной при дворе беседа Грозного с монахами в Кирилловом монастыре ввела в заблуждение оппозицию в лице так называемой земщины (сословного представительства при царе, пытавшегося время от времени противостоять кровавому произволу Грозного). Земцы приняли за чистую монету намерения царя постричься в монахи и решили действовать на свой страх и риск, пока Грозный, как им это казалось, утратил интерес к власти.
«Рано или поздно противники царя, - пишет Скрынников, - должны были посвятить в свои планы единственного претендента, обладавшего законными правами наследовать власть - князя Владимра (двоюродного брата Грозного. Я.Р.).
Последний, оказавшись в двусмысленом положении, попытался спаси себя доносами.
Во время похода в Ливонию он передал царю разговоры, которые вели в его присутствии
недовольные бояре». «Вероятно, показания князя Владимра не отличались большой определённостью, - продолжает далее Скрынников. – Не располагая уликами против «заговорщиков», царь прибегнул к провокации.
По его приказу князь Владимир посетил ничего не подозревавшего (главу земской оппозиции) Челяднина и по дружески попросил его составить списки лиц, на поддержку которых он может рассчитывать. В списки Челяднина записалось 30 человек, старавшихся снискать расположение претендента на трон. Всё происходило в строгой тайне и никто не ждал беды. Коварно «изобличив» недовольных, царь приступил к разгрому «заговора».
В ходе царского разбирательства погибли даже те, кто не попал в список Челяднина, но кто, по мнению Грозного, всё равно должен был быть уничтожен».
Самому же Челяднину уготован был особый, царский суд. Спектакль расправы над ним был разыгран в большом Кремлёвском дворце на глазах у приглашённых по этому поводу бояр и дворян. Явно в назидание им. Кроме того, венценосному актёру нужны были зрители, аудитория. По приказу Грозного Челяднину велели облачиться в царские одежды, вложили в руки усыпанный драгоценными камнями скипетр. Грозный самолично препроводил Челяднина к креслу государя и «любезно» предложил сесть на трон.
Всё стихло вокруг. Под сводами кремлёвской палаты был слышен только голос Грозного.
Фарс был его любимейшим жанром. Вот и в этой «мизансцене» он гримасничал, юродствовал, смиренно преклонил колени перед Челядниным. Похоже, что он просто упивался неожиданной для себя ролью холопа.
«Ты хотел занять моё место, - бросил он Челяднину. И вот ныне ты – великий князь. Наслаждайся же владычеством, которого жаждал».
Поигравшись вдосталь с жертвой, Грозный со словами: «Как в моей власти посадить тебя на трон, так и сбросить с него», вонзил в грудь Челяднина кинжал. По условному знаку царя, окружившие Челяднина опричники, добили его, выволокли его труп из дворца и бросили в навозную кучу.
Но, по мнению Грозного, дело было не закончено, крамола не была выжжена до конца, пока дышал одним воздухом с ним тот, на чью поддержку уповали Челяднин и другие – его двоюродный брат Владимир. Хотя он, желая подчеркнуть свою лояльность Грозному, подыграл ему в его провокации с земцами, он, тем не менее, оставался знаменем оппозиции. Недовольные всё ещё возлагали на Владимира надежды на то, что с его воцарением они, наконец, избавятся от опричнины, от опал и казней, которые обрушил на своих подданных царь.
Всё более увеличивающаяся, в пику Грозному, популярность брата, совпавший по времени и напугавший Грозного дворцовый переворот в союзной Швеции, подхлестнули его к действию. С помощью князя Владимира царь расправился с наиболее мятежными земцами. Теперь наступила очередь самого Владимира.
Для расправы с братом необходим был достаточно веский предлог и улики, изобличающие брата в заговоре на жизнь царя. Что ж, неугодных царь убирал под любыми предлогами. Не располагая оными, он создавал их сам. Обычно в таких случаях, не мудрствуя лукаво, он требовал от своих подручных подобрать необходимые «улики».
Получив приказ «разоблачить» князя Владимира, опричные следователи, видимо не без личного участия Грозного, сфабриковали версию о покушении князя на жизнь царя. Местом действия очередной провокации Грозного был выбран Нижний Новгород. Под предлогом намечаемых военных акций против татар, князю Владимиру было приказано отправиться в Нижний Новгород и возглавить расположенную там армию. Царские соглядатаи были приставлены к князю, чтобы следить за каждым его шагом и доносить Грозному. Они сообщили царю о торжественной встрече, устроенной князю в Костроме, в которой он остановился по пути в Нижний Новгород. Когда он покинул Кострому, все, кто принял участие в организации торжеств в честь князя Владимира, были схвачены, подвергнуты пыткам и казнены.
С прибытием князя в Нижний Новгород, западня захлопнулась. Этот город, видимо, не случайно был выбран Грозным в качестве западни. Дело в том, что Грозный, время от времени, посылал туда своих поваров. Они отбирали на местном рынке белорыбицу (разновидность лосося) к его пиршественному столу. Один из дворцовых поваров «сознался» в том, что Владимир замыслил с его помощью отравить царя. При поваре были
обнаружены и столь необходимые Грозному «улики»: порошок, объявленный ядом и большая сумма денег, которую повар получил, якобы, в качестве награды за согласие отравить царя.
Стараясь не спугнуть князя раньше времени, который мог, чего доброго, сбежать от царской опалы в соседнюю Литву или Польшу, Грозный приказал ему явиться в Александрову слободу (место тогдашней резиденции царя) под предлогом обсуждения с ним предполагаемой войны с «басурманами». Недалеко от слободы шатёр Владимира окружили опричники царя во главе со Скуратовым и Грязным, которые от имени Грозного обвинили князя в покушении на жизнь «государя и государевых детей». После короткого разбирательства и «показаний» свидетелей, князю было объявлено о том, что царь отныне считает его своим врагом, а не братом и собирается поступить с ним соответствующим образом.
Владимир отверг обвинения. Он отрицал какую-либо причастность к заговору. На встрече с Грозным, желая развеять его опасения на свой счёт, князь заявил о том, что готов постричься в монахи и провести остаток жизни в монастыре. Грозный был непоколебим, но всё же снизошёл. Явил на свой лад царскую милость. Вместо публичной казни, царь предложил Владимиру покончить жизнь самоубийством. Князь, запуганный и окончательно сломленный, выпил поднесённый ему кубок с отравленным вином. По царскому приказу отравлены были также жена и младшая дочь Владимира.
Мечты оппозиции о том, что царь-деспот всё же пострижётся в монахи и оставит власть были слишком сладкими, слишком заманчивыми, чтобы отказаться от них даже после стольких разочарований. И поэтому всё шло обычным чередом. Подданные продолжали уповать на чудо. Царь – на свою власть. Игра царя с подданными продолжалась.
В Александровой слободе, ставшей его личной крепостью-столицей, Грозный, словно в пику оппозиции, мечтавшей о его пострижении в монахи, усердно пародирует монастырскую жизнь, основав там что-то вроде «монашенского братства». Он сам сочиняет для всех участников братства монастырский устав, которому он лично чётко следует и заставляет следовать других. Забавно распределение им главных ролей в этой монастырской «буффонаде». Себе он выбрал, разумеется, роль игумена, на роль келаря он определил князя Вяземского, а Малюту Скуратова назначил церковным причётником.
Вот как об этом пишет историк Р,Скрынников:
«Для всех членов братства была изготовлена монашеская одежда: грубые нищенские одеяния на козьем меху, длинные чёрные монашеские посохи, снабжённые железным остриём, под нищенской рясой скрывались богатые одежды, шитые золотом, у пояса – длинные ножи.
Рано утром Грозный с сыновьями взбирался на колокольню и вместе с пономарём звонил в колокола. В 4 утра все братья собирались в церкви. На тех, кто не явился, накладывали наказание – восьмидневную эпитимью, независимо от того, боярин это или сын боярский. С 4 до 7 часов служили молебен. Царь пел вместе с прочей братией в хоре опричников. После часового перерыва Иван снова шествовал в храм и молился с братией до 10 часов.
К этому времени была готова трапеза, и все братья садились за стол. Пока опричники ели, игумен, то бишь – Иван Грозный, оставался стоять. По должности настоятеля царь во всё время обеда стоя читал братии назидательные книги.
Каждый из «иноков» приносил с собой прибор – кружки и блюда. Снисходя к слабости братьев, Грозный разрешал подавать к столу очень дорогие вина и меды, что было грубым нарушением монастырских правил. Опричники должны были унести с собой остатки пищи и вина, чтобы раздать нищим за порогом трапезной. Но поскольку напитки и пища были изысканными, многие уносили остатки домой. Когда трапеза заканчивалась, к столу шёл сам игумен. Вечерняя трапеза сопровождалась службой, продолжавшейся до 9 часов вечера. После этого монарх шёл ко сну в спальню. Там его ждали слепые сказители, которые один за другим пели и рассказывали ему былины и сказки».
Как пишит иностранный наёмник Шлихтинг, служивший одно время в опричном войске, опричники несколько дней вели монашеский образ жизни, а затем устраивали массовые экзекуции.
В течение многих лет он будет в Александровой слободе, вместе со Скуратовым и другими, пародировать монашескую жизнь и он ещё вернётся к роли робеющего перед властью холопа, которую он опробовал в сцене с Челядниным - в самой странной, самой загадочной из всех его мистификаций.
Не только современники Грозного, но и целые поколения историков будут теряться в догадках: зачем понадобился «государю всея Руси» сей «машкарад».
В 1575 году Грозный действительно отказался от власти. Торжествовать, однако, по этому поводу не было никаких оснований. В эту бочку мёда для всех недовольных его правлением, явно не без злого умысла, царь вложил солидную ложку дёгтя. На трон, вместо себя, Грозный посадил татарского хана Симеона Бекбулатовича. В сценарии,
задуманном Грозным цена посаженному им на трон хану была такая же, как и несчастному Челяднину, с той существенной разницей, что хану, при соблюдении определённых правил игры, не грозила расправа со стороны Грозного.
Хан Симеон Бекбулатович был родственником бывшей жены Грозного черкесской княжны Темрюковны. Он приходился также племянником хану Тохтамышу, которому удалось в августе 1382 г. овладеть на время Москвой, и внуком последнего хана Золотой орды Ахмеда. Его воцарение на русский престол не могло не ассоциироваться в глазах подданных с ненавистным правлением на Руси «ордынцев». Растерянные поступком царя подданные роптали по углам, но так и не осмелились открыто перечить Грозному.
Поступок Грозного лишь на поверхности казался не более чем очередной сумасбродной выходкой царя. Помимо желания наказать и унизить своих подданных, существовал и подспудный мотив, который многое объяснял и придавал всему определённую логику. Ко времени описываемых событий у Грозного резко обострились отношения со старшим сыном Иваном. С этим совпали также и серьёзные события за рубежом, в соседней с Россией Польше. У русского царя появился неожиданно шанс стать королём Речи Посполитой. В связи со смертью тамошнего короля Сигизмунда II открылась вакансия на польский трон и царь, как ни странно, оказался среди многочисленных претендентов на него. Передачей власти хану Грозный развязывал себе руки в предстоящей борьбе за польскую корону и, вместе с тем, лишал сына, потерявшего в его глазах доверие, возможности занять его царский престол.
Грозный формально отстранился от власти, покинул царские палаты и поселился на северной окраине Москвы. На приёмах в Кремле он намеренно сидел далеко от трона, давая понять, что не имеет к происходящему ни малейшего отношения.
Он втягивал подданных в затеянную им трагикомедию и явно наслаждался их недоумением и растерянностью. Всё напоминало столь любезные сердцу Грозного представления скомороха (с ряжеными, масками и ручным медведем). В данном случае скоморох-Грозный пародировал и великокняжескую власть и предельно-унизительную участь тех, кто зависил от неё.
Грозный подчёркнуто вежлив и почтителен к хану-«царю». Это особенно бросается в глаза в его письменных просьбах (челобитных) к хану, которые он посылает последнему от вымышленного им некоего Иванца Васильева. Тщательно выбран и соответствующий тон писем царственного холопа:
«Государю великому князю Симеону Бекбулатовичу всея Руси Иванец Васильев со своими детишками челом бьют...» - ломает он, как простой смерд шапку перед ханом.
И дальше в том же духе, с той же стилистикой: «А показал бы ты, государь, милость...», «Окажи милость, государь, пожалуй нас...»
«Соответственнно со стилем челобитных, - замечает анализирующий их академик Д.Лихачёв, - уменшительно и уничижительно называется всё, о чём просится в его челобитных: «вотчинишки», «поместишки», «хлебишко», «деньжонки», «рухлядишко».
Характерно, что основу одной из челобитных к хану составляла «просьба» Грозного о разрешении ему совершить один из его самых жестоких актов: «перебрать людишек».
За спиной у хана Грозный продолжал править Русью, как и прежде по своему усмотрению и желанию. Да и хан Симеон Бекбулатович, видимо, не давал себя обмануть притворно-смиренным тоном «просьбишек» к нему Грозного. Царь изгилялся, явно корчил из себя «шута горохового», уже этим давая понять Симеону, что его правление на Руси не более, чем шутка. Разыгрывавший роль смиренного холопа Грозный, как в случае с Челядниным, мог крикнуть ему: «В моей это власти возвести тебя на трон, в моей и сбросить тебя с него» и с любимым кличем царских опричников «Гойда!» прикончить хана тут же, на троне. Впрочем, судьба пощадила хана. Он пробыл на московском престоле год и, в отличие от Челяднина, не был уничтожен, а отставлен с почётом, получив в награду «княжение» в Твери. Ввиду избрания другого кандидата на польскую корону, отпала необходимость ломать дальше комедию с татарином на русском троне.
Грозный был неистощим на выдумки. Болезненная фантазия его не знала усталости, подбрасывая ему то один, то другой замысловатый вариант расправы с теми, кто имел несчастье испытать на себе его опалу или неудовольствие. Он, как гурман, перебирал в уме каждый нюанс намечаемого им плана расправ, стараясь придать им особенно зловещий или трагикомедийный характер. Действия, которые он собирался при этом предпринять, возникали в его голове, по-видимому, в виде ярких, зримых картин, обрастая, по ходу размышления всё новыми деталями. В конечном итоге, оставалось лишь осуществить задуманное, перенести его до мельчайших подробностей в реальность. Он воочию наслаждался этой возможностью пересения его фантастически-жестокой идеи в жизнь. В этом заключалась для него подлинная магия власти. Ведь это и было тем самым «всевластием монарха»: хочу казню, хочу милую, на что он обращает внимание в своей переписке с князем Курбским. Вся Русь представлялась ему этакой громадной сценой, где ему была по плечу любая роль: палача, шута, юродивого, боярина, монаха. Сохранились свидетельства о том, как в попытке поиздеваться над польским посольством, он стащил соболью шубу с одного из польских дворян, натянул на своего шута и велел кланяться по-польски. Раздражённый нерасторопностью шута, царь, на глазах у польских послов, стал сам, смеясь, учить его делать это.
«Современников поражали причуды и сумасбродства царя – пишет в книге «Иван Грозный» Р.Скрынников. Иногда его шутки носили вполне невинный характер. Царь весело отпраздновал свадьбу племянницы с датским принцем. Гости плясали под напев псалма святого Афанасия, а 45-летний государь отплясывал наравне с молодыми иноками и по головам их своим жезлом отбивал такт...». «Подданные пуще огня боялись царского юмора, - продолжает он. Стрелецкий командир Никита Голохвастов, известный своей отчаянной храбростью, вынужден был надеть монашескую рясу, чтобы избежать гнева Гозного. Но монастырь не спас его. Царь велел привести его и сказал, что поможет бравому иноку поскорее взлететь на небо. Голохвастова посадили на бочку с порохом, а порох взорвали».
«Для Ивана Грозного, любившего театральные эффекты в политике и в быту, - пишет историк Л.Юзефович, - даже одежда имела особое значение. Он же ссылается при этом на свидетельства голландца И.Массы, по словам которого, когда царь надевал красное платье, он проливал кровь подданных, когда чёрное, тогда людей убивали без пролития крови – топили и вешали, когда белое, то всюду веселились, «но не так, как подобает честным христианам». Впрочем, совсем без пролития крови при дворе Грозного обходились редко. «Happy end» - не самая характерная концовка для спектаклей Грозного.
Кроме того, царь, любя театрализованные представления, не терпел при этом театральных подделок. На подмостках у него лилась настоящая кровь, сновали настоящие палачи, по всамделишнему пытая и снося головы тем, на кого указывал он – исполнитель главной роли, автор и режиссёр всех кровавых мизансцен.
Доставалось нередко и зрителям. Зрительный зал в России Грозного не был чётко отделён от «театральных подмостков». Не зря ему пришлось однажды уговаривать не разбегаться толпу, пришедшую было на казнь, но внезапно напуганную перспективой самой оказаться жертвой. Кто действительно мог знать, какая роль отведена толпе в очередном жестоком спектакле Грозного? Ведь сценарий, от начала до конца, знал только он сам. У наиболее сметливых и абсолютно покорных был шанс продержаться на сцене больше других. Не более того.
Он любил подносить сюрпризы своим вчерашним сподвижникам и фаворитам. Скажем, придать казни того, кто только недавно был обласкан им. Он любил также, как пишет Карамзин, «иногда отлагать казнь, хваляся долготерпением или наслаждаясь долговременным страхом» намеченных им жертв. Так был замучен, в конце концов, боярин Одоевский, уже давно в глазах Грозного обречённый на смерть. Умер, после истязаний, князь Вяземский, могущественный вельможа, один из самых доверенных в своё время приближённых царя. После ложного доноса, сделанного возможно по подсказке самого Грозного, царь решил, что у него есть достаточно серьёзный предлог для того, чтобы избавиться от Вяземского.
«Призвав Вяземского к себе, - рассказывает Карамзин, - говоря ему о важных делах государственных с обычной доверенностью, велел, между тем, умертвить его лучших слуг: возвращаясь домой, князь Вяземский увидел их трупы: не показал ни изумления, ни жалости, прошёл мимо, в надежде сим знаком своей преданности обезоружить государя, но был ввержен в темницу, где испустил дух в пытках».
Актёрство, жестокая изобретательность просматривается не только в случае с Вяземским.
Таков он во всём, с удовольствием примиряющий какую-нибудь маску, по-скоморошьи лукав, весел и ехиден, охоч до подвохов, не ставящий ни в грош ни чужую жизнь, ни чужое самолюбие, постоянно играющий на психологии тех, с кем он имеет дело, будь это один человек или подневольное ему население в целом.
Мастер интриги, он умел использовать человеческие слабости, натравить одних придворных на других, используя их постоянную грызню за близость к трону, за место в Боярской думе или даже за место на царском пиру.
Царь умел, как замечает оставивший записки о России того времени англичанин Дж.Флетчер, «показывать иногда публичный пример строгости над должостными лицами, если кто из них особенно сделается известным с худой стороны, дабы могли думать, что царь негодует на притеснения, делаемые народу, и таким образом свалить всю вину на дурные свойства его чиновников. Так, между прочим, поступил покойный Царь Иван Васильевич с дьяком одной из своих областей, который (кроме многих других поборов и взяток) принял жареного гуся, начиненного деньгами. Его вывели на торговую площадь в Москве, где Царь, находясь лично, сам сказал речь: «Вот, добрые люди, те, которые готовы съесть вас, как хлеб и проч.»; потом спросил у палачей своих, кто из них умеет разрезать гуся, и приказал одному из них сначала отрубить у дьяка ноги по половину икр, потом руки выше локтя (всё спрашивая его, вкусно ли гусиное мясо), и, наконец, отсечь голову, дабы он совершенно походил на жареного гуся. Поступок этот мог бы служить достаточным примером правосудия (как понимают правосудие в России), если бы не имел ввиду хитрую цель прикрыть притеснения, делаемые самим Царём».
Всеми правдами и неправдами утвердить свою власть над подданными, внушить им любыми средствами идею незыблемости и неоспоримости его власти – в этом видит Грозный свою миссию как первого русского царя, «кесаря». Он словно в постоянных поисках доказательств и подтверждения справедливости этой цели, которую ставят под сомнение как боярская элита (московская, псковская, новгородская и др.), так и западные монархи. Весь его театр-Русь, где условность и реальность, фарс и жестокость сюрреалистически сосуществуют друг с другом, тоже выстроены на потребу всё той же цели.
Казни, покаянья, опять казни и снова покаянья. Сталин в разговоре с актёром Черкасовым и режиссёром фильма «Иван Грозный» Эйзенштейном указал на эти покаянья Грозного, как на слабость в характере царя, который, по его мнению, должен был быть ещё более последовательным в жестоком утверждении своей власти.
«В склонности Ивана каяться время от времени в своих преступлениях хотели видеть признаки нервной болезни, - пишет автор книги «Иван Грозный» К.Валишевский.
Иван часто впадал в преувеличения, бичуя свои пороки. Но мне кажется, что здесь мы имеем дело с любовью к театральным эффектам – черта, наблюдаемая у субъектов, постоянно ищуших красивых поз, разыгрывающих какую-нибудь роль». В посланиях к сбежавшему от его опалы князю Курбскому Грозный – обращает внимание Валишевский «обнажает свою душу, сбрасывая все покровы, выставляет свои язвы и уродства: смотрите как я отвратителен. Он готов даже преувеличить своё безобразие. В послании Курбскому он сравнивает себя со смердящим трупом. Говорит, что он своими злодеяниями превзошёл братоубийцу Каина. Но всё это не мешает ему думать и утверждать, что во всём этом виноват тот человек, перед которым он кается».
В словесной риторике он не менее изощрён и изобретателен, чем в своих деяниях. «А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить» - поучает Грозный Курбского, добавляя, впрочем, что «грех ведь не тогда опасен, когда его совершают, а когда совершив, не осознают его и не раскаиваются». «И я – человек, - философствует он. - Нет ведь человека без греха, один Бог безгрешен».
Грозный явно поднаторел в словесных диспутах: с папским посланником Пассевино, с посланниками английской королевы и с другими иностранцами, которых судьба или служба забросили в Россию. Изощрённый, начитанный ум его мог выискать из множества оправданий самое подходящее, самое убедительное и легко представить чудовищные преступления всего лишь ошибкой, а несчастную жертву его расправы – насквозь виновной перед ним. Его послания к Курбскому, в этом смысле, образец совершенной, бесподобной, по-своему, демагогии. Жестокость, которую он проявляет, оказывается, вынуждена. Он проявляет её «часто против воли» - внушает он Курбскому. Ему просто приходится наказывать преступников». Более того, как выясняется, он лично очень болезненно воспринимает жестокость со стороны других.
Вот что пишет он, например, императору священной Римской империи Максимилиану II по поводу дошедших до него сведений о Варфаломеевской резне 1572 г.:
«Ты, брат наш дрожайший, скорбишь о кровопролитии, что у французского короля в его королевстве несколько тысяч перебито с грудными младенцами. Христианским государям пригоже скорбеть, что такое бесчеловечие французский король над стольким народом учинил и столько крови без причины пролил».
Как же можно было обвинить его в неоправданной жестокости, когда он сам осуждал это в других? Нелепость подобных обвинений на этом фоне казалась очевидной. «Царь всея Руси» очень беспокоился о своей репутации за рубежом, особенно в западных странах. Вне России, в глазах других коронованных особ, он хотел выглядеть справедливым и мудрым правителем.
Грозный делал немало для того, чтобы скрыть факты своей собственной жестокости, пытаясь найти им логическое обоснование, как он делает это в переписке со скрывшимся о его опалы Курбским или начисто отвергая эти факты, объявляя их вымышленными слухами, заведомой ложью, распространяемой его врагами.
«В 1565 г. В Польшу отправлялось псольство, - пишет историк К.Валишевский. Московская дипломатия предвидела, что там могут задать нескромный вопрос об опричниках и приняла меры против излишней откровенности своих представителей. Послы должны были отвечать, что они не понимают даже, что такое опричнина. Царь живёт, где хочет и при нём находятся слуги, которыми он доволен. Большинство из них тут же, поблизости, владеют землёй. Если невежественный народ и болтает о какой-то опричнине, то на это не стоит обращать внимание. Такой же приказ молчать был дан и другим посольствам в 1567 и 1571 годах.
После массовой расправы с земцами, которые осмелились просить Грозного об отмене опричнины, «царские дипломаты, - как пишет Р.Скрынников, - вынуждены были выступить со специальными разъяснениями за рубежом. По поводу казни членов Земского собора они заявили следующее: про тех лихих людей «государь сыскал, что они мыслили над государём и над государской землёю лих и государь, сыскав по их вине, потому и казнити их велел». Такова была офциальная точка зрения. Требование служилых люднй об отмене опричнины власти квалифицировали как покушение на безопасность царя и его «земли».
В переписке с Курбским царь, отбиваясь от бесчисленных обвинений в жестокости, перехватывает инициативу у Курбского и переносит акцент на предполагаемые гипотетические жестокости самого Курбского, перешедшего на сторону воюющей с Россией Литвы: «Если тебе придётся вместе с ними воевать, тогда придётся тебе и церкви разорять и иконы попирать и христиан убивать... Представь же себе, как во время военного нашествия конские копыта попирают и давят нежные тела младенцев». И это пишет Грозный, разоривший не одну церковь, душивший собственноручно своих законорожденных детей. Грозный, который во время разгрома Новгорода, приказывал привязывать младенцев к матерям и загонять их баграми под лёд реки*.
При всём при этом, как замечает в своей статье Я.Лурье «благо подданных Грозный объявлял главной целью своего существования: «... за них, - писал он сам, - желаем противо всех враг их не токмо до крови, но и до смерти пострадать».
* О расправах Ивана Грозного с новгородцами
читайте мою статью "Иван Грозный. Власть Москвы и разгром Новгорода",
а также русские летописи:
ПИСКАРЕВСКУЮ ЛЕТОПИСЬ, ПСРЛ. М. 1978 г. т.34. С.191.
ПСКОВСКУЮ И НОВГОРОДСКИЕ ЛЕТОПИСИ, ПСРЛ. т.5. Вып.2. М. 2003 г. С.115,116. и ПСРЛ.т.3. СПб 1841. С.253-259., а также:
НОВГОРОДСКУЮ ПОВЕСТЬ "О ПРИХОДЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА В ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД, ЕЖ ОПРИЩИНА И РАЗГРОМ ИМЕНУЕТСЯ".
ЛИТЕРАТУРА ПО ТЕМЕ:
Якоб Ульфельдт "Путешествие в Россию". М. Языки славянской культуры. 2002.
Джером Горсей "Записки о России XVI - начало XVII в." Из-во Московского университета. 1990.
В.Ключевский "Сказания иностранцев о московском государстве". Из-во "Прометей". 1991.
Иностранцы о древней Москве. Москва XV - XVII веков. Из-во "Столица". 1991.
"Око всей великой России". Об истории русской дипломатической службы XVI - XVII веков.
Коллектив авторов. Под редакцией Е.Чистяковой. Из-во "Международные отношения". 1989.
Л.Юзефович. "Как в посольских обычаях ведётся...". М. "Международные отношения". 1988.
"Домашний быт русских царей". Составил М.Волховской. М. "Панорама". 1992.
Александр Гваньини "Описание Московии". "Греко-латинский кабинет Ю.Шичалина". М.1997.
А.Поссевино "Исторические сочинения о России XVI в."
Из-во Московского университета. 1983.
Н.Костомаров "Русская история". Из-во "Мысль". 1993.
Р.Скрынников "Великий государь Иван Васильевич". 1-2 т.т.
Смоленск. "Русич". 1996.
Жития святых российской церкви. "Житие Филиппа". СПб. 1857.
ЧИТАЙТЕ МОИ ДРУГИЕ СТАТЬИ
И РАССКАЗЫ О ИВАНЕ ГРОЗНОМ