Так сложилось, что латышские крестьяне исторически жили не в деревнях, как русские, а на хуторах. На латышском хуторе обычно живет одна семья. Управляет хутором и его хозяйством трудоспособный член семьи, который называется домохозяином. Если в доме нет мужчины, то домохозяином считается женщина. Остальных членов хутора раньше в подворных списках называли едоками, в их число входили дети домохозяина, его жена и старые родители. Число детей на хуторе доходило до 13, но это редко, чаще — в пределах 5, иногда — 2 или 3. Женившиеся взрослые дети нередко живут на своем отдельном хуторе, а землю для хозяйства им выделяют родители сына и его молодой жены. Конечно, старых родителей не бросают одних, и в этом случае руководство хозяйством переходит к повзрослевшим детям.
В тех же подворных списках оговаривалось количество коров, лошадей и наличие с/х инвентаря и хозяйственных построек на дворе, количеством которых определялась степень зажиточности домохозяина. В целом под крестьянским двором понимался комплекс жилых и хозяйственных построек, который вместе с огородом и садом составлял индивидуальное хозяйство крестьянина. По функциональному назначению постройки могли быть трех категорий: 1) для хранения продуктов, сена, инвентаря — погреба, чуланы, амбары, житницы, сеновалы, сараи, повети, завозни; 2) для содержания скота — хлева, конюшни, стаи (стайки), ясли, загоны, свинарники, различные навесы и пригоны; 3) для проведения хозяйственных работ — малая изба-малуха, задняя изба для стирки белья, чесания шерсти, дойки коров. Баня обычно располагалась в самом дальнем от жилых построек конце двора, а овины, гумно, мякинницы, мельницы чаще вне двора. Но на каждом конкретном хуторе набор надворных построек и их расположение, или размещение, могло быть иным.
Как правило, хутора разбросаны на территории вокруг относительно крупных населенных пунктов (селений или деревень) и отстоят друг от друга примерно на 3–5 км. Соседи хоть и разделены большим пространством, но при случае дружески общаются и помогают друг другу.
Приезжая на хутор своих родственников, я был очевидцем непривычной и неожиданной для меня сцены общения соседок при выгоне коров в поле. Мне было приятно слышать дружески сдержанный и с горделивым достоинством мелодичный клич приветствия хозяйки нашего хутора, обращенный к соседке, раздававшийся поутру и эхом разносившийся в поле, как песня: «Labrit, kaimi;a!!!» («Доброе утро, соседка!!!»). После приветствия для закрепления соседского контакта и дружеских отношений следует незамысловатый и привычный для них диалог. Начинаются традиционные короткие и отрывистые, как будто, между прочим, расспросы о том, как дела. А в конце непродолжительной беседы выдается приятная информация о том, что сегодня вечером будет баня, и вся семья соседей приглашается на это незаурядное мероприятие, после которого будет совместный небольшой ужин с разговорами, домашним пивом, своей снедью и даже «целебной» самогоночкой.
Глава семейства латышского хутора с почтением и уважительно называется saimnieks (хозяин). И это неспроста, ибо не так просто было латышскому крестьянину заполучить собственную землю, стать домохозяином и настоящим хозяином своего хутора. Видно, поэтому с таким же словом латыши обычно обращаются к продавцам на рынках и в магазинах, выражая тем самым свое почтение и уважение к обладающему товаром человеку.
На официальные и традиционные праздники приходят не только соседи с ближайшего хутора, но нередко приезжают гости и близкие родственники из Риги или других городов. Все тогда наряжаются, чувствуют себя по-праздничному возбужденными, раскрепощенными и свободными от трудовых повседневных будней. Это для хуторян, занятых нелегкими ежедневными заботами о хозяйстве, радостное событие, поскольку они могут почувствовать себя похожими на горожан. На таких встречах вместе с взрослыми бывает много детей, как и на праздновании свадеб.
На помещенной здесь фотографии две семьи: слева в светлых одеждах Зелма Августовна Эглескалн с дочерьми Тоней, Нелией и Арией, зятем Эдмундом Андерсон и его отцом; справа — соседи.
Фото: Встреча с соседями ближнего хутора и гостями из Риги.
Хутор Ати, Яунауце, Салдусский р-н, Латвия.
На свадьбы латыши собираются со всей округи. На эти торжества кроме гостей приходит много дальних и близких родственников. Нередко такое событие приурочено к осени, когда уже закончены практически все сельскохозяйственные работы по сбору урожая и можно по-настоящему радоваться жизни. На открытом воздухе удобно собрать большое количество народа и устроить танцы под аккордеон или с участием небольшого местного импровизированного оркестра из числа знакомых, играющих на музыкальных инструментах. Ведь латыши очень музыкальны, практически каждый латыш с детства поет, может быть, оттого латышский язык мягкий и певучий, и сторонним человеком воспринимается, точно песня.
Фото: На свадьбе Лиене Руссе и Якоба Пуце.
Второй слева в первом ряду отец Лиены Матис Русис. Хутор Дзирмаи, с. Гайти, Салдусский р-н, Латвия, 1930 г.
Не могу не сделать отступление, связанное с моими впечатлениями о латышском хуторе, так как мне посчастливилось прикоснуться в детстве и юности к хуторской сельской жизни латышей, познакомиться с ней не понаслышке, а увидеть и почувствовать ее, хоть и не в большом объеме, но как бы изнутри.
После окончания 10 класса я поехал в гости к нашим родственникам (о существовании которых рассказал посетивший нас незадолго до этого дядя Анс Яковлевич Эглескалн) в селение Яунауце Салдусского района.
Центральную усадьбу бывшего поместья занимал местный колхоз. А в бывшем господском доме немецкого помещика размещалась сельская семилетняя школа, где работала поваром наша тетя Зелма Августовна Эглескалн (Преде). Она жила здесь же на верхнем чердачном этаже вместе с тремя дочерьми: Тоней (1929 г. р.), Арией 1933 г. р.) и Нелией (1938 г. р.). Муж тети Зины, как ее звали еще до войны в селении Ермолино Новгородской области, Иван Эглескалн (1904 г. р.) погиб в первые годы Отечественной войны, а ее вместе с детьми и другими сельчанами весной 1942 года вывезли немцы. Все уведенное по приезде в Яунауце меня поражало и приводило в восторг, не покидало ощущение гармонии с окружающей природой живущих там, на хуторах и в этой усадьбе сельчан.
Белое двухэтажное длинное здание поместья в стиле ампир снаружи казалось необычайно красивым и нарядным. Со стороны главного фасада по центру возвышается над цоколем главный парадный вход с широкой террасой и каменными ступенями на боковых маршах, симметрично прилепившихся к наружным стенам. Перед домом полукругом высажены клумбы цветов и за ними – популярные в Прибалтике туи средней высоты. Они отгораживали когда-то подъезжавшие к поместью кареты от посторонних глаз. На первом этаже — проходные комнаты с резными дверями, окрашенными белой масляной краской. В центре за вестибюлем — парадный зал, непременная часть помещичьего усадебного дома — для танцев и балов с роялем и круглой печью, почти до потолка, облицованной изразцами.
С заднего фасада можно выйти на просторную прямоугольной формы цокольную площадку с крыльцом из семи ступеней. Она обрамлена ограждением с балясинами по наружному периметру и верхними декоративными сквозными стеночками с арочными проемами по торцам, увитыми длинными ветками цветущих и душистых роз. Неширокая центральная дорожка из гравия и мелкого уплотненного песка ведет к пруду вытянутой формы, расположенного перед домом.
Фото на память об окончании 7 классов. Нелия и Ариея Эглескалн с учителем школы у парадного крыльца бывшего помещичьего усадебного дома в Яунауце со стороны заднего фасада, 1952 г.
По чистой и прозрачной воде пруда когда-то на Лиго и в другие праздники проплывали лодки. После прогулочных катаний хозяева и гости высаживались на остров, жгли там костер и устраивали танцы под музыку домашнего оркестра. Берега пруда обсажены деревьями и кустами, а сразу за ним — большой темный парк-дендрарий, в котором помещик за свою долгую жизнь собрал и высадил немалое количество экзотических пород, привезенных из разных стран. В стороне от парка и от главного входа, на расстоянии 300–400 м от усадебного дома за садом спрятался широкий скотный двор, построенный из массивных валунов на известковом растворе в виде длинного одноэтажного сарая с сеновалом под двухскатной кровлей из красной глиняной черепицы.
Был теплый месяц июнь, много солнца, зелени, чистого-пречистого живительного воздуха, напоенного запахом цветущего многотравья, и, казалось, какой-то поющей, томной и завораживающей тишины. Я не ощущал присутствия людей вокруг. Редкие, не знакомые мне взрослые люди и дети необычно доброжелательно и певуче приветствовали меня словами: «Labdien» («Добрый день»). Это было непривычно для меня, приятно и радостно. Я от неожиданности сначала терялся, а потом вторил им вдогонку, пытаясь скопировать и повторить услышанное, ибо я тогда еще практически не знал ни одного слова по-латышски. Я уходил все дальше и дальше от поместья, и за парком видел пустынную грейдерную, запыленную по обочинам, дорогу, широкие бескрайние, засеянные и засаженные чем-то поля, и макушки деревьев сливающегося с горизонтом леса за этими полями.
На следующий день после моего приезда и краткого знакомства Зелма Августовна объявила, что ей дали школьную лошадь, и мы едем все, в том числе ее младшие дочки Ария и Нелия, на сенокос, расположенный около авиаполигона за 6–8 км. Старшая дочь Тоня в это время жила уже в Риге у Екатерины Берг, жены погибшего в 1941 году дяди Эрнеста Августовича Преде, и работала сварщицей на Рижском вагоноремонтном заводе.
Лошадь была рыжей масти, массивного телосложения. Она спокойно стояла все время, пока ее запрягала хозяйка, а после того, как мы, усевшись в широкую и длинную телегу, поехали, лошадь по привычке на некоторых участках дороги бежала рысцой. Узкая проселочная дорога извивалась между зелени полей и перелесков. Наконец, приехали на наше поле. Сено было уже скошено ранее и подсохло. Наша задача заключалась в том, чтобы собрать его в одно место, уложить в большой стог и частично на телегу (чтобы отвезти домой). Невдалеке работали знакомые тете Зине учителя школы. Это поле было закреплено за школой и ее персоналом. Мы взяли в руки грабли и вилы и принялись сначала сгребать сено в параллельные длинные валки, а затем перебрасывать его к одному месту туда, где должен был вырасти стог. Поначалу работа казалась легкой и простой, но когда стали метать стог, то обнаружились моя слабость и неловкость. Оказывается, трехзубчатые вилы, не плоские, а в виде колокола, я впервые увидел их здесь и понятия не имел, как ими пользоваться.
Младшая Нелия копнила стог наверху, принимая порции сена, утаптывала и равномерно распределяла его по периметру оголовка растущего вверх и вширь стога. Женщины по привычке ловко нанизывали на специальные вилы с длинными черенками огромные охапки сена и также ловко и легко, кажется, без особых усилий, кидали их на макушку стога. У меня же не получалось прихватить на вилы большую охапку, а когда в несколько прихватов появлялась охапка побольше, я не мог забросить ее наверх, так как был не в силах ее удержать, терял равновесие и падал вместе с этой охапкой на землю. Я смущался и не хотел выглядеть слабаком. Женщины мои, конечно, тайком посмеивались надо мной, но при этом все же терпеливо показывали и разъясняли мне приемы владения вилами и особенности работы на сенокосе.
Вскоре всем стало жарко, а мне в особенности. На потные и полуобнаженные наши тела набрасывались бесчисленные полчища мух и больших, безжалостных оводов (dunduri). Мы сделали перерыв для отдыха, попили из привезенной с собой на телеге канны (30-литрового бидона для молока) заранее приготовленную прохладную путру. Оказывается, латыши всегда на сенокос специально готовят этот утоляющий жажду напиток. Для путры накануне вечером варят перловую кашу и заливают ее потом простоквашей, либо обратом, получившимся после сепарации молока и прокисшим, как простокваша.
Мои старания были не напрасны, я постепенно научился накалывать на вилы большие охапки сена и закидывать их наверх, на макушку стога. Под конец мы таким же образом набросали большой стог сена на телегу. Потом туго его прижали посредине длинной жердью, забрались на воз, погрузили вилы, грабли, наполовину опустошенный бидон и с облегчением, удовлетворенные проделанной работой, поехали домой. Воз был высокий и широкий, мы удобно лежали на мягком душистом сене, и мне казалось, что на следующем повороте дороги телега обязательно перевернется и все грохнутся на землю. Хорошо, что я не высказывал свои опасения вслух, ибо для моих спутниц, как сельских жительниц, такая поездка была привычной.
В усадьбе мы заехали через широкие и высокие ворота прямо в скотный сарай, и там выгрузили сено под крышу на сеновал. Я сразу же объявил, что буду спать на сеновале, и получил на это согласие своих хозяев. Спать в душистом сене, как я предположил, намного приятнее, чем в душной комнате нагретого летним солнцем дома, да еще на мансарде под самой крышей. О том, что при этом могут появиться какие-либо курьезы, причем очень впечатляющие, я и не подозревал. С момента моего приезда прошла неделя. Была суббота.
Каждую субботу в местный дом культуры приезжала на полуторке кинопередвижка. Сельский дом культуры (ДК) совсем не то, что в городе. Здесь, на селе, это деревянное одноэтажное здание, в одной половине которого расположены административно-бытовые помещения: кабинет администрации, библиотека, туалет и другие подсобки, а в другой — большой зал прямоугольной формы с отдельным входом многофункционального назначения. Здесь проходят колхозные собрания, выборы, праздничные мероприятия, показывают фильмы и устраивают танцы, называемые по местным обычаям довольно возвышенно и трепетно словом «бал». Моя двоюродная сестра Ария в то время была заведующей этим ДК, а заодно библиотекарем и сельским культпросветителем.
Местные сельчане, и, прежде всего молодежь, ждут в этот день приезда кинопередвижки, ведь можно посмотреть какой-нибудь трофейный фильм и потанцевать. Заранее вывешиваются объявления с названием фильма, указанием цены входного билета, временем начала сеанса и напоминанием о том, что после кино состоится бал с участием оркестра. До начала запланированного мероприятия девушки-добровольцы во главе с нашей Арией украшают зрительный зал душистыми зелеными березовыми ветками, укрепляя их у входной двери, вокруг окон и в углы помещения. На импровизированной сцене разворачивается белый экран, окна затеняются, в середине зала расставляются параллельными рядами длинные деревянные лавки. Примерно в 19 часов начинается кинопоказ. Но иногда происходит задержка, так как кассеты фильма привозят в район в одном экземпляре, крутят его по очереди в соседних селениях района, и машина может по каким-то причинам опоздать.
Зрители, они же и участники бала, приходят нарядные, веселые и радостные, так как могут увидеться в этот вечер со многими своими знакомыми в непринужденной обстановке. Днем все заняты на разных участках большого колхозного хозяйства, да и живут они по хуторам, разбросанным друг от друга на большом удалении от центральной усадьбы. Киномеханик переносит из грузовика в зал штатив с кинопроектором и до десятка круглых стальных коробок с бобинами (по количеству частей фильма). По завершении показа одной части на белом экране мелькают повторяющиеся черные диагональные кресты, затем в зале зажигается на некоторое время свет, в течение которого киномеханик вытаскивает из аппарата прокрученную ленту и заправляет в проекционный киноаппарат новую — следующую часть фильма. Зрители в это время крутят во все стороны головами, ища глазами среди присутствующих своих знакомых, и, увидев, помахивают и приветствуют их поднятыми руками. В зале слышатся говор и смех присутствующих.
После киносеанса лавки стремительно растаскиваются с середины зала к стенам, у сцены появляется местный импровизированный оркестр из 3–4 музыкантов. В состав оркестра обязательно входит аккордеон, с ним может быть скрипка и другие инструменты. В этот раз помимо скрипки была труба, на которой играл учитель физкультуры Силиньш из местной школы. Он, видно, недавно принялся учиться играть на этом инструменте, поскольку на протяжении всей недели моего пребывания в Яунауце я постоянно утром перед обедом слышал, как из окон школы раздаются похожие на писк или стон звуки, какие выдает еще неопытный горнист на пионерском сборе. Но для танцев у него, по всей вероятности, были в репертуаре уже разученные и не в первый раз исполняемые им популярные мелодии.
Оркестр начал играть известную всем задорную мелодию народной латышской песни, и зал сразу же ожил и заполнился танцующими парами. Все народы любят танцевать и делают это везде со своим национальным колоритом. В танцах латышей присутствуют, мне кажется, больше элементов от вальса и польки с добавлением ассиметричного притопа, или аритмии шагов с подскоком и эдакого маятникового покачивания корпусом в виде поклонов во время кружения пары. Сначала я смущался, но меня подбадривала Нелия и ее подружка по школе Инта, и латышские танцы стали у меня получаться.
Я не стал ожидать окончания бала и в темноте пошел на сеновал, где мне была приготовлена постель. Немного полежал в темноте, перебирая в голове подробности прошедшего дня, и задремал. Не знаю, сколько прошло времени, но неожиданно я проснулся от внутреннего возбуждения и беспокойства. Глаза мои оставались закрытыми, так как было страшно пошевельнуться и обнаружить свое присутствие на сеновале. Я медленно приоткрыл один глаз и ничего не смог увидеть, так как вокруг была кромешная темнота. Открыл второй глаз, пытаясь вглядеться в темное пространство. По-прежнему я ничего не видел перед собой, но вообразил, что что-то живое, объемное и волосатое с красными, вытаращенными и всевидящими глазами, отвратительно тихо и упорно ползет ко мне снизу. Я стал покрываться мурашками от животного страха, пронизывающего и парализующего все тело. И вдруг осознал безвыходность ситуации, ибо сзади меня была высокая отвесная стена из спрессованного сена. Площадка же шириной около двух метров, на которой было устроено мое спальное ложе, образовалась оттого, что сеновал еще не был полностью забит сеном, и она уступом на высоте трех метров возвышалась над перекрытием сарая. Я надеялся, что звероподобное существо в такой кромешной темноте не совсем видит меня, также как и я его. Может быть, оно приближается и бесшумно ползет, чувствуя запах моего тела. Инстинктивно, боясь издать малейший шорох и выдать свое присутствие, я начал медленно поднимать голову, а затем и спину.
Невидимое существо между тем упорно, удивительно тихо и медленно приближалось. Я стал подтягивать коленки к животу, пытаясь отодвинуться от него, но сзади преградой была стена из сена. От ужаса и темноты я вдавливался в эту стену, пытаясь втиснуться в нее, не понимая, что это невозможно. Наконец, невидимое существо приблизилось настолько, что я стал как тепловизор, ощущать излучаемое им тепло. Вот-вот оно коснется меня. Внутренним зрением я видел перед собой уже протянутые его волосатые конечности, готовые схватить меня и впиться в мое полуголое тело. Когда оставались, как мне казалось, доли сантиметров от него до меня и считанные доли секунды наступления этой невероятной развязки, пронесшейся в моем взбудораженном до предела мозгу, не помню, каким образом я нашел в себе силы, злость и ярость. Неожиданно для себя я стремительно приподнялся на ноги и с криком: «Ko tev vajag?!» («Что тебе надо?!») бросился на это существо. Мой рывок оказался, по счастливой случайности достаточно точным, так как я мог промахнуться и скатиться с высоты трех метров на землю, не известно, с какими для себя последствиями. Однако мои руки попали точно на конечности этого существа. Они были, в самом деле, голыми и волосатыми. После моего истошного крика и прыжка неведомое существо вдруг обмякло, как воздушный шар, и затихло. Потом в наступившей тишине раздался человеческий голос. Я узнал голос учителя физкультуры Силиньша. Он еле слышно начал бормотать что-то на латышском языке. Я не все понял из его непродолжительной речи, так как знал тогда только пару латышских слов. Главное было то, что он просил извинения у меня за произошедшее.
А причина того, что он полез на сеновал, была совсем банальная. Оказывается, он после бала выпил самодельного деревенского пива с кем-то из друзей и, вероятно, с избытком. После этого решил попугать молоденьких девушек, Неллию и ее подружку, маленькую, невысокого роста Инту, которые еще раньше до меня спали на сеновале в этом сарае, и Силиньш об этом знал. Но в этот вечер вместо них на сеновале решил поспать я, и со мной произошла такая досадная нелепость. Я не стал вести беседу с Силиньшем, поскольку не знал ни его, ни латышского языка; слез с сеновала и пошел спать в дом к своим родственникам.
Вот такая приключилась со мной сюрреалистическая история в Латвии на селе при первом моем приезде в Яунауце.
Для меня поездка в латышское селение была просто экскурсией, а для моих родственников это была повседневная жизнь, связанная с жизненно необходимой и важной работой по заготовке сена для лошади, коров и овец на весь год до следующего покоса. Воспоминания об этом эпизоде остались для меня незабываемыми на всю жизнь.
Праздник песни
Латыши любят хоровое пение. Это увлечение со временем переросло в народные национальные Праздники песни, в которых активно участвовали церковь и школа. Началось все с концертов объединенных хоров. Первый состоялся в 1864 году в Дикли, второй — в 1870 году в Добеле под названием «1-й Курземский праздник песни». Тогда исполнялась главным образом вокальная церковная музыка. Профессиональное образование первые латышские хоровики получали в Германии. Но под влиянием младолатышей, ратовавших за родную культуру, репертуар стал пополняться местными песнопениями, а число хоров стремительно росло.
Фото: Подготовка хоров к всенародному латышскому Празднику песни. Рига, Латвия, 1948 г.
В 1873 году Рижское музыкальное общество организовало в Риге первый общенациональный Праздник песни. Латышскими композиторами было специально обработано для хорового исполнения около 350 латышских народных песен. Праздники песни в Латвии после этого превратились в многолетнюю традицию в общественной и культурной жизни латышского народа. Через каждые 5 лет на эти мероприятия в столицу из разных уголков страны приезжают лучшие хоровые коллективы, победившие в межрегиональных конкурсах. Я благодарен судьбе за то, что и мне посчастливилось петь с нашим Московским латышским хором «Талава» на нескольких таких праздниках в Риге. Это были грандиозные мероприятия в жизни Латвии и моей, как непосредственного участника этих событий.
Тысячи участников в национальных костюмах своих уездов и волостей с живыми цветами в руках и венками на головах сначала движутся длинной колонной от набережной Даугавы к певческой арене в Межапарке у Кишозера по центральным улицам столицы, распевая наперебой народные мелодии. С двух сторон их приветствуют ликующие жители, которые сгрудились на тротуаре и выглядывают из открытых окон жилых многоэтажных домов.
Затем начинаются выступления хористов на огромной открытой эстраде, перед которой расположилось и подпевает знакомые национальные народные мелодии втрое или четверо большее количество благодарных слушателей, таких же жителей Латвии. На первом Празднике песни советской Латвии в 1948 году участвовало 20 тыс. певцов, и им внимали 100 тыс. слушателей. Летом 2013 года, с 30 июня по 7 июля, в Риге прошел уже 25-й Праздник песни и 15-й, совмещенный с ним, Праздник танца.
Кажется, нужно приложить невероятные усилия для того, чтобы такой масштабный хор запел на едином дыхании. Перед встречей на Празднике песни в течение более полугода участники хоров разучивают слова песен известного репертуара. Уже на месте, в Межапарке проходит репетиция сводного хора на трибуне Большой певческой эстрады, но контакта с дирижером не происходит. На следующий день — вторая репетиция, дело получше, но в голове, мне кажется, у каждого остается ощущение грядущего провала. С нетерпением и волнением ждешь третьей и решающей генеральной репетиции. Все подтянуты, собраны, не отвлекаются, уже привыкли к полифоническому звучанию и сочетанию женских и мужских голосов и к своим соседям. Откуда ни возьмись, появилась уверенность в успехе вдруг неожиданно спевшегося массового смешанного хора, объединенного волей и авторитетом пламенно заряженного дирижера.
Я нахожусь на самом верху эстрады среди очень опытных и мощных басов, уроженцев из Латвии, уже не стесняюсь неправильного произношения не совсем привычных для меня отдельных латышских слов и не путаюсь в сложных их окончаниях с витиеватым нагромождением гласных. Внизу вижу огромное пространство эстрады, плотно заполненное рядами сидящих на лавках участников многочисленных хоровых коллективов, выделяющихся разноцветными пятнами своих местных национальных костюмов, с венками на головах и букетиками цветов в руках.
Фото: Генеральная репетиция гала-концерта на Большой эстраде
в Межапарке. Рига, Латвия. 5 июля 1998 г.
А с холма, напротив, на нас обращены дружелюбные и радостные лица нарядных слушателей, поклонников и ценителей латышской народной хоровой музыки. Внимание всех хористов устремлено на маленькую фигурку дирижера, который взмахивает своей волшебной палочкой, и все дружно встают со своих мест на длинных лавках. Зазвучал оркестр и вдруг в пространство вырвались, как одно целое, высокие голоса сопрано, им помогают немного томные и приглушенные альты. Затем мелодию подхватывают задорные и звонкие тенора, а с небольшим отставанием от них взрываются в нашем поднебесье баритоны и басы. Слева и справа от себя я слышу своих новых соседей, они не позволяют мне вырваться или отстать. Как важна мне их поддержка сейчас. Я чувствую уверенность в себе, начинаю петь в полную силу и ощущаю каждой клеточкой, что пою мощно, правильно и без ошибок. Я не чувствую под собой ног и пола эстрады, я улетаю ввысь вместе с красивой мелодией. Как это прекрасно, петь вместе с моими новыми, незнакомыми мне до этого друзьями. Я ликую от охватившего меня счастья и гордости, что мы это смогли. Слушатели неистовствуют от удовольствия и восторга. Хористы кричат «браво!» дирижеру, являющемуся одновременно и автором исполненной песни, взмахами рук образуют волны, пробегающие вдоль длинных рядов поочередно слева направо и поднимающихся снизу эстрады наверх. Меняются за пультом дирижеры, каждый дирижирует свои произведения. Начинает, как всегда, любимый всеми Имант Кокарс, сменяет его Айра Берзиня, затем перед хором появляются Ивар Цинкуй, популярный Раймонд Паулс, главный дирижер праздников песни, отзывчивая и уважаемая женщина в Латгалии и Даугавпилсе Терезия Брока, Екабс Озолиньш, дирижирующий с 1992 года Лиепайским симфоническим оркестром, а с 1993 года — сводным хором на Праздниках песни.
На следующий день после генеральной репетиции ровно в 19 часов начинается главное действо Праздника песни, грандиозный гала-концерт. Общее количество его участников многократно увеличилось. Слева и справа от главной певческой арены появились участники хора на дополнительных трибунах, заблестели музыкальные инструменты расположенного внизу слева большого оркестра, появились в разных местах между рядами невидимые микрофоны и внушительные звуковые колонки. А на зрительском холме все заполнено до отказа. После вступительных слов руководителей мероприятия звучит гимн Латвии, который поют все присутствующие стоя. И начинается концерт под бушующие овации участников хора и слушателей. С приближением сумерек зажигаются прожектора освещения и декоративная подсветка. Некоторые песни под неистовые крики и рукоплескания хор повторяет дважды. Концерт заканчивается за полночь, после чего длинными потоками по многочисленным аллеям парка зрители и исполнители устремляются к поджидающим их у выхода трамваям и автобусам или идут пешком через всю Ригу по домам. Приезжие коллективы участников праздника уезжают на своих автобусах в разные уголки страны. Этот день для всех жителей Латвии стал настоящим и грандиозным праздником духовного единения.
Я случайно вышел на местный новостной портал Латгальского города Даугавпилс nasha.lv, где было напечатано следующее сообщение от 30 сентября 2010 года:
Сегодня, в зале заседаний городского муниципалитета звучал хор, поздравлявший музыкального педагога и дирижера Терезию Броку с 85-летием.
Там было написано также, что
Терезия Брока уже имеет титул Почетной даугавпилчанки, а теперь руководство города вручило ей почетный знак — Три золотые лилии. Вклад этой сильной женщины в искусство хорового пения давно оценен латвийскими и европейскими ценителями музыки. Главный дирижер праздников песен, известная личность и уважаемый человек. Она вместе со своим сыном Айваром Броком практически создали Музыкальную школу в нашем городе.
Я тут же написал о Терезии следующий экспромт со своими воспоминаниями:
Встреча с Терезией Брока
Хочется поделиться радостью от краткой встречи с Терезией Брока во время ХХ;; Праздника песни, на который наш Московский латышский хор «Талава» приехал в первый раз в 1998 году. Этот Праздник песни стал кульминацией празднования 800-летия Риги, одним из самых значимых среди юбилейных событий. Тогда, в Рижском Межапарке, с последних рядов певческой Эстрады я увидел впервые Терезию Брока издалека и узнал, что она является главным дирижером Праздника песни и представителем Латгалии. Я позавидовал своим соседям и всем хористам, которые знали ее уже давно и приветствовали непрекращающимися аплодисментами. Естественно, сводный многотысячный хор в подарок для нее великолепно, сильно и задорно спел милые ей латгальские песни.
На следующий день нашему хору выделили автобус, и мы по приглашению Терезии поехали знакомиться с большой и чудесной солнечной Латгалией. Оказывается, сама Терезия продумала для нас все заранее, составила и распечатала план-расписание путешествия: во сколько подъем и когда завтрак, какие экскурсии и мероприятия нас ожидают до отбоя. Только сегодня, много лет спустя, я обнаружил эту записку в старых бумагах с нотами и фотографиями.
Погода в начале июля, как часто бывает в Латвии, была солнечная и теплая, а люди в Латгалии добрые и приветливые. Сначала мы поехали в Резекне, где нас уже ждали (вероятно, им успели заранее сообщить о нашем приезде). Мы разместились в общежитии музыкального училища, оставили лишние вещи и отправились на встречу с местным хором в Ливаны. Встреча была великолепная. Первыми спели хозяева, для них это был экспромт, так как времени на подготовку к встрече было совсем мало. Не все смогли прийти по разным причинам, и поэтому они немного стеснялись. Мы же постарались вовсю. Зато в танцах они показали нам свое преимущество, на правах хозяев задавали тон и показывали пример; а за большим столом с обильными угощениями мы окончательно подружились. Приходится удивляться, когда это только местные хористки все же успели напечь так много вкусных латышских фирменных пирожков. К радости нашей, этот хор потом приезжал к нам с ответным визитом в Москву.
С утра следующего дня, 8 июля, мы бегло познакомились с Резекне; заехали в мастерскую известного в Латгалии и Латвии гончара-керамика Айварса Ушпелиса (Aivarsa U;pelisa) проживающего в Яковичах (Jakovi;i, Maltas pagasts, R;zeknes novads, Latvija, LV-4630). Он не только показал нам свое умение, но и дал возможность поучаствовать в процессе изготовления керамики, покрутить гончарный круг и увидеть обжиговую печь, раскаляющуюся до температур выше 1000 ;С. На память мы запаслись понравившимися нам керамическими произведениями. К вечеру приехали в Даугавпилс, по пути искупались в каком-то большом озере Латгалии и осмотрели величавый, с двумя шпилями белый собор в поселке Аглона — наследие и цитадель, как я понял тогда, польского католицизма.
Основные мероприятия были намечены на следующий день, 9 июля. За этот день мы успели много. Посетили великолепный, с множеством интересных экспонатов, краеведческий музей. В России таковых не много, раз-два и обчелся. Полазили по остаткам могучей крепости, побывали за городом у макета древнего города-крепости на высоком берегу Даугавы, осмотрели город, а на выезде посетили дом Яниса Райниса в Беркенеле (J. Rajna maja Berkenele), музей Франца Трасуна «Колнасата» (Franca Trasuna dzimtas majas Kolnasata), спели в католическом костеле в Ликсне (Liksnas baznica) с великолепной акустикой. Церковь до нашего приезда была пуста, и хранительница специально для нас открыла ее большим бронзовым ключом. Затем побывали в фамильном музее рода Скринда в Ваболе (Skrindu dzimtas muzejs Vaboles), попили чаю с душистым липовым медом и пирожками. В конце путешествия по Даугавпилскому краю Терезия Брока устроила нам приятный и неожиданный сюрприз.
Оказывается, в дорогу перед выездом из города она дала нам записку и карту местности с адресом места встречи в 18.30 на лесном перекрестке за железнодорожной станцией Nicgales. Об этом я узнал лишь теперь. А тогда об этом знал, наверное, только водитель нашего автобуса. Автобус остановился и при команде: «Все, приехали! Можно выходить из автобуса», мы вышли. Кругом — лес, елочки, немного пасмурно, возможно, незадолго до нашего приезда прошел дождик. Ну и что. Вроде бы, кто-то из местных товарищей должен нас встретить. Надо, оказывается, как подсказывает водитель, пройти еще вперед, на трехстороннем лесном перекрестке свернуть направо, пройти в этом направлении не спеша, еще метров 500, ну, и осмотреться вокруг повнимательнее.
Наши хрупкие столичные девочки сначала как-то приуныли, но мужской состав коллектива оказался более стойким и повел их уверенно в нужном направлении. Идем, действительно, не спеша. Начинается всеобщее оживление, слышатся шуточки, смех и приколы всякие по поводу неопределенной ситуации, ибо непонятно, куда идем и что найдем. Все ведь в неведении, какая встреча, с кем она будет. А может быть, и не будет. Может быть, это розыгрыш, какой устраивает Валдис Пельш на телевидении у нас в Москве.
Промыкались мы, к счастью, не долго, хотя минуты с ощущением заброшенности и одураченности в мокром лесу показались часами. И вот, когда уже и некоторые душевно нестойкие и избалованные излишним вниманием красавчики-тенора стали потихоньку, исподтишка выражать протест и неудовольствие, мы вдруг отчетливо где-то совсем рядом с собой услышали веселые звуки невидимых лесных фей, как это водится в народных сказках. Все стали осматриваться вокруг, однако никого не было видно. Прошло еще несколько минут озабоченности и неопределенного состояния. И когда состояние напряжения достигло максимального уровня (как, наверное, при приготовлении теста для пирогов, в минуту, когда оно вот-вот может убежать) из леса, как из засады, выскочили участницы и помощницы лесного розыгрыша во главе с самой Терезией (правда, тогда мы назвали ее Терезой).
Наша-то руководительница, Тамара Семичева, была хорошо знакома с Терезой Брока до этой встречи. Но и она оторопела от неожиданности такого появления. Дирижер нашего хора сначала смущенно пыталась улыбаться, все еще не осознавая и не веря, что это просто веселая шутка – своеобразный прием для вступления в контакт и дружеские отношения. Ну, а потом до всех шутка дошла и даже понравилась своей оригинальностью. Нас подхватили попарно под ручки и потащили с узкой лесной дорожки в лес. Ха, а там поляна, да с огромной охапкой веток для большого костра, который кто-то из принимающей стороны тут же ловко разжег. Сначала пошли разговоры, а потом, когда все поняли, что тут вокруг только друзья, раздался и веселый смех. Да вот еще неожиданность, оказывается, смышленая Тереза заранее привезла с собой для нас много сарделек, и мы, прыгая и пританцовывая у костра, стали жарить и кушать охотничьи горячие колбаски, выхватывая их прямо из огня. Конечно, откуда ни возьмись, появились лакомые для нас латышские пиродзини, маленькие пирожки со шпиком; что-то было и из питья, точно не помню. А потом все взялись за руки, начали водить хоровод и с удовольствием и наслаждением петь в этом, казалось, ставшем светлым, лесу латышские и особенно латгальские песни, исполненные на латгальском языке. Тут уж пошло соревнование и задор, кто звонче и ярче споет. И застрельщицей неожиданно разгоревшегося всего этого веселья оказалась сама Тереза.
Мне тоже выпала честь побыть рядом с веселой и задорной Терезой. Она заражала своей энергией, и не хотелось ее отпускать от себя. Большие очки здорово шли ей и делали ее еще интересней и привлекательней. Вот она, простая и игривая Тереза, вовсе не недоступная богиня за дирижерским пультом, какую я видел в Риге на ХХ;; Празднике песни 5 июля 1998 года в Межапарке с самой верхней ступени Большой певческой эстрады. Теперь, в этом пасмурном лесу у железнодорожной станции Nicgales, я был очарован ее простотой, демократичностью и умением увлечь взгрустнувшую было нашу столичную молодежь.
Веселье нарастало, а костер начал затухать, напоминая нам о том, что надо и веселью знать меру. Мы привели территорию в порядок, потушили костер, собрали свои вещи и вышли на лесную дорожку, собираясь идти в обратном направлении к автобусу. Но оказывается, нам, по подсказке, нужно было пройти вперед, где совсем рядом, в метрах 400 за поворотом, перед нами во всей красе появился огромный (свыше 10 м в длину более 3 м в высоту) валун ледникового происхождения, являющийся местной археологической достопримечательностью. Все начали фотографироваться у этого камня. Юноши наши, естественно, попытались вскарабкаться на его вершину, чтобы продемонстрировать перед женщинами свою ловкость и удаль молодецкую. Время, однако, пролетело быстро, прощаемся. Нам, как говорят, направо, а им – налево. Тереза, со своими спутницами как-то неожиданно тихо и незаметно исчезла, как лесная фея, и мы, постояв еще пару минут, отправились к своему автобусу, действительно, в другую сторону.
Прошло с тех пор уже 15 лет, а первая моя встреча с незнакомой мне до того Терезией Брока осталась в памяти на всю жизнь. Кажется, это было совсем недавно, вот бы снова с ней встретиться. Но, увы.
Меня утешает радостная мысль, как здорово, что есть в жизни такие яркие, одухотворенные люди, как Терезия, которая щедро делится со всеми природным даром понимать и чувствовать в себе музыку. Хочется пожелать дорогой и уважаемой мною Терезии Брока к ее 85-летнему юбилею побольше здоровья и долголетия.
Ar cienu, Yuri Egleskalns. Maskava, 25.03.2014
Написанный экспромт побудил меня познакомиться с Терезией Брока более основательно. Я воспользовался интернетом, и вот какие удивительные подробности из ее жизни узнал.
Терезия родилась 30 сентября 1925 года на хуторе Звиедрини Вилянской волости Резекненского уезда в крестьянской семье, владевшей участком земли в 3,5 га. Примечательно, что она была десятым и последним ребенком. Но, как часто бывает в таких случаях, именно ей досталась честь стать известной не только в Латвии, но и за рубежом.
В большой семье с младшенькой никто специально не занимался. Музыка к ней пришла сама, с раннего детства, так было угодно провидению. С ее слов, она «во многом была ребенком природы, исследовала родной хутор вдоль и поперек. Характер хоть и не отличался замкнутостью, но иногда хотелось уединиться от всех, и это получалось».
Мама, с которой Терезия ребенком спала в одной постели, вставала рано и утро начинала с молитвы, причем она не читала молитву, а пропевала. К этим молитвенным песнопениям присоединилась с пятилетнего возраста и малышка. Мама поправляла ее, приговаривая: «Бери выше», и они распевали молитву на два голоса. У отца был красивый баритон, он по слуху играл на фисгармонии, неизвестно откуда оказавшейся в доме. Старшие сестры пели в костеле, и Терезия, когда подросла, присоединилась к ним. Как и все дети, маленькая Стася (так звали в детстве девочку в честь крестной Стасите) пошла в сельскую начальную школу в местечке Витолу. Ей пришлось ходить туда и обратно за 6 км от дома в любую погоду дважды в неделю; на «рабочие дни» она оставалась в школьном интернате.
После окончания с отличием средней школы в Резекне Терезия поступила в Резекненское музыкальное училище. Это был счастливый случай судьбы, ибо на школьном выпускном вечере присутствовал директор музучилища Клемент Мединь, который услышал и оценил по достоинству пение Терезии и пригласил ее поступать в музучилище. Он был ее ангелом-хранителем, помогал и опекал. Счастливые случаи сопутствовали ей в жизни.
Для учебы в музучилище нужны были деньги, ибо там не платили стипендию и не было общежития. Поэтому Терезия поехала в Елгаву и поступила в сельхозакадемию, решив стать садоводом. Возвращаясь домой, в Риге увидела афишу о проходившем смотре музыкальных училищ. Зашла из любопытства на концерт и неожиданно встретилась там с Клементом Мединем. Это был перст судьбы, ибо запомнивший ее директор Резекненского музучилища почти в приказном порядке потребовал выбросить блажь из головы с этой академией. Он убедил Терезию в том, что она в силу имеющихся у нее данных должна связать свою судьбу с музыкой. Мало того, Мединь помог Терезии с работой, устроил на должность секретаря училища, и она начала учебу сразу на двух отделениях – хородирижерском и вокальном.
Такая же счастливая повторная встреча в жизни Терезии случилась с будущим мужем Станиславом Брока в 1949 году, когда они оказались на одном хородирижерском отделении Латвийской консерватории. До этого она знала его со школьной скамьи, а потом они вместе учились в Резекненском музыкальном училище. В 1954 году Терезия и Станислав тайно обвенчались в Кафедральном соборе Св. Екаба, одолжив кольца у педагогов Консерватории. А до этого на пятом курсе у Терезии обнаружились признаки туберкулеза. Ей запретили продолжать учебу и посоветовали ехать в санаторий. Терезия поехала к маме на хутор. Опасный недуг излечила забота родного человека, парное молоко и пылкие письма от возлюбленного. Через два месяца болезнь отступила, и учеба была продолжена. После Консерватории супруги переехали в Даугавпилс, где с огромным вдохновением воплощали в жизнь свои профессиональные навыки и дарования. И хоть мужа Станислава в 1977 году не стало из-за нелепой автокатастрофы, стойкая и неутомимая в работе Терезия Брока продолжила работу за двоих.
Заслуженная артистка Латвийской ССР, Народная артистка Латвийской ССР Терезия Брока – настоящий миссионер дирижерской профессии. Работала с районным хором «Латгале», даугавпилсским хором «Рута», хорами в Екабпилсе, Ликсне, Бебрене. Ее руки взлетали везде... С 1990 года и по сей день Терезия Брока – главный дирижер Праздника песни Латвии. Терезия Брока – Почетный даугавпилчанин, она награждена орденом Трех Звезд, призом «Спидола». Выпустив в свет много талантливых учеников, в 2011 году она оставила преподавательскую работу в Даугавпилсском музучилище, –
так охарактеризована деятельность Терезии Брока в статье в рамках совместного проекта Даугавпилсской городской думы и газеты «СейЧас».
Почему меня так затронула судьба Терезии Брока? Да потому что как ей, так и мне в детстве, юности и по жизни встречались высоконравственные, добрые и отзывчивые люди. Как и она, я также ходил за 6 км, правда, не два раза в неделю, а ежедневно, в сельскую школу до окончания 7 класса, и в 8-й класс стал ездить на велосипеде за 15 км в теплое время, а в зимнее – жил в интернате городской школы.
Я и не догадывался до сего дня, что ходил в 4-й класс после войны в здание той же школы города Резекне, где было раньше и потом снова стало функционировать музыкальное училище, в котором училась Терезия Брока. А до этого не очень и очень повезло с учительницей 3-го класса начальной школы, оставлявшей меня после уроков в наказание убирать бумажки между партами. При этом я и не подозревал, что она, незаметно, чтобы не ущемить мое «оскорбленное» детское самолюбие, дополнительно занималась со мной домашними уроками, сберегая мне жизнь, которой лишились в те послевоенные годы многие «беспризорные» мальчишки, мои сотоварищи, разряжавшие в многочисленных окопах и дзотах оставшиеся после войны патроны и неразорвавшиеся снаряды.
Я благодарен неожиданно появившемуся в нашей сельской школе села Саранское, когда я учился в 5-м классе, молодому выпускнику педвуза из Москвы, неизвестно каким чудом заброшенном в глухомань Калининградской области Полесского района, страстно любившему детей и свою профессию. Все предметы по программе и внешкольным занятиям в кружках, которые он вел, остались самыми любимыми для меня на всю жизнь. Он преподавал у нас математику и немецкий язык, научил играть в волейбол и на балалайке, сажал с нами яблони, распевал пионерские задорные песни, когда мы шагали вместе вне школы. Я благодарен очень требовательной и справедливой, всегда строго одетой и подтянутой, учительнице русского языка и литературы Капитолине Васильевне, для которой, чтобы завоевать у нее авторитет, я выучил в 6 классе наизусть учебник русского языка и, краснея и робея, доверил ей свое первое стихотворение.
Таких одухотворенных и интеллигентных людей и добрых наставников мне посчастливилось встретить и в других школах, техникуме, в армии и в вузе. Как это здорово, что они не только есть, но, как путеводные звезды, освещают и указывают путь, необходимый для появления чувств возвышенных и благодарных у подрастающего поколения.
Знакомство с семейством Зомбергов
После учебы в техникуме и службы в армии я, будучи студентом Московского строительного института, после досрочно сданных экзаменов несколько раз в июне приезжал в Яунауце к своей тете Зине. Правда, теперь уже на хутор Ати, расположенный в четырех километрах от центральной усадьбы колхоза.
Ария за это время вышла замуж за сына хозяина хутора Эдмунда Андерсона и забрала туда с собой свою маму Зелму Августовну. Вместе с ними на хуторе жил постаревший отец Эдмунда, худой, но выносливый, с большими длинными усами, которые напоминали всем о том, что он в послереволюционные годы был красным стрелком. Нэллия уехала учиться в Ригу, и на хуторе проживало всего четыре человека, а также овчарка Джек и толстый кот Мури. В хозяйстве у них была одна лошадь, две коровы с телкой, две свиньи, пять овец и куры.
Фото: Эдмунд (слева) и Ария Эглескалн со своими родителями и гостями. Хутор Ати, Яунауце, Салдусский р-н, Латвия
Хутор был окружен приусадебной землей в радиусе примерно 80;100 м на удалении в 300 м от кромки леса, который окружал его с двух сторон — с севера и востока. С противоположных сторон было поле, которое за вычетом хуторской земли принадлежало колхозу. Забора вокруг хутора не было, его территория отделялась от колхозной по взаимно согласованным меткам. В тридцати метрах от дома с западной стороны стоял большой деревянный сарай с клетями для свиней, овец, коров, лошади; там же хранился сельхозинвентарь, включая телегу, сани, плуг, бороны и пр., а под крышей был сеновал.
Невдалеке от дома (южная сторона) росла огромная вековая липа, рядом с ней раскинулся сад с фруктовыми деревьями, ягодным кустарником и цветником перед домом. Между липой и садом в стороне от дома находился глубокий колодец «журавль» с чистой и холодной водой. В километре (на северо-западе) виднелся соседний хутор Стендерсов, которые дружили с моими родственниками. Проселочная дорога с большака проходила мимо Ати за липой, а до нее было ответвление к дому нашего хутора до сарая, которое далее соединялось снова на выезде с территории хутора с проселочной дорогой в южном направлении. Со стороны леса за торцом сарая возвышалась огромная гора коровьего навоза, а к противоположному торцу со стороны соседнего хутора примыкали грядки с овощами и всякой зеленью, изрядно заросшие сорняком. За сараем земля была распахана под картошку и далее — под колосовые (овес, ячмень, пшеница и рожь). Со стороны леса наискосок от сарая к столбу перед длинным фасадом дома был натянут стальной трос, по которому перемещалось кольцо с цепью, привязанной к ошейнику неутомимой овчарки. Большой пес верно охранял дом и яростно лаял при появление посторонних людей или диких животных.
Я всегда удивлялся, как латыши не боятся жить на обособленных хуторах, нередко расположенных вблизи кромки леса. Более или менее вразумительно о населении и предпочтениях жизни крестьян в Курляндии по этому поводу сказано в Википедии:
С 1819 года Курляндия разделялась на 10 уездов: Добленский, Бауский, Туккумский, Тальсенский, Виндавский, Газенпотский, Гробинский, Гольдингенский, Фридрихштадтский и Иллукстский. В 1894 году было всего 24793 населенных места, из них 11 городов, 15 местечек (на помещичьей и казенной земле), 9 деревень и 24758 мелких поселков (хуторов). Из сельских поселений только 9 подходят к типу русских деревень, составляя сплошные поселения. Обыкновенно поселки состоят из 1–4 дворов. Общинной земли не было, как и круговой поруки. Каждая усадьба представляла отдельную ферму с достаточным количеством земли (25–50 десятин), причем в большей части случаев участки между собой разверстаны. Участки эти почти никогда не подвергались дроблению. Земли каждого участка обыкновенно располагались вокруг усадьбы. Дробность поселений объясняется причинами этнографическими и аграрными. В латышском племени склонность к общежительству и общинности развита очень слабо, чем помещики и пользовались в своих видах и хозяйственных расчетах.
Обособленная жизнь на частном хуторе, действительно, вошла в плоть и кровь каждого латышского сельчанина и не вызывала опасений и страхов, как у меня, наслышанного о существовании после войны на территории Латвии «лесных братьев». Для своей самозащиты от непрошенных гостей, в доме хуторян, я думаю, имелось хотя бы охотничье ружье. Позже я в этом убедился.
Однажды за обедом Зелма Августовна упомянула, что не так далеко от них, примерно в 30–40 км за городом Салдус в Гайтском районе на хуторе Плесуми живет наш родственник Григорий Зомберг со своей женой Амалией. Правда, при этом она толком не уточнила степень родства Зомберга со мной. Мне сразу же захотелось отправиться в «романтическое» путешествие и найти неведомый мне хутор Зомбергов. Получив адрес и не совсем четкую информацию о месте расположения этого хутора, я на последнем проходящем из Риги мимо Яунауце рейсовом автобусе уехал в Салдус. Там я подождал в опустевшем автовокзале местный «пазик», который примерно в 21 час развозил запоздавших пассажиров по местным хуторам и проезжал мимо нужного мне селения Гайти. Мне повезло, так как в наступающих сумерках я случайно встретил на остановке местного жителя. По моему внешнему виду (на мне были кеды, шорты и футболка) и бормотанию, включающему только два латышских слова: «Gai;i» и «kura puse» («в какой стороне»), он сразу понял, что я приезжий, и стал что-то отвечать мне по-латышски. По его жестикуляции я догадался, что идти мне надо около 6 км в противоположном направлении к сельской шоссейной дороге, по которой я ехал на автобусе. Нужный мне хутор будет расположен справа от дороги за большим сенным сараем у кромки леса.
Начало как-то ощутимо вечереть и, как обычно, с наступлением сумерек, похолодало. Желая согреться и побыстрей добраться до места, я с удовольствием и без смущения побежал; хорошо, что вокруг не было ни души. Через 30 минут я, наконец, увидел справа большой сарай и оставленную телегой узкую колею в траве, ведущую к видневшемуся у леса хутору. Уже стемнело, когда я, не спеша и боязливо приблизился к старой и хлипкой ограде из жердей вокруг территории хутора, на удалении 30–40 метров от дома. Пока шел к хутору, в голове прокручивал варианты, каким образом я вызову из дома в наступившей темноте хозяев: «Они уже старые, легли наверняка спать. Можно и напугать их своим неожиданным и неурочным появлением. А вдруг у них, как и на хуторе в Ати, огромная и злая овчарка».
В этих раздумьях я постоял какое-то время неподалеку от дома, но не поворачивать же мне назад. Да и что толку, автобуса, ведь, не будет до утра. И когда я решил вызывать хозяев голосом, то осознал, что не подготовился как следует к такому действию. Что кричать, как кричать, по-русски или по-латышски; кричать «дядя Зомберг!» или что? Наконец, принял окончательное решение, кричу как можно сильнее и по-латышски (я же хорошо знаю слово «kaimini» — «соседи»). Пару раз я прокричал в ночи это слово и не обнаружил результата. В ответ никакого движения у дома. Тогда, подождав, казалось, целую вечность и, поняв, что отступать уже некуда, я завопил что есть мочи еще пару раз то же спасительное и нейтральное слово, точно призыв о помощи SOS. После моих воплей все вокруг снова затихло и будто навсегда. Я был в полной растерянности и чувствовал себя в дурацком положении. В сознании пробежало: «Вот так вляпался, и что за такое нетерпение погнало меня, на ночь глядя, к неизвестным мне родственникам. Нужны ли они мне? А вдруг я пришел не к тому хутору, да еще устроил ночной концерт с душераздирающими воплями».
И тут неожиданно, среди этой тягучей тишины и обступившей меня со всех сторон темноты, раздался мужской голос, кажется, совсем рядом. Голос хоть и был, как мне показалось громким, но по нему я сразу понял, что там, в темноте скрывается от меня старик. Он спросил меня: «Kas tu esi?» («Кто ты такой?»).
От неожиданности я даже вздрогнул. Я уже было свыкся с мыслью, что я здесь один, и меня никто не слышит. Вероятно, мои истошные крики в ночи прошли через стены дома, их услышали Амалия и ее муж Григорий Зомберг. Но что я должен кричать дальше? Мой запас латышских слов я уже прокричал. Надо отвечать, вступать в диалог и объяснить, кто я и зачем тут появился. Я напряг память и вспомнил еще парочку подходящих слов на латышском: «Es dzivoju Maskava! Es esmu Yuri Egleskaln» («Я живу в Москве! Я Юрий Эглескалн»).
На что мне старческий голос ответил также по-латышски, но очень черство и безапелляционно: «Я не знаю никакого Юрия. Уходи отсюда прочь!» («Es nezinu nekadu Yuri Egleskaln, aiziеt projam!».
Мысленно я поставил себя в его положение. Он мог рассуждать при этом следующим образом: «Какой-то неизвестный человек, называет себя Юрием Эглескалном, да говорит притом, что он из какой-то там Москвы, о которой он знать ничего не знает. С какой целью пришел, чего хочет в ночи?».
Я, правда, затем, чтобы рассеять его недоверие, начал робко и уже по-русски рассказывать о себе и своей маме, Раисе Яковлевне.
Теперь-то мне известно от Зелмы Августовны, что ее в Ермолино звали Билле, в архивных документах Новгородского архива она значится как Лавиза. А мой родной дядя Анс Яковлевич однажды упомянул мне, что когда она в 1933 году уезжала на учебу в Ленинград, ей местная добрая секретарша Ермолинского сельсовета в справке записала русское и понятное для всех имя Рая, добавив при этом: «Тебе там будет проще общаться с русским именем».
Моя русская речь еще больше насторожила этого незнакомого и невидимого мне в ночи Григория Зомберга, который не знал ничего о новом имени Рая, и поэтому он снова и с ноткой угрозы повторил: «Я не знаю никакого Юрия. Уходи отсюда прочь! А то буду стрелять».
Последние слова подействовали на меня моментально и отрезвляюще. Я понял, что он вполне может это сделать. Мне даже показалось, нет, послышалось, как звякнуло в темноте ружье. Ничего не оставалось делать, благоразумие взяло верх, я развернулся на 180 градусов и поплелся в темноте к дороге. «Куда же мне теперь деваться», — рассуждал я, медленно и бесшумно на ощупь, передвигаясь по невидимой колее и чувствуя наступивший ночной холод. И когда я увидел перед собой темнеющий остов большого высокого сарая, то понял, что дальше идти мне вообще нет смысла. Поскольку дальше — только поле и гравийная дорога, а сарай — это все-таки укрытие. Но, приблизившись к нему вплотную, я обнаружил, что он пустой, без сена, в которое я предвкушал забраться. Большие перекошенные ворота были распахнуты, в стенах между досками — щели. Я присел в углу, сжавшись в комок, чтобы согреться и задремать, но мне это никак не удавалось.
Ближе к рассвету ночная прохлада стала ощутимее, но, несмотря на это, я все же задремал. По всей вероятности, это был не сон и не дремота, а состояние полузабытья измученного существа, так как я неожиданно встрепенулся от непонятных звуков, подобных человеческим голосам. Они были приглушенными и неразборчивыми и медленно приближались к месту моего тайного ночлега. Сразу в моей голове возникло множества догадок и предположений о том, кто это может быть. Не лесные же братья. Да нет же, время теперь уже давно не послевоенное, с тех пор прошло уже более 15 лет. Этого не может быть. Когда я окончательно вышел из полусонного состояния и стал шевелиться, проверяя подвижность своих рук и ног, то почувствовал холод и небольшой озноб. Поднявшись на ноги и тихонько приблизившись к проему ворот сарая, я увидел вокруг густую серую пелену тумана, какая появляется на лугах в предрассветные часы. Вовсю стал напрягать слух и зрение. Я ничего не видел, но явственно слышал приближающиеся человеческие голоса. Вместе с тем я почувствовал, что очень замерз, зубы начали стучать, это мешало сосредоточиться. Неожиданно я разглядел справа от себя два силуэта. Они были как будто слитыми воедино и медленно плыли в тумане, точно на тихоходном транспортере. Эта пара силуэтов была, как будто чем-то связана друг с другом на уровне колен, как спутывают при ночном свободном выпасе у лошадей передние ноги внизу у копыт для того, чтобы они не ушли далеко от хутора или места выпаса.
По мере приближения силуэтов, туман все больше и больше рассеивался под напором наступающего рассвета. И когда пара оказалась передо мной в 20 или 30 шагах, я явственно увидел двух человек: высокого мужчину и меньшего роста женщину. Они несли большой бидон, держа его за ручки с обеих сторон, и, вероятно, останавливаясь для отдыха и разговоров о хозяйских делах. Пара двигалась к шоссейной дороге. Я обрадовался увиденному. Это не приведение, это старики, они тащат молоко в бидоне, им это дается не легко, и поэтому передвигаются они медленно и с короткими остановками для непродолжительного отдыха. На обочине шоссе напротив каждого латышского хутора сооружен деревянный столик. После утренней предрассветной дойки коров хуторяне приносят сюда и ставят на столик бидон или два с молоком. А позже за молоком приезжает колхозная машина и увозит его на переработку в молочный цех.
Да-да, ну конечно, это наверняка Амалия и Григорий Зомберги. Обрадованный увиденным, я чуть было не выскочил к ним навстречу из своего укрытия. Но к счастью, вовремя удержался, ибо своим появлением в полуголом виде в пелене еще не разошедшего предрассветного тумана, я мог их очень сильно напугать, вплоть до инфарктного состояния. Когда они возвращались назад без бидона, туман почти рассеялся. Я увидел их уже более отчетливо. Выйти к ним из сарая я воздержался, но как только они стали проходить мимо меня, издал жалостливый и негромкий звук с обращением. Они это услышали, оторопели, затем, остановившись, обернулись и увидели меня. Я медленно стал приближаться к ним, трясясь от холода.
Вот и наступила минута нашего настоящего диалога и знакомства. Оказывается, они хорошо понимали и говорили по-русски, Как я потом выяснил из архивной справки ГОУ ГАНО и городского архива Салдусской администрации, Григорий Карлович Зомберг родился 15 августа 1882 года в Латвии. Отец привез его в с. Ермолино под Новгород в двухлетнем возрасте. Его жена Амалия из латышского семейства Русис родилась в России 10 апреля 1887 года. Мало того, Григорий Карлович, оказывается, был моим двоюродным дядей по бабушке Карлине Карловне (1891 г. р.), о чем, к большому моему сожалению, в ту злополучную ночь нашей встречи я не знал.
Меня привели в натопленный дом, накормили и уложили спать. Позже Григорий Зомберг показал мне свой хутор с фруктовым садом и большим количеством ульев. Он похвастался, что благодаря своему высокому росту был зачислен в какой-то царский полк и служил в Санкт-Петербурге. В подтверждение своих слов показал висевшую на стене любимую фотографию, на которой он был снят во весь рост в гусарских красных рейтузах. Поспав пару часов, после обеда, я уехал с подарками назад, на хутор Ати. Больше я к Зомбергам так и не съездил.
Позже я начал активно вести поиски семейства Зомбергов, написал свои запросы в Тукумский зональный госисторический архив Латвии, в ведении которого находятся архивные документы этого края, в ГОУ ГАНО и даже в администрацию города Салдус.
Из архива города Тукумс мне прислали уменьшенные и трудно читаемые выписки в формате PDF из каких-то книг c перечислением хуторов в Салдусском районе, где периодически проживал Григорий Карлович Зомберг со своей женой Амалией в послевоенные годы. Мне кажется, что эти выписки никакой особой пользы не дают и интереса не представляют.
ГОУ ГАНО представил мне из своих фондов (Ф. Р-112. Оп. 3. Д. 203. Л. 1–3) информацию о семействе Зомбергов из подворных списков Ермолинского селения Троицкой волости Новгородского уезда за 1927 год, составленных перед проведением сталинской коллективизации:
В подворном списке Ермолинского селения Троицкой волости Новгородского уезда за 1927 г. проходят:
Зомберг Карл, 70 лет. Число едоков в хозяйстве: Ян — сын, 47 лет. Земли в хозяйстве — 7 десятин. Хозяйство входит в Ермолинское сельское общество.
Зомберг Григорий, 39 лет. Число едоков в хозяйстве: Амалия — жена, 39 лет, Герман — сын, 5 лет. Земли в хозяйстве — 3,25 десятин. Хозяйство входит в Ермолинское сельское общество.
Из этой справки следует, что в Ермолинском сельском обществе латышской колонии под Новгородом в 1927 году проживал старый глава семьи Зомбергов Карл (1857 г. р.) со старшим сыном Яном (1880 г. р.) и отделившийся от отца и ставший домохозяином второй сын Григорий (1882 г. р.), в хозяйстве которого значатся жена Амалия и 5-летний сын Герман. Кроме того, там же на соседнем хуторе проживала старшая дочь Карла Зомберга Карлина (1891 г. р.), моя бабушка. В этом подворном списке семейства Зомбергов она не записана, так как была в это время замужем за моим дедушкой Яковом Андреевичем Эглескалном (25.04.1887) и упоминается там же, как «жена домохозяина Эглескалн Якова, 42 года» (выписка из подворных списков за 1927 год о Якове см. в 3-й гл.).
В 1925 году сразу же после случившего пожара нового дома Карлину парализовало на одну сторону, а через 2 года — полностью. Несколько лет она недвижимая лежала дома, а 2 февраля 1932 года умерла в Новгородской больнице (в ЗАГС города Великого Новгорода мне выдали справку о ее смерти). Похоронили Карлину Карловну на латышском кладбище деревни Ермолино рядом с могилой моего прадеда Андрея Ансисовича Эглескална. Ее муж Яков Андреевич Эглескалн не выдержал этих горьких событий, у него произошел психологический надлом, и он запил. Весной 1942 года он с другими латышами Новгородской колонии был вывезен немцами в Германию, работал там конюхом, а по возвращении в Латвию пилил дрова в Ауце на сенном пункте при городской больнице.
Яков Андреевич жил на земле своих предков в одиночестве, чувствуя себя отверженным и подавленным, я думаю, из-за пребывания у немцев в плену во время Первой мировой войны и в рабстве — в Великую Отечественную войну. А может быть оттого, что, приехав из Германии сначала в Яунауце к Зелме Августовне Эглескалн-Преде, не смог там остаться с ней и ее тремя дочерьми, поскольку директорша тамошней школы Мазверсите решительно воспротивилась его благому намерению, и, по существу, выгнала его из этих мест. После этого, разочарованный и отчаявшийся, 63-летний Яков Андреевич отправился в расположенный поблизости город Ауце. Выпив там с горя в очередной раз, вероятно, после получки, он присел в послеобеденное время на рельс железнодорожного пути, попал под поезд и умер 17 июля 1957 года в больнице города Елгавы. О его проживании в Ауце по улице Бенес, д. 26 в течение 4-х лет, с 23 мая 1950 года и до смерти, я узнал от Раисы Зуевой, сотрудницы Зонального госисторического архива Латвии города Елгавы. Позже об этом рассказал мне мой дядя Анс Яковлевич. Он с 1936 года проживал в Мурманске, спустя несколько лет после войны случайно через секретаршу Ермолинского сельсовета обнаружил Тоню Эглескалн в Риге, а через нее и ее маму Зелму Августовну, которая жила в Яунауце и которая написала Ансу Яковлевичу о его отце. Дядя несколько раз ездил в Ауце, помогал отцу деньгами, но тот их тут же пропивал. Дядя приехал на похороны отца, но с опозданием.
Благодаря ответному письму заведующей отдела регистрации актов гражданского состояния города Салдуса Гайсмы Колигиной я нашел своих дальних родственников большой латышской семьи Русис (R;sis) по линии жены Григория Карловича Зомберга Амалии Матисовны, которая также прожила до 1942 года в латышской колонии под Новгородом. В письме от 12 января 2012 года Гайсма Колигина привела свои архивные выписки с точными датами рождения и смерти Амалии (Em;liji) и Григория Зомберга, посоветовала мне связаться для проведения более подробных поисков с племянницами Амалии (Am;lijas m;sas meitas), а также с молодой Дзинтрой Айжвертынь (Dzintra Ei;verti;), работающей учителем в школе-интернате города Кандава, и солидного возраста Илоной Упесюре (Ilone Upesjurе; 1928 г. р.), проживающей в Салдусском районе на хуторе Лиепая волости Гайти (в настоящее время Броценского края). Чтобы не быть голословным, я ограничиваюсь здесь моим переводом с латышского языка письма Гайсмы Колигиной:
Родственники
От кого: Gaisma Koligina (gaisma.k@saldus.lv)
Кому: renovayse@mail.ru
16 января 2012, 16:56
Уважаемый господин Юрий Эглескалн, Вам пишут из отдела регистрации актов гражданского состояния Салдусского края. Я буду писать Вам на латышском языке, так как писать на компьютере по-русски для меня очень долго. В декабре была в отпуске, затем в Латвии были праздничные дни Рождества и Нового года, а в январе нужно было сделать годовой отчет, поэтому только теперь смогла обратиться к Вашему письму.
В архиве Салдусского отдела регистрации актов гражданского состояния нашла регистрацию смерти тети ЭМИЛИИ/АМАЛИИ — (EM;ILIJAS/AM;LIJAS). Эмилия Зомберг, дочь Матиса (Mat;sa meita), родилась 10 апреля 1887 г., умерла 16 февраля 1976 г. в селении Гайти Салдусского района, проживала на хуторе Плесуми; этого дома теперь нет. Ее мужа родственники увезли в другой район, где он также умер, но похоронен в Гайти (abglab;ts Gai;os).
Зомберг Григорий, сын Карла (K;r;a d.) родился 15 августа 1882 г., умер 14 марта 1976 г. Его смерть зарегистрировал Русис Янис (R;sis J;nis), который тоже умер 2 года назад, но нашла его дочь Дзинтру Айжвертынь (vi;a meitu Dzintru Ei;verti;), которая работает учительницей в Кулдигском школе-интернате Кулдигского края. Дзинтре можно задать все вопросы, которые касаются Ваших родственников и их жизни в Латвии. Ей послала также Ваше письмо, теперь ждите от нее ответ.
В Гайти (Gai;os) живет еще племянница Илона, очень старая, но по телефону говорит хорошо, только по-русски не понимает, поэтому ее телефон Вам не посылаю (однако от руки все-таки вписала его номер).
Еще ищу, где в нашем районе жила Ария Эглескалн (;rija Egleskalna), если найду, Вам напишу (здесь речь идет о моей двоюродной сестре Арии, вышедшей замуж за Эдмунда Андерсон, проживавшей после свадьбы на хуторе Ати (A;i) селения Яунауце Салдусского района. В 2013 году она умерла. — Ю. Э.) Да, пишите ответ, если получите мое письмо, пишите в отдел регистрации актов гражданского состояния (dzimtsaraksti@saldus.lv), но не пишите домой.
С уважением (Ar cie;u) — заведующая отделом регистрации актов гражданского состояния Салдусского края: Гайсма Колигина (Gaisma Koligina).
Благодаря приведенным выше сведениям, мне стало известно, что младший сын Карла Зомберга Григорий (Криш), родился 15 августа 1882 года, был домохозяином в латышской колонии под Новгородом и жил в то время поблизости от отца со своей женой Амалией, родившейся 10 апреля 1887 года. Григорий умер 14 марта 1976 года, пережив всего на месяц свою жену Амалию на том же хуторе Плесуми, который мне удалось найти и посетить.
Что касается об упоминавшемся в подворных списках 1927 года 5-летнем сыне Григория Германе Зомберг, то к началу войны ему было уже 19 лет, и его тогда призвали в армию. По рассказам оставшихся в живых после войны родственников он погиб в первый год военных действий на фронте.
Как и предупредила меня Гайсма Колигина, действительно, через пять дней после ее сообщения, 21 января 2012 года, пришло такое же короткое и информативно насыщенное письмо от Дзинтры. Привожу его в моем переводе:
От кого: Martins Aizvertins <eizins@inbox.lv>
Кому: renovayse@mail.ru
21 января 2012, 00:33
Приветствую уважаемого господина Юрия Эглескална!
Вам пишет Дзинтра Айжвертыня. Вы хотите выяснить (уточнить) наше родство — так вот оно такое.
Мой дедушка Жанис Русис (;anis R;sis), брат Амалии, соответственно, его сын Янис Русис (J;nis R;sis) — мой отец. Мой отец Янис Русис находится в родственных отношениях (связях) с Вашим дядей Григорием Зомбергом (мы его называли Криш) и Амалией. Когда Амалия умерла, мой отец Янис перевез Григория в дом своей матери Леонии на хутор Виесатниеки (Viesatnitkiem) в селении Виесату (Viesatu ciem;) и заботился о нем, поскольку он остался один. Когда умер Григорий, мы похоронили его на кладбище в Гайти (Gai;u kaps;t;) рядом с Амалией. Хутор Плесуми (Pl;sumi) как таковой больше не существует. Я общаюсь с двоюродной сестрой моего отца Илоной, которая живет на хуторе Лиепая (Liepaja) волости Гайти (Gai;u pagasta). Она мне сказала, что моей мамы мама Наталья — двоюродная сестра Григория. Их родные встретились в Новгороде.
Если хотите в дальнейшем общаться, пишите на эту е-почту: (eizins@inbox.lv).
С уважением, Дзинтра.
Дзинтра прислала мне 25 января 2012 года второе письмо, в котором на мою просьбу уточнить места рождения и жительства ее прадедов семейства Русис ответила, что больше того, о чем написала в первом письме, она, к сожалению, ничего не знает. По этому поводу мне лучше всего контактировать с племянницами Амалии Илоной, адрес которой мне до того дала Гайсма Колигина, и Иреной, проживающей в городе Салдус по ул. Варавикснес, 65 (Varav;ksnes iela 65). Фамилия Амалии — Русис, поскольку она сестра дедушки Дзинтры Жаниса.
Прочитав второе письмо Дзинтры, я принял решение обязательно поехать к племянницам Амалии в Салдус, а заодно к своей двоюродной сестре Арии, которая как раз проживала в это время с мужем Эдмундом в селении Сатики (Sati;i) по ул. Краста, 2, неподалеку от хутора Илоны Лиепая в той же волости Гайти (Gai;u pagast;). А, кроме того, я только теперь при внимательном многократном прочтении сообщений Дзинтры уловил, что мое дальнее родство с семейством Русис двойное, так как оно проходит по линии жены Григория Зомберга Амалии (в девичестве Русис), а также по линии бабушки Дзинтры Наташи. Наташа, двоюродная сестра моего дяди Григория Зомберга по бабушке Карлине Карловне и дочка (или внучка) неизвестного пока мне брата старого Карла Зомберга. Этот неизвестный мне Зомберг, брат Карла Зомберга, по всей вероятности, также переселился в Россию и жил в латышской колонии под Новгородом.
В конце апреля 2012 года мы с женой отправились в многоцелевую поездку в Латвию по установлению контактов с обнаруженными мной новыми родственниками.
По пути в Ригу заехали в Айзкраукле для встречи со Сподрой и ее сыном Валдисом Медусон (об этом подробнее в гл. 4). Затем мы поехали в Салдус с намерением найти племянницу Амалии Ирену.
Для повышения своего кругозора я обратился к интернету, чтобы познакомиться с городом Салдус. Город расположен на холмах, и в середине между ними осталась после ледникового периода низина, по которой в городе протекает небольшая речка Циецере. Оказывается, у города богатое историческое прошлое.
Фото: Центр города Салдус, где расположена овальная площадка для отдыха горожан и приезжих, окруженная старыми зданиями.
Первый раз в исторических источниках название Салдене от слова «Салдус» упоминается в 1253 году в так называемом Договоре Куршей, по которому Салденский край — «земля между Скрундой и Земгалей» («terra inter Scrunden un Zemgale») отдается в распоряжение Ливонского ордена.
Приблизительно в 1341 году недалеко от Куршского городища Ливонский орден выстроил каменную крепость и название Салдене сменили на немецкое название Frauenburg (Женский дворец). Со временем вокруг замка вырос небольшой городок, о существовании которого свидетельствует христианское кладбище, обнаруженное недалеко от замка.
В 1625 году в замке поселился герцог Фридрих, но свой расцвет Frauenburg пережил во времена правления герцога Якоба (в 1664–1682 гг.). В годы Северной войны, в 1701 году, замок на время стал резиденцией Шведского короля Карла XII. Строение пострадало от нападения шведов уже в 1659 году, а в битвах Северной войны он был полностью разрушен. В результате войн и чумы вымерли все жители городка. Более 100 лет просуществовал Салдусский приход и Салдусское имение.
Восстановление города началось в 1856 году, когда на левом побережье реки Циецере отмерили первые 42 участка для застройки города. Это можно считать рождением нынешнего г. Салдуса. Уже в 1870 году к нему были присоединены еще 114 десятин земли.
Право называться городом Салдус получает только в 1917 году, а с 1950 года — становится районным центром. В Салдусском районе живут приблизительно 39 тыс. человек, из них 12637, или 33% от количества всех жителей, живут в г. Салдус. Oбщая площадь района 2181,7 км2. В радиусе 90–120 км от г. Салдуса (приблизительно 2 ч езды) расположено 5 из 7 крупнейших городов Латвии, в том числе столица г. Рига (110 км), Елгава (80 км), а также крупнейшие порты в Латвии - Лиепая (90 км), Вентспилс (100 км) и Юрмала.
Фото: Герб и флаг города Салдус.
При желании для переговоров и связи можно воспользоваться опубликованными официальными контактами:
– Салдусская городская дума — адрес: Stri;u iela 3, Saldus, LV-3801
телефон: +371 63807280
эл. почта: www.salduspilseta.lv
– Совет Салдусского р-на — адрес: Avotu ielа 12, Saldus, Latvija, LV-3801
телефон: +371 63807900 эл. почта: srp@saldus.lv.
Погода была теплая и солнечная, разгар весны, кругом зелень, цветущие кустарники и яблони. Сначала я решил повстречаться с заведующей отделом регистрации актов гражданского состояния Салдусского края Гайсмой Колигиной, чтобы поблагодарить ее за соучастие в моих поисках, доброе отношение ко мне и письма с очень полезной информацией. Не сразу нашли в низине у небольшой речушки администрацию города и отдел ЗАГСа. Оказалось, что Гайсма накануне нашего приезда сломала руку и находится в местной больнице, но ее помощница связала меня с Гайсмой по телефону, и нам удалось пообщаться. Я передал ей свою благодарность и пожелал скорейшего выздоровления.
Затем мы долго плутали на возвышенной части центра города по объездным улицам, которые были перекопаны для прокладки новых коммуникационных сетей, и, наконец, к часам 14 на окраине нашли нужный нам дом № 65 по ул. Варавикснес. Дом частный и небольшой, такой же, как и соседние, стоял на взгорке в глубине участка за невысоким забором. Ворота и калитка закрыты, звонка нет, как и признаков присутствия хозяев. Пришлось стучать и издавать призывные звуки. Вышла невысокого роста пожилая на вид женщина, а за ней — молодая, но несколько большей комплекции. Объясняю им, кто я, что приехал из Москвы, разыскиваю родственников и хочу поговорить с Иреной. Как оказалось, на встречу ко мне вышла как раз сама Ирена, а с ней ее племянница Гуна, дочь старшей сестры Эльзы.
После моего краткого монолога, они заявили, что не знают никого по фамилии Эглескалн. Однако при упоминании Григория Зомберга и его жены Амалии они проявили ко мне заинтересованность, хотели даже открыть ворота, чтобы я смог въехать к ним на участок. Но я отказался, поставил машину на улице, поближе к забору у ворот, и мы с женой пошли за ними уже с каким-то возбужденным и радостным настроением к их дому. Поступило предложение попить чаю, что было вполне разумно с их стороны. Нас посадили за овальный стол в большой комнате, служившей столовой, как почетных гостей на видное место у окна, из которого они нас и заметили. А хозяйки, я сначала подумал, что это были мать с дочкой, разместились с противоположной стороны. На стене за их спинами были прикреплены навесные шкафчики со стеклянными створками и расставленной внутри на полках посудой.
На диване в углу комнаты справа от входной двери сидел недвижимо пожилой мужчина невысого роста в больших очках с непривычно поднятой вверх головой, не по-старчески прямо выправленной спиной. Благодаря коротко остриженным седым волосам, лоб его казался еще более высоким и открытым. На нем была клетчатая сине-красных оттенков фланелевая рубашка, застегнутая на все пуговицы, а поверх нее трикотажный пуловер с красной вставкой и молнией на груди. Меня с ним не познакомили, по всей вероятности, это был муж Ирены. Он сидел молча. Фамилия его, как выяснилось позже из нашей шумной беседы, была Грассман (Grassman). В разговор он практически не вступал, только пару раз в конце проронил что-то по-латышски.
Ирена, несмотря на свои 74 года, как сказала моя жена, очень даже хорошо для своих лет выглядела, была не худая, но и не полная. Выражение ее округлого лица с небольшой продольной морщинкой на правой стороне было живым, заинтересованным и добрым, короткая стрижка седых волос прикрывала уши и часть лба и походила на паричок. Видно, в доме было по-весеннему еще не совсем тепло, а может быть, по привычке она поверх платья надела красную шерстяную кофту латышской добротной вязки на пуговицах посредине.
Фото: Я с племянницей Амалии Зомберг Иреной Грасмане-Упесюре, внучкой главы большого семейства Матиса Русис. Салдус, 24 апреля 2012 г.
А вот сидящая рядом 54-летняя племянница Гуна казалась достаточно упитанной. Лицо ее с щеками, точно спелые яблочки, светилось радостью и демонстрировало, что до старости ей еще далеко. Щелочки глаз прикрывали такие же узкие линзы очков, а голову украшала короткая стрижка каштановых волос. На ней был джемпер серого цвета с черным узором, напоминающим заячьи следы на снегу.
Фото: Ирена Грассмане-Упесюре со своей племянницей Гуной.
Салдус, 24 апреля 2012 г.
Я начал задавать им вопросы на латышском языке, но они, поняв, что мне интересна их родословная, стали с азартом записывать шариковой ручкой на листах белой бумаги имена своих тетей, дядей и т. д., вплоть до внуков. Более активной при этом была Гуна. Они живо вспоминали имена и фамилии, действительно, большого латышского семейства Русис, как будто знали, что именно сегодня, 24 апреля 2012 года, я приду к ним за этими сведениями.
У Матиса с Анной Русис («Matisam+Annai») было восемь детей: четверо сыновей и столько же дочерей:
1) Ingrids > berni (дети, которых им не удалось второпях вспомнить);
2) ;anis > J;nis > Dzintra (Ei;verti;);
3) Am;lija > German;
4) Fricis > Raimonds > Livija;
5) L;na > berni (дети, хозяйки их не записали, но добавили, что Лина вышла замуж за Якова Пуце, свадьба была в 1930 г.; фотография их свадьбы приведена выше; теперь они живут в доме отца Матиса на хуторе Дзирмаи волости Гайти);
6) Auguste > (Elza+Imants+Ilone+Irena);
7) Niklavs > Elza;
8) Elza > Ernests > ;anis > Eilda.
Мать Ирены Августа Русис по счету была шестым ребенком. Она вышла замуж за Матиса по фамилии Упесюра; у них четверо детей, в том числе Эльза (1924 г. р.), Имант (1926 г. р.), Илона (1928 г. р.) и Ирена (1938 г. р.). Сестра Ирены Эльза вышла замуж за Яна Круминяс, в их семье три дочки, старшая из них — Гуна (1957 г. р.). У Илоны и Ирены только по одному сыну; видно, помехой для увеличения семей оказалась война 1941–1945 годов и тяжелое, голодное послевоенное время.
За этими разговорами и воспоминаниями быстро пробежали три часа, а нам надо было ехать еще к Арии в Сатики; хоть это недалеко, в 15–20 км, но не приезжать же в гости ночью. Пришлось прощаться, хотя осталось много вопросов об Амалии: с кем она приехала под Новгород, об Устинович Зомберг и Наташе Зомберг, которых Ирена и Гуна упомянули в своих разговорах, о Дзинтре Айжвертынь и ее маме Марте, ставшей женой Яниса Русиса. При прощании я сделал на память несколько фотографий гостеприимных хозяев, моих дальних родственников, которые живут вместе со своими близкими в Салдусе и Салдусском районе.
Далее мы отправились к Арии по укатанному, но местами неровному земляному шоссе; хорошо, что весенняя грязь высохла, и пыли еще не было. После селения Гайти свернули влево на неширокую со старым асфальтовым покрытием дорогу, которая вела в селение Сатики, и еще засветло были на месте. В центре селения — 4 кирпичных 3-этажных дома для местных крестьян бывшего крупного колхоза; там, у магазина я расспросил местных жителей, как проехать на ул. Краста, 2. Эта улица последняя и находится справа от центра и далее влево от искусственного пруда, который на карте отмечен синим. Привожу здесь фото карты, которую я обнаружил возле местной администрации во время утреннего знакомства с окрестностями. Она является фрагментом карты земель Гайтской волости (Gai;os nov.) Броценского края (ранее Салдусского района) и включает селения Гайти (Gai;i), Вецгайти (Vecgai;i) и Сатики (Satiki).
Фото: Карта земель Гайтской волости (фрагмент).
Естественно, Ария с Эдмундом и я с женой были рады встрече. К нашему приезду Ария поднялась с постели, а после ужина мы смотрели фотографии в ее толстом альбоме; некоторые из них я перефотографировал себе на мобильный телефон.
Фото: Я с двоюродной сестрой Арией Яновной Эглескалн-Андерсон (26.08.1933 г. р.). Селение Сатики Гайтской вол. Броценского края, 25 апреля 2012 г.
Ария практически все время лежит в постели, заглушая боли в теле лекарствами, запахом которых пропитана ее комната. Эдмунд, бедняга, в молодости неунывающий, сильный и веселый, теперь заметно постаревший, полысевший и без зубов, старательно, как может, ухаживает за ней, ходит в магазин за продуктами, готовит еду и дает по часам нужные ей лекарства. Благодаря его стараниям во всех комнатах и на кухне поддерживается чистота и порядок.
Эдмунд Андерсон (18.12.1931 г. р.), муж Арии Эглескалн. Селение Сатики Гайтской вол. Броценского края, 25 апреля 2012 г.
Дом добротный и теплый, из красного кирпича; под жилой частью устроены гараж для машины, мастерская и подсобные помещения и отдельно — котельная на дровах. В доме есть индивидуальное отопление, водопровод и канализация. Окна большие, а потому комнаты светлые.
Несколько лет тому назад они с родителями уехали из Ати в селение Ошкалне, где Яунауцский сельсовет предоставил им жилплощадь в большом бревенчатом доме на 2-м этаже. После смерти Зелмы Августовны и отца Эдмунда племянница Дзинтра, которую Эдмунд растил после смерти своей сестры, перевезла их в свой дом в Сатики. Дзинтра закончила пединститут в Лиепае, вышла замуж, потом развелась, а второй муж построил для них новый дом в районе с. Вецгайти (на карте оно находится примерно в 4 км вверх и вправо от с. Гайти по шоссе из Салдуса в Бене). Там Дзинтра работает директором средней школы. Ее дочь живет в Риге, увлекается мотоспортом. Раньше она иногда приезжала; в доме хранятся ее многочисленные призовые кубки.
Утром я искупался в расположенном под горкой водоеме у старой заброшенной мельницы, потом вчетвером позавтракали в светлой кухне. Мы с женой осмотрели местные достопримечательности, а затем поехали на встречу к другой двоюродной сестре Амалии Зомберг Илоне.
Миновав плотину у мельницы по проселочной дороге, на перекрестке с шоссе свернули влево. Проехали много километров, высматривая по дороге указатель с надписью «Хутор Лиепая», но так его и не нашли. Потом заметили у придорожного хутора женщину, подъехали к ней и расспросили, где находится хутор Лиепая и средняя школа. Поскольку она с мужем живет здесь недавно, и здесь в округе они еще не всех знают, то мы решили вернуться в обратную сторону на встречу с директором школы Вецгайти племянницей Эдмунда Дзинтрой.
Школа расположена недалеко от дороги, здание трехэтажное, перед ним деревья и площадка для автостоянки. Я пошел на разведку. Через окна цокольного этажа просматриваются столовая с кухней и спортзал. На лестничной клетке спрашиваю молодую женщину со шваброй в руках, как найти директора школы. В ответ слышу, что Дзинтра сегодня утром уехала в Ригу на совещание, приедет после обеда. Да, не повезло мне, ждать до вечера нет смысла. Тогда я спросил, не знает ли она, где расположен хутор Лиепая. Женщина сразу обрадовалась, заслышав про этот хутор, и вызвалась (с условием, что я привезу ее назад) поехать с нами, так как ее дом находится рядом с домом Илоны, которую она хорошо знает. Поскольку мы с женой особо никуда не спешили, то я согласился. В машине наша проводница рассказала, что работает в школе учительницей младших классов и подрабатывает уборщицей.
Снова проехали перекресток, на который мы выехали утром из Сатики, и через пару километров увидели слева у большого валуна указатель с надписью «Хутор Лиепая», свернули налево и через 400 м подъехали к двум домам. В тот, что стоял впереди, — двухэтажный, недавно построенный — направилась обедать наша сопровождающая. А нам она показала на расположенный слева небольшой и приземистый старый домишко из бревен с небольшими окошками, в котором живет Илона.
Я с племянницей Амалии Зомберг Илоной. Хутор Лиепая Гайтской вол. Броценского края, 25 апреля 2012 г.
В принципе, я уже почти все знал про семейство Русис, но поговорить с Илоной хотелось. Жена осталась у машины, а я пошел к дому. Стучу в дверь, ко мне сразу выходит сама хозяйка хутора. В доме никого больше не было. Вошли в столовую-кухню, как я и предположил, не сильно освещенную. Пришлось изъясняться по-латышски, используя мой минимальный запас слов из бытовой лексики. По дружелюбному и ласковому тону Илоны я сразу понял, что та уже знала от позвонившей младшей сестры о моем посещении ее дома в Салдусе, о нашей продолжительной беседе о родственниках из семейства Русис, о моем желании узнать что-нибудь об Амалии, а также о том, что я должен заехать и к ней на хутор. Это несколько помогло и упростило наше общение.
Не помню, пили мы чай или нет. Илона сразу же положила передо мной толстый семейный фотоальбом. Она показала свой латышский паспорт, выданный 9.07.1996 г. отделом гражданства и иммиграции Салдусского района, в котором записано, что Илона Алма родилась 25 февраля 1928 года. Передо мной сидела 84-летняя, по виду не унывающая, крепкая и здоровая женщина. На ней были две шерстяные кофты, одна застегнута на молнию, а вторая надетая поверх, темно-синяя машинной вязки, распахнута. Видно, в доме еще прохладно, особенно в ночное время; а так как дрова дорогие, то для экономии средств печь топится экономно, в основном при приготовлении пищи.
На одной из фотографий альбома Илона заснята после войны примерно в 1956 году молодой мамой с сидящим на ее коленях белокурым трехгодовалым сыном Ансисом, одетым в клетчатую светлую рубашечку с длинными рукавами на белых пуговичках. Илоне 28 лет, она смотрит радостно вперед и немного вверх перед собой. Округлым лицом и заплетенной вокруг головы косой чем-то похожа на известную политическую деятельницу Украины Юлию Тимошенко.
Под конец нашего общения я увидел интересную свадебную фотографию мамы Илоны Августы Упесюре со своим усатым и решительным мужем. Имя и возраст его она мне не назвала. Августа, я предполагаю, родилась примерно в 1900 году, а фото было сделано в 1921-м, наверняка, в городе Салдус. Илона была третьим ребенком в этой семье.
Я решил поместить здесь эту фотографию, поскольку жених и невеста, крестьяне тогдашней Латвии, были одеты со вкусом и выглядели прилично и достойно; интересно видеть, как выглядели и одевались латыши почти век назад.
Фото: Свадебная фотография Августы Упесюре, мамы Илоны,.
город Салдус, 1921 г.
Живого разговора у нас с Илоной, к сожалению, не получилось из-за языкового барьера. Вскоре подошла молодая соседка-учительница, которой надо было возвращаться на работу. И мы через минут 40 уехали от Илоны. Эта поездка в Латвию весной 2012 года была не бесполезна для меня и моих поисков.
Ну, а теперь возвращаюсь к рассказу о хуторе Ати (A;i) около Яунауце, в котором жили Зелма Августовна со средней дочкой Арией, зятем Эдмундом Андерсоном и его отцом.
Жилой дом хутора Ати был построен до войны из бревен, а позже снаружи оштукатурен по дранке. Был он широкий и длинный, с высокой и крутой двухскатной крышей, покрытой дранкой в виде дощечек небольшого размера.
Фото: Зелма Августовна Эглескалн (Преде) с дочерью Арией Яновной. Хутор Ати, с. Яунауце, Салдусский р-н.
В плане дом размером 9;24 м, по длине разделен на три функциональные части с отдельными входами. С южной стороны расположены апартаменты для молодых со светлыми обоями, большим зеркалом, гардеробным шкафом, современной и старинной (вероятно, из барского поместья) белого цвета мебелью, и самоткаными дорожками на полу. В противоположной стороне дома разместились кухня с большой печью и плитой для приготовления еды для членов семьи и варки корма в котлах для животных, а также длинным обеденным столом с лавками, и спальные комнаты стариков. Посередине в длину дом разделен на две симметричные половины с отдельными входами. В северной половине разместились хлебные закрома, коптильня, кладовка с подвешенными копченостями и баня, а в южной — две жилые комнаты, в одной из которых (передней, проходной) жила раньше мать Зелмы Августовны Юлия Преде.
До Яунауце я обычно добирался рейсовым Лиепайским автобусом из Риги или Салдуса, который проезжал мимо два раза в сутки, утром и вечером в 8 и 20 ч., а до хутора шел пешком через низкорослый смешанный лес по узкой дороге с наезженной конными повозками колеей. Погода в начале июня всегда теплая и солнечная с сочной зеленью, запахами луговых цветов и щебетом птиц. Так что такая прогулка в одиночестве после шума большого столичного города, нервного и напряженного состояния во время экзаменационной сессии, была истинным наслаждением.
Кстати, в первый раз я добирался до Яунауце по-другому, поскольку еще не знал, что в Риге живет старшая дочь Зелмы Августовны Тоня Эглескалн, и у меня был только деревенский адрес. Сначала доехал утром из Риги на проходящем поезде до Ауце, а потом, узнав, что рейсовый автобус днем не ходит, отправился пешком до Яунауце. И прошел с большим удовольствием 16 км по пустынной дороге под лучами ласкового июньского солнышка, разглядывая по пути окрестности незнакомого латышского ландшафта с зелеными и цветущими полями, пением птиц и иногда встречающимися невдалеке от дороги редкими хуторами. Приезд мой на хутор был для его обитателей неожиданным, так как заранее я их об этом не предупредил, просто сдал экзамены досрочно и решил сделать сюрприз. О дороге на хутор Ати спросил в Яунауце. При приближении к дому меня встретила ожесточенным и угрожающим лаем большая собака, и я долго топтался на месте. На лай, наконец, вышла Ария, узнала меня и очень обрадовалась. Был выходной, поэтому все были дома. Меня накормили и долго расспрашивали о моих делах, учебе и о маме. Для меня вся обстановка была в диковинку, и я осматривал все сначала внутри дома, а потом снаружи. Спать меня решили отправить в пустующие две комнаты со стороны сада, за стеной от которых находилась светелка Эдмунда с Арией.
Было уже поздно, стемнело, когда мы после ужина наговорились и разошлись спать по своим секторам. Входы в комнаты Арии и тети Зины располагались по краям дома с северной стороны, со стороны леса; а в мои — в середине дома с противоположной южной. Когда я остался один на улице, да еще в незнакомой обстановке и под впечатлением того, что там, где я буду спать, умирала бабушка Юлия, мне стало как-то не по себе. Я проскочил проходную комнату, где раньше была кровать бабушки; свет не зажег, потому что не знал, где выключатель. В темноте разделся и лег в постель. Думал, что сразу усну, ведь со времени моего отъезда с Рижского вокзала в Москве прошло уже более суток, и я чувствовал небольшую усталость. Однако сразу заснуть не удалось, в голове проносились новые события и впечатления.
А потом я почувствовал, что меня кусают какие-то насекомые. От укусов начал сначала ворочаться, а затем и чесаться. Оказалось, что это были мелкие вездесущие противные черные блошки. Они стремительно перемещались в складках простыни, и каждый раз я чувствовал их укусы на теле в новом месте. В конце концов, я заснул, правда, не знаю, через сколько часов я проснулся в темноте от своего крика. Сначала он был во сне: приснилось какое-то привидение, пытающееся задушить меня. Я как бы чувствовал это во сне и начал отпугивать его. Мои попытки отпугнуть привидение ни к чему не приводили, я не слышал своих слов, которые, точно вата, застревали где-то внутри меня. От испуга я пытался закричать как можно сильнее, но вместо этого крика исходило какое-то мычание. Я запаниковал и еще больше напрягался, чтобы закричать, как можно сильнее. Видно, звук моего внутреннего крика начал вырываться наружу и я, в конце концов, проснулся от него. После пробуждения и осознания увиденного сна и того, что я кричал не только во сне, но и наяву и даже проснулся от этого крика, мне было не по себе. Вероятно, такой сон возник в связи с вечерними разговорами об умершей бабушке, комната которой была проходной и совсем рядом с моей. В голове пронеслось предположение, может быть, оно появилось уже до того, как я пошел в наступивших сумерках на новое, неизвестное для меня место ночевки. Мало того, возникло подозрение, что со мной поступили так для испытания. Меня разместили в это изолированное от всех пространство, вход в которое находился с противоположной стороны, и никто, в случае угрозы или опасности, не смог бы прийти мне на помощь. Потом до меня дошло, что если я кричал, то Ария и Эдмунд тоже, возможно, проснулись, так как их комната была за перегородкой, правда, с противоположным входом. Почему из них никто не покричал и не постучал мне. От воспоминания и восстановления картины произошедшего со мной я чувствовал себя отвратительно. Хорошо, что в июне ночи короткие. Стало светлеть за окном, и я начал успокаиваться, а через некоторое время как-то незаметно уснул. Почему-то под утро я уже не чувствовал укусов блох. Наверно, они насытились, попив моей крови. Наутро, когда я вошел в просторную комнату, где был большой обеденный стол, Эдмунд хмыкнул мне на встречу и весело спросил: «Тебя что, ночью медведь давил? Ты отчаянно и громко кричал». В оправдание пришлось что-то выдумывать.
На хуторе все поднимались очень рано, «с петухами». Старикам надо обслуживать скот, а молодые уезжали на велосипедах на свои работы, Ария в сельскую библиотеку и клуб в Яунауце, позже в Ошкалне, а Эдмунд, будучи дорожным мастером, на ремонт и строительство новых участков шоссе федерального назначения Рига–Лиепая. Тетя Зина задавала корм скоту и курам, доила коров, наливала молоко во фляги, которые они потом с отцом Эдмунда грузили в телегу. Отец в предрассветном утреннем тумане каждый день вез через лес молоко на переработку в молочный цех центральной усадьбы в Яунауце. Там это молоко записывали в учетную книгу и возвращали бидоны, наполненные обратом. В конце месяца они получали деньги за сданное молоко. Тетя Зина выгоняла за хутор в поле коров с длинной цепью на шее. На конце цепи был металлический штырь, который она загоняла в землю таким образом, чтобы коровы не имели возможности куда-то уйти с этого места и вынуждены были объедать в течение нескольких часов траву в ограниченном длиной цепи круге. Спустя несколько часов, когда коровы выедали траву в этом кругу, их перевязывали на другое место со свежей травой. Я был очевидцем, как в жаркое время к полудню, когда мухи и оводы безжалостно впивались в незащищенные места тела, особенно вокруг глаз и морды, коровы начинали неистово мычать и буйствовать, срывали цепь со штырем из земли и, задрав хвосты, ошалело мчались к хутору, чтобы спрятаться от кровососущих насекомых в сарае.
При возвращении на хутор из Яунауце отец Эдмунда шел на луг косить траву для прикормки коров в дневные и вечерние часы. Затем старики отправлялись в дом, завтракали и отдыхали, мне кажется, даже спали. Во всяком случае, когда я просыпался и приходил завтракать, в доме никого не было видно, кругом была тишина, на столе меня ждал свежеприготовленный обильный завтрак с яичницей и кусками домашнего поджаренного мяса на большой сковороде, черный подовый хлеб и литровый кувшин какао. В то время я очень любил пить молоко, но здесь, на хуторе, выпивал полчашки какао, чтобы не обидеть заботливых хозяев; а потом брал стоявшую неподалеку трехлитровую кринку со свежим парным молоком и опустошал ее, иногда не до конца (а в обеденные жаркие часы, да еще после продолжительных пробежек, я умудрялся выпивать столько же прохладной и немного кисленькой путры).
Солнце было уже высоко и заглядывало в небольшое окно темной большой кухни-столовой. Я выходил из дома на свежий уже прогретый солнцем воздух. Утренний туман и роса, даже у близлежащего леса, давно исчезли.
В институте я на первом курсе с первого семестра начал ходить в легкоатлетическую секцию и осваивать бег на средние дистанции. Мой тренер Авилов перед летними каникулами всегда советовал не забывать о тренировках и бегать при возможности кроссы на природе по пересеченной местности. Так что у меня надолго осталась привычка брать с собой кеды и бегать при любой возможности, когда я куда-нибудь уезжал из Москвы. А тут на хуторе для таких пробежек было полное раздолье. Я надевал кеды и шорты, считавшиеся здесь предосудительным одеянием, возбранявшимся тогдашней властью даже в Москве, отвязывал Джека, и мы убегали в неизвестные, но любопытные для меня окрестности за многие километры от хутора. Однажды, пробегая мимо большого сарая для сушки сена, я увидел местных женщин, работавших там. Они тоже заметили меня и, по всей видимости, за моей спиной активно обсуждали мое неожиданное появление в шортах и с голым торсом. Потом мы пробежали еще километров 10 в сторону авиаполигона в поисках речки, которую я так нигде по пути и не обнаружил. Я очень любил тогда купаться. На границе полигона мы пробегали мимо одинокого, довольно-таки удаленного и, как мне показалось, заброшенного хутора. Подбегая к хутору Ати уже изрядно уставшим и вспотевшим, я увидел поджидавшую меня, около дома взъерошенную Арию. Она театрально вскинула руки вверх взволнованно и эмоционально запричитала: «Милый Юрочка, как хорошо, что ты прибежал. Я полчаса назад была в правлении и услышала разговоры о том, что звонил хозяин хутора у полигона и сообщил, что поблизости бегает странный обезумевший голый человек с волком. Он просил прислать людей, чтобы поймать его и связать. Я видела, как трое наших забрались в машину, прихватив толстую веревку, и поехали туда по вызову. Когда я это услышала, сердце мое содрогнулось, я подумала, а не тебя ли они хотят поймать, и скорей покатила домой на велосипеде, чтобы увидеть тебя и, если надо, поехать за ними, чтобы спасти тебя». Через день или два я уехал из Ати в Москву и не узнал, чем закончилась в колхозе эта история с диким волком и голым безумным человеком.
Следует отметить, что все это происходило в середине 60-х годов XX столетия, когда еще не было в сельской местности телевидения, интернета и мобильной связи. Обитатели хутора ложились спать после плотного ужина с наступлением темноты. К вечеру дел в хозяйстве всегда много: надо накормить животных и подоить коров. Помню, как тетя Зина по вечерам, выходя из сарая с полным подойником, зычно звала своих любимчиков, в том числе и меня: «Юри, Мури и Джек!», наливала каждому с лихвой в соответствующую посуду свежего теплого парного молока. Это было неповторимо. Потом приезжали с работы Ария с Эдмундом, все ужинали и расходились на ночлег.
После неудачного опыта первой ночевки мои бессонные ночи на хуторе продолжались. Я тогда сразу же пожаловался, что начал кричать от недостатка воздуха в помещении дома и перевозбуждения от укусов осатаневших блох, почувствовавших свежую кровь. При этом я заявил, что буду спать на сеновале. Никто, естественно, против этого возражать не стал, и я еще засветло устроил себе там широкую постель с подушками и простынями. Я и не подозревал, что поменял, как говорят, «шило на мыло». Конечно, было немножко не по себе в перспективе остаться одному в темном сарае, да еще вблизи леса, в котором могли, как мне казалось, прятаться «лесные братья». После позднего ужина, когда все уже разошлись по своим местам, я в темноте забрался по лестнице на сеновал, пролез аккуратно на коленках к своей постели, чтобы на нее не насыпалось сено, разделся, прикрыл простынею полуголое тело и стал прислушиваться к непонятным шорохам снизу. Чем больше я вслушивался, тем неспокойнее мне становилось, потому что шорохи показались мне необычными, они все время менялись. Я слышал какие-то мягкие и неспокойные перетопы, поскрипывания, чмокания, приглушенные и чередующиеся, то короткие, а то неожиданно длинные вздохи, как будто там внизу кого-то молча подминали и пытались придушить. Чем больше я вслушивался в темноте в эти странные звуки, тем быстрее улетучивалось мое сонное состояние, а на смену ему приходило все возрастающее возбуждение. Голова моя гудела. В эти минуты неожиданно для себя я почувствовал на своем теле укусы от переползающих по мне мелких тварей. Они полностью захватили мое внимание. Я пытался поймать их в темноте, но они стремительно исчезали. Укусы были аналогичны укусам мелких блох, которые меня досаждали во время первой ночевки в доме. Иногда мне удавалось поймать насекомое, размер которого я улавливал на ощупь и которое пытался растереть пальцами, но никак не удавалось понять, что оно собой представляет. Воюя с этими насекомыми до рассвета, в конце концов, я утомленный заснул. А может быть, они кусались только в кромешной тьме, и с рассветом попрятались. Проснулся я, когда солнце поднялось уже высоко и ласково все прогрело. На открытом воздухе мои ночные мучения сами собой исчезли, а, проанализировав ночную ситуацию, я понял, что ночью шорохи и стоны подо мной в сарае издавали животные, и их при этом так же, как и меня, кусали большие, так называемые «коровьи» блохи.
Вспоминая эти мои посещения хутора Ати, до меня дошло позже понимание истинной цены сельской жизни. Какой же идиллией кажется деревенская жизнь со стороны и как она непроста на самом деле в ежедневной борьбе за существование и выживание!
10.08.2016 Юрий Эглескалн