Иванко кружит вокруг Марьянки, глаз не сводит.
Из-под алой ленты, перехватившей высокий люб, падают две темных косы, звенят монистами. Глаза черные с поволокою, ой, погибель парубкам.
Высока Марьяна на диво, и тонка, как тростинка. Но нет в ней сухоты-тощавости слабой. Нежны и округлы руки ее и кожа на лице отливает персиком, наводя на грешные мысли, если так прекрасно то, что наяву видно, как же искусительно -повадчиво то, что скрыто яркой одеждой...
Вот и мается Иванко, потеряв покой. Отыскал он среди ночных звезд ту, что смотрит на него глазами Марьянки, зовет-завораживает.
Но не смотрит на него Марьяна, смотрит в небо высокое, где кружит орел степной, учит летать двух вылетков.
Скрывает тайну взрослую юное сердце Марьяны, и потому скучен ей Иванко со своей преданностью и глубокими вздохами.
- Марьянка, - не выдерживает парубок, - пойдем погуляем по над яром.
Издавна повелось в их селе, что влюбленные гуляют над яром высоким, где кружат голову дали золотые в дымке туманной.
Но не слышит его дивчина, мимо глядят ее глаза погибельные, не видят Иванко. Уходит прочь она, и уходит вместе с ней счастье его. Столбом стоит Иванко, смотрит вслед, видит, как качаются косы тяжелые, звенят монистами, ждет-надеется, может, вспомнит о нем и оглянется Марьянка. Но все дальше уходит она, вот уже и монисто не слышно, и скрывается за деревьями белая сорочка ее с вышитыми цветами невиданными, гаснет алая лента на голове.
Никого не любит красавица, ни с кем не ходит по над яром, не смеется по вечерам, как прежде. Строг и суров взгляд ее не по годам, а ведь только шестнадцать весен пролетело над темной головкой ее. Натолкнувшись на взгляд этот, теряются и бойкие парубки, боятся подойти, и только Иванко смеет подойти поближе и разговаривать с Марьянкой в надежде, что вернутся былые счастливые дни, и вновь рассмеется она легко и беззаботно.
...А Марьяна меж тем шла туда, куда вело ее сердце. Теперь, когда никто не видел ее, совсем другим стало лицо ее. Смятение и радость были теперь на нем. Загорелся румянец зарей, ярче засияли очи, и трепетно забилась голубая жилка на нежной шее.
Вот и дуб высокий на окраине леса. Спряталась за ним Марьянка, смотрит украдкой, как учит верховой езде двух малых своих сыновей козак Дмитро. Слышит голос его низкий, с ума сводящий. Видит руки его сильные, темным загаром покрытые, уверенные и бережные. Вот уже несколько лет, как умерла при родах жена его, но выжили двое сынов их... Помнит их свадьбу Марьяна, шумную раздольную, веселую. Помнит тоску свою непонятную, охватившую ее пеленой черной, когда взял на руки Дмитро свою жену- красавицу Оксану, и жадно целуя, унес в дом свой...
После того, как схоронил на высоком берегу свою отраду, пропадал он несколько лет, а где? только ветру известно. Марьянка бегала к матери его, носила гостинцы малым. Те росли, насупившись, потому как несладко было, но горой стояли друг за дружку, опорой братской.
Марьяна слышала, что вернулся Дмитро, но странная обида мешала ей теперь даже взглянуть на него. Она перестала навещать его мать, камнем лежало что-то на душе, мешая вздохнуть и задыхалась она по ночам в странном томлении, желая чего-то, о чем и не ведала. Подружки, собравшись вместе, рассказывали полушепотом тяжелые стыдные истории, но не слушала она их, потому что в ее мире не было и не могло быть такого.
... Нестерпимо жарким выдалось то лето, все сохло и никло, сгорая в призрачных лучах солнца.
- Ну и пекло, - говорили козаки и спорили, столь же жарко в аду, сойдясь во мнении, что на земле, пожалуй, пожарче будет.
Марьянка нашла укромное место у омута и бегала туда по вечерам, чтобы смыть этот палящий зной, охладить разгоряченное, то ли солнцем, то ли еще чем, тело.
...Она купалась в своем омуте, как услышала голоса. Мужской и два мальчишеских. И прежде чем она поняла, кто это, тело отозвалось на этот низкий звук, и она задрожала так, что волны пошли вокруг. Не выдержав, она легла на воду, и юная грудь ее открылась небу. Вода, теплая поверху, ласковым прикосновением омыла нежную кожу, и она опять задрожала, как будто его руки коснулись ее. Вода струилась, голос его звучал, и она плыла в этих звуках в сладостном забытьи. Тут ее голова уткнулась в ветви, свисавшие вниз, и пришла в себя Марьяна, услышала плеск воды, счастливый визг и смех его детей, и безумное желание увидеть его неудержимо овладело ею. Выбралась на берег, дрожа от прохлады воздуха и страха, и раздвинула ветви. То, что увидела, отозвалось в ней таким потрясением, что без сил опустилась на землю, не замечая, как острый сучок вонзился в ногу. Но даже с закрытыми глазами видела Марьяна его широкую грудь перевитую мыщцами, видела крепкие бедра и сильные ноги, такие белые, по сравнению с загорелыми телами его сыновей. То темное, что рассказывали подружки, вдруг открылось ей совсем иным, томительно неудержимым и манящим, перед чем не было сил устоять...
Марьяна не помнила, как пришла домой. Очнулась только, когда задела пораненную ногу, и увидела, что кровь давно сочится из раны, и след ее отмечен красными каплями. Рана зажила быстро, но шрам остался и Марьяна касалась его с благоговейным страхом.
А Дмитро не замечал ее. Правда, и она избегала его, замолкала, когда он показывался на улице и пряталась где-нибудь в тени. Это привычка быть тихой овладевала ею все сильней, и она покорилась, не замечая, что все чаще стремится остаться одна.
Как хорошо было сидеть в тени цветущих деревьев и мечтать о нем. Ей грезилось, как он целует ее, и невинные губы ее раскрывались навстречу, грудь жаждала его прикосновений и она расстегивала сорочку, обнажая ее. Ветер касался острых вершин, и напряжение было таким мучительным, что стон вырывался из ее уст, и она кусала их до крови, пытаясь одной болью погасить другую.
А потом пришла осень и теперь холодные капли били по обнаженной груди, и сладость этого только возрастала. А когда лег первый снег, она с с восторгом увидела, как на горячей груди ее тают снежинки, превращаясь в сверкающие капли.
А потом опять пришла весна, отзываясь неведомым прежде томлением.
Но Дмитро по-прежнему не замечал ее, и тогда она пошла к знахарке с просьбой дать ей приворот. Та, сидя в темном углу своем, среди сухих веников и снопов трав, внезапно поднялась, и молча вывела Марьяну на свет. Посмотрела в ее погибельные очи, и сказала, как отрезала.
- Приворота не дам. И выбрось это из головы. Любовь можно взять только любовью. Без любви только сухота наводится.
Повернулась, вошла в хибару свою, и дверь закрыла. Слышала Марьяна, как задвинулся засов. Но не послушала дивчина знахарку. Когда отец собрался на ярмарку, упросила его взять с собой. Много чего продавалось на базаре, воздух гудел и звенел от голосов зазывал, а Марьянка все искала укромное место, где сидели ворожеи да колдуньи...
Вдруг услышала у самого уха: что ищешь, красавица? Вздрогнув, повернулась Марьяна. Увидела темное лицо с горящими глазами, усмешкой, похотливо исказившей рот. Отшатнулась она, пошла быстрее, но голос не отставал, летел следом, шептал слова постыдные. И тогда не стерпев, побежала она к отцу. Смеялись люди: куда бежишь, дивчина?, но она только быстрее летела прочь. Голос отстал, потерялся в толпе, но Марьяна остановилась только тогда, когда увидела отца. Схоронилась среди купленных товаров, только и успела вовремя, видела, как прошел неподалеку темнолицый, оглядываясь по сторонам, искал ее. Тяжелое чувство пригнуло к земле. Никогда и не думала невинная душа ее, как ужасен может быть мужчина в похоти своей.
- Тату, поедем домой, - взмолилась она, когда отец подошел поближе. Тот вгляделся в лицо дочери, увидел, как бледна она:
- Али обидел кто?
Но заметив как вздрогнула его любимица, не медлил более ни мгновения. Взобрался на козлы и звонко хлестнул плетью в воздухе.
Марьяна спряталась поглубже, и не видела ничего, только по звуку подков догадываясь, где они едут. Отец, оглянувшись пару раз на нее, только покачал головой: крепко же кто-то напугал его дочь-голубку.
Несколько дней не выходила из хаты Марьянка. Все казалось ей, что бродит неподалеку темнолицый, ищет ее. И небо было сумрачным, обрушивалось холодными ветрами, гремело далекими грозами, обходя их село стороной.
Но вот потеплело к вечеру, и утро следующего дня выдалось легким да светлым.
Марьянка подошла к окну, распахнула его, да и впустила вместе с каплями росы всю его свежесть и радостный свет. Хорошо было вокруг, хорошо было и на душе Марьянки. Она и выбралась в окно, прямо в цветущий сад. Не удержалась и запела песню, что рвалась прямо из сердца.
Услышал ее проходивший мимо Дмитро, остановился поневоле, да и спросил: Что за пташка поет поутру?
Рассмеялась Марьянка, вышла из-за деревьев, да и посмотрела погибельными очами своими прямо в душу Дмитро.
... Золотой изобильной осенью играла и пела их свадьба. Все радовались, только Иванко сначала сидел хмурой тучей, но потом и он оттаял и повеселел, да, и как не повеселеть, когда такая сладкая, да тягучая вишневая наливка в изобилии льется из прозрачных кувшинов.
А когда остались они с Дмитро одни, Марьянка, погасив огонь в крови своей, разожгла пожар в его крови так, чтобы забыл он обо всем на свете, не напрасно же звенела капель над ней, да дождь быстрый, да ветер привольный, не напрасно журчала речка, да загорались зори утренние...
Много тайн хранит сердце девичье, когда выбирает своим солнцем любовь.