Эта история началась уже давно. Сколько себя помню, столько же помню рядом с собой торопливую услужливую тень- соседский мальчик Джона. Он бегал за мной, как хвостик и порядком надоедал, даже, можно сказать, раздражал. Куда я, туда и он, как ниточка за иголочкой. До сих пор не понимаю, что он во мне нашёл. Хотя догадываюсь, что ему нужен был не столько я сам, как Бартоломью Паркер младший, сколько интересен и притягателен весь тот мир благополучия, который я для него олицетворял .
Скажу сразу, что, волею судеб, сидели мы на разных концах сословной песочницы. Я с той стороны, куда песок привозили беленький, очищенный, прибрежный,а он вынужден был лепить свои куличи из строительного песка, изрядно загаженного бездомными животными. Это все образно выражаясь, конечно.
Да и соседями мы оказались чисто случайно. Жили мы на одной улице фешенебельного района Нью Йорка, с той лишь разницей, что моим родителям принадлежал огромный, помпезный особняк в викторианском стиле, а Джона вместе со своей мамой обитали в доме напротив, но принадлежала им там всего одна малюсенькая комнатка для прислуги.
Ох, и злющая же там была хозяйка- миссис Абрахам. Все время она только и делала, что отчитывала прислугу. Орала так, что слышал весь квартал. А все это было по той простой причине, что ее муж страшно гулял и безбожно просаживал в компании «достойных» девиц состояние, которое досталось ему в качестве приданного . Видимо, этот факт настолько портил ей пищеварение и нервы, что никакие дорогущие таблетки были не в силах усмирить её праведный гнев, вот тогда- то и доставалось горничным больше всего. Не в состоянии достать своего мужа, она срывала злость на тех, кто оказывался рядом в тот момент. Тогда главным и спасительным для всех домочадцев было оказаться в нужное время в нужном месте, тобиш подальше от припадочной хозяйки. Джона в такие моменты просто смывался из дома, потому что терпеть визг миссис Абрахам было невыносимой пыткой.
Мама же его, напротив, была женщиной тихой, даже, казалось, затравленной. Она ассоциировалась у меня с мышкой. Такой маленькой, серенькой, по возможности незаметной. Всегда в одном и том же чистеньком, но, скорее всего, штопанным-перештопанном сереньком платьице. Очень быстро передвигалась она по нашей улице, непременно вжав голову в плечи, как- будто извиняясь за то, что она,вот такая вот, идёт по нашему тротуару, как- будто, извиняясь, в целом вообще за сам факт своего существования. Она изо всех сил старалась, чтоб у Джоны было все необходимое, но этого все равно было недостаточнонем. Он был смыслом её трудной жизни, центром, вокруг которого крутилось все и ,прежде всего, она сама. Даже имени её я не запомнил, наверное потому, что она всегда казалась мне какой-то жалкой и незначительной.
Мои же родители, напротив, были людьми весьма значительными,с туго набитым кошельком и выработанной годами привычкой распоряжаться людьми так, как им заблагорассудится . В их мире все продавалось и покупалось, все имело свою цену, что определенным образом несомненно не могло не развратить их бессмертные души. Вседозволенность благополучно стерала границы между тем, что такое » хорошо» и, что такое «плохо». Хорошим считалось все, что хотелось получить. На желаемый объект автоматически ставили клеймо с надписью «одобрено». Плохим же могло быть только одно- отсутствие денег!
В частную школу для мальчиков из состоятельных семейств возили меня на огромном папином ролс ройсе- предмете его нескончаемой гордости. Ко мне был приставлен штат специально выписанных из соответствующих мест гувернеров, к каждому из них всенепременно должен был прилагаться увесистый конверт с рекомендациями. Следили они за мной исправно, бесконечно перепроверяя моё дневное расписание и, делая так, чтобы я ни в коем случае не напоминал о своём существовании миссис Паркер. За это они получали, надо сказать, увесистое жалованье. Папочка не скупился, лишь бы нервы его драгоценной супруги были в порядке. Отмечу, что все , что тем или иным образом касалось маминых нервов, обходилось моему папе- толстосуму в кругленькую сумму. Для маминого покоя просто необходимы были разнообразные украшения, непременно по баснословной цене. Я полагаю, что стоимость очередного её колье вполне могла ровняться годовому бюджету какой-нибудь небольшой африканской страны. Также мама нуждалась в армии лучших модисток города, лучших цирюльниках, лучших женских докторах, ей всегда надо было все самое лучшее. На меньшее она была не согласна.
Так и жили. Ели на серебре, спали на кроватях из красного дерева, про ванные комнаты деликатно промолчу, пусть ваша фантазия сама решит, на что были способны оформители при неограниченном бюджете.
Не могу сказать, что такая жизнь сильно тяготила меня. Отнюдь.
С Джоной нас свёл случай. И здесь не обошлось без моего драгоценного родителя. Папин водитель, мистер О, Хара, не сумел резко затормозить при виде стремглав выбегающего мальчика из ворот дома напротив. Джона в очередной раз бежал от криков невыносимой миссис Абрахам и не увидел приближающуюся папину машину. А слона- то мы, как говорится, и не заметили.
Машина зацепила его несильно, но для надежности и, исходя из соображений » как бы чего не вышло», мальчика притащили к нам на кухню, где частенько ошивался я сам, по причине тёплых чувств, питаемых к шоколадным брауни, мастерски выпекаемым нашей старой поварихой-негритянкой.
Вот и в тот злополучный день я был там. Появление Джоны вызвало во мне бешеный интерес. Ещё бы, вот тут вот, у нас на кухне сидел сейчас мальчик, которого я видел 100 раз на улице из окна папиной машины.
Мы познакомились. Я угостил его любимыми брауни с молоком. Джона с ног до головы был осмотрен тут же приглашённым доктором, вердикт которого, к великому папиному облегчению, звучал, как » абсолютно здоров».
С тех пор мы начали общаться. Я не могу сказать, что это была полноценная дружба, потому что разница наших происхождений нет, нет, да и давала о себе знать. Я видел, что он испытывал дискомфорт каждый раз, как я приводил его к себе в комнату. Как лилипут в стране великанов. Он все время боялся что-то сделать не так, сказать что-нибудь не то, особенно в присутствии посторонних людей.
Родители мои к нашему общению относились снисходительно с определенной долей иронии. Они даже предложили мне, дабы таким способом развивать гуманные чувства и благородное начало, отдавать Джоне мои старые вещи, игрушки и книги. Он принимал это все с благодарностью, для Джоны — это были не просто вещи, а способ оказаться по ту сторону баррикад.
Джазом мы заболели одновременно, уже подросшие, случайно попав на вечеринку в маленький подвальчик, где играли эту музыку.
Она околдовала нас обоих своими ритмами, своей свободой и волшебной легкостью. Совершенно невозможно было оставаться ровнодушными к этой музыке, которая дарила сумасшедший драйв и какой-то внутренний полет.
После этого я захотел обучаться игре на трубе. Родители ничего зазорного и опасного в этом не видели. Всю жизнь меня готовили к тому, что я должен буду унаследовать текстильную империю моего папы, поэтому такая блажь , как труба не могла ни коим образом негативно отразиться на моем будущем. Ну, ничего, лучше пусть мальчик развлекается таким вот образом, чем бесконечно шляться по дансингам, сходя с ума от бурлеска и просаживая там папино состояние.
Джоне снисходительно предложили составить мне компанию на уроках и в придачу купили трубу, конечно, не такую дорогую, как у меня. Я думаю, он прекрасно понимал, что его обучение будет продолжаться до тех пор, пока это будет интересно мне. Наверное, поэтому так жадно стремился каждый раз, как в последний ,выжать из преподавателя максимум, делая акцент в основном на своих недостатках.
С течением времени все яснее становилось понятно, что теперь я являюсь жалкой тенью Джоны. Моя игра была весьма посредственна, просто механическое дудение, ничего общего не имеющее с джазом, а вот у Джоны…..
Когда он брал в руки трубу и набирал в лёгкие воздух, чтобы сыграть первые ноты, казалось , весь мир перестаёт существовать для него. Он срастался с инструментом в какой-то необъяснимой гармонии, он занимался с ней любовью . Это было такое удовольствие наблюдать за ним в этот момент, слушать его.
Так сложилось, что со временем дороги наши разошлись. Меня стали постоянно привлекать к делам отца, занятия музыкой канули в лету. Я перестал общаться с Джоной.
Но сегодня вечером моё прошлое пришло на встречу со мной. Проезжая, уже в своём ролс ройсе, мимо Карнеги-холла, я увидел на афише знакомое лицо. В этот вечер там выступал Джона .
Меня было не остановить. Я тут же кинулся к кассе, потом залетел в зал и замер. На сцене, освещённый со всех сторон софитами, стоял он. Тот самый мальчик, сын горничной из дома напротив. Я был счастлив, слушая его музыку, потому что в эти мгновения он возвращал меня туда, в маленький подвальчик, где мы впервые вдвоём услышали джаз.
Я плакал.
Осетинская Карина.
04.08.2016г.