Уровень счастья

Кора Персефона
УРОВЕНЬ СЧАСТЬЯ

Олегу в день рождения, 2016 г.


Я летел в ночь.

В никуда.

В небытие.

В тот самый миг, когда я твердо решил отправиться в путешествие, появилось и предчувствие, что мне не суждено вернуться.

Тогда же возникла отчаянная мысль взять билеты баснословно дорого бизнес-класса  Рухнуть с небес, судорожно сжав в пальцах бокал вина.  Уйти из жизни со вкусом, в буквальном смысле слова – отведав напоследок замысловатой еды. И посмотрев голливудский блокбастер.

Однако нечто очень глубокое во мне, не поддающееся ясному осознанию, воспротивилось идее предсмертных минут в изолированном пространстве бизнес-салона. Даже самый современный воздушный лайнер – хрупкая, тщательно герметизированная  скорлупка в  равнодушных вихрях небес. Оказаться в последние мгновения жизни наедине с собой, уже и так будучи отделенным от остального мира?!

Я летел в эконом-классе, в среднем ряду, у прохода.

Перелет состоял из двух частей, сперва - до Дубая, а оттуда – до Коломбо, столицы Шри-Ланки. Ко дню вылета из Москвы я так устал, что, стоило мне опуститься в удобное кресло самолета арабских авиалиний, провалился в сон, а очнулся уже на высоте десяти километров. Я был уверен, что первый отрезок пути окажется безопасным. Поел, выпил очень крепкий коктейль и вновь уснул.  Чтобы ни ждало меня впереди, события должны были начать разворачиваться позже.

Аэропорт Дубая. Маленькая, превосходно упорядоченная галактика, делающая честь ее творцам. Путешественники со всего света. Все оттенки кожи, от снежно-бледного до иссиня-черного. Речь на узнаваемых и неузнаваемых языках. Дурманящие ароматы восточных духов. Кухни разных континентов.  Роскошь. Функциональность. За мощными стеклами зданий терминалов, за пределами искрящегося огнями города – пустыня, ветер, пески.

Я скоротал четыре часа между рейсами, прогуливаясь по магазинам.
Возвращение домой все еще было возможно. Необязательно лететь на Цейлон.

Но за моими плечами оставалась лишь пустота.

Сорок один.  Первый и последний брак в двадцать пять, угаснувший за два года. Два высших образования. Одна европейская бизнес-школа.

Некогда интересное, позже изматывающее дело – рекламная компания.

И так далее, и так далее – жизнь можно свести к цифрам, но лишь до определенной степени. 

До сорока я и оперировал цифрами.

Затем умер мой отец, и пески, на которых я выстроил свою жизнь, пришли в движение, пошатнув сами основы моего бытия.

Более образно и не так избито?

Пожалуйста. Умирая, отец коченеющими пальцами выдернул скатерть из-под карточного домика, заботливо выстроенного его сыном.

Это случилось несколько месяцев назад, в середине осени. Я улетал из Москвы в февральскую метель.

Моя мать умерла очень, очень  давно, и с кончиной отца я оказался лицом к лицу со смертью. А я и не знал, что он защищал меня от пустоты небытия.

Отец никогда ни от чего  меня не защищал; он не присутствовал в моей жизни, оставаясь неясной, блеклой фигурой вне поля сыновьего зрения. Процветающий адвокат, отец не жалел для меня денег, но не помню,  чтобы он когда-нибудь давал их мне из рук в руки, сопровождая хотя бы какими-нибудь напутственными словами.  Купюры, иногда – целая пачка, появлялись сами собой где-нибудь на виду, на журнальном столике или на клавиатуре моего компьютера. Всегда намного больше, чем мне полагалось по возрасту.

Тратил я немного, расчетливо, не по детски и, позже,  не по юношески.  Почему? Мои приятели и подружки были детьми из обеспеченных семей. Однако их родители хотя бы пытались следить за своими детьми, как бы скверно ни играли роли отцов и матерей. Карманные деньги представляли вечную проблему и для старшего, и для младшего поколений. Я же был предоставлен сам себе, и держал ответ только перед собой.

В этом и заключалась моя жизнь – отвечать за самого себя. Не так уж и просто, верно? Особенно лет в тринадцать, в пятнадцать; не было никого, против кого я мог бы восстать, взбунтоваться,  но не было и никого, с кого я хотел бы брать пример, на кого хотел бы быть похож.

Вежливо-равнодушный дома, за его стенами отец вел бурную личную жизнь. Ему было не до меня. Он работал, влюблялся, расставался с возлюбленными, путешествовал по миру, читал лекции, сражался с возрастом. Сын, судя по всему, превосходно заботился о себе сам.  Бытовыми вопросами занималась домработница.  Так к чему же было вести откровенные разговоры, делиться взглядами на мир, передавать смехотворную мудрость старшего поколения серьезному, спокойному мальчику?! Можно было, конечно же,  отправиться на пресловутую рыбалку, например, на марлина, но не проще ли, не разумней ли покупать разделанную рыбу в дорогом магазине?! Примерно так.

Помню, уходя в армию, я подсмеивался – заметит ли отец, что сын перестал бывать дома? Решит, что я съехал? Улетел на другую планету?

Мы  с ним оказались двумя едва знакомыми пассажирами круизного морского лайнера, делившими  одну каюту, но старавшимися ничем друг друга не тревожить.

В те годы я был зол, зол настолько, что меня откровенно опасались взрослые мужчины. Мне нечего было терять, и в любой драке я пошел бы до конца. Поэтому со мной старались не спорить, ничем не задевать – никто не хотел становиться точкой приложения опасного,  ледяного бешенства парня, напоминавшего сжатую пружину.

Пока я служил, отец женился. А моя тогдашняя подруга вышла замуж, решив меня не дожидаться. Я не переживал. С пятнадцати у меня одна за другой сменялись девушки. Я выглядел старше своих лет; родители дали мне счастливую внешность – тревожную мужскую красоту, и колючие серые глаза, вкупе с всегда кипевшей во мне яростной энергией выживавшего в одиночку человека, притягивали не только ровесниц, но и женщин старше меня, иногда намного.

Мои родители были единственными детьми.  После гибели моей матери ее родители, мои дед и бабушка, свели общение с нами, с отцом и мной,  к редким звонкам и еще более редким встречам.  В автомобильной аварии, унесшей дочь,  они винили зятя, я же был слишком, до боли, похож на него, и, в их болезненном понимании, разделял с ним вину за ее гибель. Со стороны отца была только бабушка, его собственный отец оставил семью десятилетия назад. Та, вторая бабушка, редкая красавица, вышла во второй раз замуж за мужчину моложе себя, лет на пятнадцать. Внук оказывался совершенно некстати. До подросткового возраста мной занимались гувернантки, немного смущенные устройством нашей с отцом семьи.

Отсутствие глубокой связи с отцом, как и взаимоотношений со старшим родственником, дядей или дедом, имело интересное и грустное последствие. Я не научился дружбе с мужчинами.  Не мог им открыться; легкие и изящные приятельские отношения давались мне легко, на них я, во многом, и построил свою деловую жизнь. И женщин я близко к себе не подпускал; возможно,  существовала одна-единственная, прекрасная и мудрая настолько, что я не побоялся бы впустить ее сначала в свое сердце, а позже – в свою душу, но к сорока одному году я все еще ее не встретил.

Новая супруга переехала в нашу с отцом квартиру, и мне стало негде жить. Вернее, я мог остаться в своей просторной комнате, но отец, очевидно, решил не искушать судьбу и убрать с глаз молодой жены злого красавца-сына.

Он впервые открыто помог мне, два денег на небольшую студию в хорошей новостройке. И был потрясен, узнав, что у меня поднакопилось и своих деньжат, не много, но все же – редкость для человека двадцати лет.

Зажив в одиночку, я бесповоротно повзрослел. Исчезла даже иллюзия близости, семейной жизни.

Но к чему жить с иллюзиями?! Я учился, работал, женился, развелся, и так далее, и так далее. Время от времени, редко, виделся с отцом, конечно же. Мы съедали по стейку с кровью и расходились, два незнакомца, объединенных… Чем?! Не было у нас ничего общего.
 
Но все же, как оказалось, одна, самая опасная иллюзия у меня осталась.
Пока жив отец, сын бессмертен. Великое заблуждение, конечно же, но, тем не менее – даже отсутствующий, равнодушный отец защищает своего мальчика от небытия.  Наверное, то же самое происходит и с женщинами – между ними и пустотой стоят их матери.  Не представляю, как люди переживают утрату обоих родителей сразу, если такое случается. Моя мать погибла, когда мне было пять, и к моменту смерти отца я уже и не помнил, что когда-то она была жива.

Отец умер от сердечного приступа, во сне. Прилег отдохнуть после домашнего обеда и не проснулся. Об этом мне сообщила его третья жена. Она была моложе отца почти в два раза:  ей - чуть за тридцать, ему – семьдесят. Я не знал ее, как человека, видел разве что мельком в ресторане на одном из дней рождения отца.

Далее произошло поразившее меня событие. По завещанию отца все его имущество переходило мне. Обнаружилось, а я этого и не знал, что второй и третий браки отца были гражданскими, без оформления отношений. Меня это потрясло. Я никогда не вдавался в подробности семейной жизни отца и наивно полагал, что оба раза он женился по всем правилам. А вышло, что и претендовать его третья жена ни на что не могла – жила в его квартире на птичьих правах, с точки зрения закона.

Жизнь научила меня к другим людям особой благосклонности не проявлять. Прекрасная квартира мне бы не помешала.  Да и загородный коттедж. Как и приличный банковский счет отца.

Третью  жену отца звали Елизавета. Как я ни пытался увидеть в ней искательницу легкой безбедной жизни, ничего не выходило. Они с отцом познакомились, когда ей было двадцать пять. Лиза  пришла в его адвокатское бюро на небольшую, пустячную должность  и сразу же влюбилась в зрелого, ироничного, всесильного главу фирмы. Вспыхнул роман. Отец, когда хотел, мог быть обольстительным. Это его качество передалось и мне. Устоять перед нами было невозможно.

На тихих похоронах Лиза то и дело нюхала нашатырь и испуганно держалась от меня подальше, но на поминках набралась храбрости и подошла к сыну покойного мужа:

- Я думаю, Иван, что все имущество Петр, скорее всего, оставил вам. И это правильно, с моей точки зрения.  Мы говорили об этом с вашим отцом.  Деньги никогда не были для меня важны. Андрей помог мне с карьерой, я прилично зарабатываю.

Она судорожно вздохнула.

- Квартиру я готова освободить в течение недели. Но, если можно, пожила бы немного в коттедже. До весны.

Еще один отчаянный глоток воздуха.

- Мне нужно… погоревать. Я съеду в марте.

Я понятия не имел, как вести себя с этой женщиной, и сухо ответил:

- Хорошо, договорились.

Лиза потерла виски. Ей нужно было решиться на нечто важное.

- Иван, как вы думаете, ваш отец был со мной счастлив?

Вопрос вызвал у меня и смущение, и раздражение.

- Мы не были близки, - также сдержанно сказал я, - мне сложно судить о ваших отношениях.

Лиза вспыхнула, извинилась, и разговор закончился.

Только по дороге домой я с опозданием понял, что оказался гостем на похоронах отца. Поминки проходили в ресторане недалеко от кладбища. Всеми хлопотами, совершенно очевидно, занималась Лиза. Почему я не смог солгать ей и сказать, что отец был счастлив?! Да он и был, скорее всего, иначе давным-давно оставил бы молодую подругу. В этом мы с ним тоже были схожи – не задерживались там, где нам становилось тягостно и скучно.

Как бы то ни было, с похорон началось мое погружение в сумерки.

Вернее, во внутреннюю тишину, для меня непривычную и не имевшую ничего общего с депрессией.

Впервые в жизни я понял, что, занятый выживанием, никогда не задумывался о смысле своего прихода в этот мир. Мне стало не хватать родителей, и чувство одиночества, не неприятное, а, скорее, окрашенное грустью, звучало во мне постоянной чуть слышной мелодией, похожей на долетавшие издалека звуки струнного ансамбля. Не знаю, как описать мое состояние точнее; я начал слышать то, чего не слышал никогда раньше. Или не разрешал себе услышать.

Родители.

Возможно, каждый мужчина ищет Мать, именно Мать с большой буквы, способную дать ему подлинное духовное рождение. Дать жизнь – прекрасно, но дать душу – божественно.

Мне нужен был и Отец в высшем смысле этого слова, мудрый и всепрощающий, готовый раскрыть мне сокровенные тайны мужской жизни.

Я всегда считал себя прагматиком, и перемены в собственных чувствах, в восприятии действительности испугали меня. Что, если меня охватывало безумие, вызываемое, например, опухолью мозга?!

Так я оказался в Лаборатории.

Но перед ней было тщательное, дорогостоящее и, несмотря на быстроту, с которой меня осматривали специалисты – всего несколько дней, изматывающее обследование в частной клинике для состоятельных москвичей.

Я оказался здоров. Мою тоску по Абсолюту невозможно было объяснить умеренно повышенным холестерином. Вместо того, чтобы возликовать, я почувствовал себя еще более опустошенным, чем до обследования. Причудливым образом, мне было бы легче, окажись я болен; не опасно, конечно же, но все же не здоров; так же выходило, что со мной происходило нечто непонятное передовой современной медицине.

Грусть требовала тишины и уединения. После долгих часов, посвященных работе, меня стало тянуть домой. Я включал музыку, чаще всего - джаз, приглушал свет. Не опускал жалюзи, не задергивал шторы. За окнами парил снег. Я жил в Крылатском, напротив парка-заповедника. Дом превращался в ладью, и я плыл сквозь ночь, один во всем мироздании, забытый не только людьми, но и Богом. Ледяной ветер наполнял парус моего волшебного судна, звезды указывали путь, но я не понимал, куда именно они направляли меня. Это не имело значения. Важно было лишь движение, частью которого я становился, стоило прикрыть глаза. Позже я ложился спать. Невидимые волны баюкали меня, никому во всем мире не было дела, проснусь ли я. Моя подруга отдалялась с каждым днем, не понимая происходивших во мне перемен.

- Нам лучше какое-то время не видеться, - сказала она мне в начале декабря. – Мне кажется, я тебя только раздражаю.

Я не стал спорить. Легкая связь между нами не предполагала глубокого участия в судьбах друг друга. Я должен был пройти через ночь один. Пройти, или сгинуть.
Возможно, в одну из бесконечных декабрьских ночей я уплыл бы прочь на призрачной лодке, приказав здоровому сердцу остановиться, но Судьба вывела меня на другой путь.

Как-то вечером я, обычно не склонный к откровенности, тем более с незнакомыми людьми, разговорился в римской парной спортивного клуба с парнем, появившемся  у нас осенью.

Он мне нравился - спокойный, сосредоточенный, умиротворенный, красивый, но не злой, резкой современной мужской красотой, как я, а сдержанной, неявной.  Я не знал, чем он занимался. Клуб был предназначен для весьма и весьма состоятельных клиентов, годовая членская карта стоила под миллион рублей. Случайных людей у нас не было.

Во влажном тумане парной я неожиданно для себя рассказал ему о своем состоянии после смерти отца.

- Обошел врачей – здоров, а жизнь ускользает, - в полутьме я украдкой вытер предательскую слезу. – Как будто жить разучился. Знал, как это делать, а потом забыл.

Степан, так звали моего собеседника, мягко ответил:

- Я дам тебе телефон своего друга, врача, но не совсем обычного. Он – директор экспериментальной лаборатории, так они ее называют – Лабораторией, с большой буквы.

Я внимательно слушал.  Несмотря на тепло, по моей спине зазмеился холодок.

- Изучают связь тела и души, уж не смейся, но на современнейшем уровне. Уникальное оборудование. Съезди, поговори, Скажешь, от Степы.

Он, действительно, дал мне телефон. Тогда же, в раздевалке, я как бы невзначай спросил у Степана:

- А чем сам занимаешься?

Тот искренне улыбнулся:

- Координатно-временным и навигационным обеспечением. Поводырь современного мира.
На следующий день я позвонил в Лабораторию.

Директора Лаборатории звали Андрей. Он сразу же предложил мне:

- Степан о вас говорил. Вот что, Иван. Я пришлю к вам медсестру, чтобы забрать кровь на анализ. Знаю, уже сдавали. Но мы проводим углубленное обследование.  В любое удобное для вас время. А потом лично встретимся и поговорим. Не волнуйтесь.
 
Я вздохнул, и, словно уловив мою растерянность, Андрей мягко добавил:

- Вы – не только физическое тело, Иван. Если угодно, тело – инструмент для проявления и существования души в материальном мире.

Ко мне в офис действительно прибыла симпатичная и строгая медсестра. Она взяла несколько пробирок моей крови, причем одна пробирка была не прозрачной, а из золотистого металла.

- Это для особого анализа,  - сдержанно объяснила девушка, предвосхищая мой вопрос. – Андрей вам объяснит подробнее. Снимите, пожалуйста, повязку через десять минут.

Она ушла, а следом за ней ко мне в кабинет заглянул Славик, наш офисный Дон-Жуан, и с восторгом выкрикнул:

- Откуда барышня? Мила необыкновенно. Есть в медсестрах что-то особо сексуальное. Халат, фонендоскоп. Это правда сестра? Или…

- Фонендоскоп у врачей, - поправил я его. – Угомонись. Сдавал кровь.

- Не так что-то? – Славик погрустнел.

- Я - донор, - парировал я. – Думаю, не подключиться ли нам всей компанией к сдаче крови? Благородное дело. Всего-то пару стаканов нужно.

- Ладненько, мне пора, - Славик приуныл. – Пару стаканов! Я, например, слабенький. В детстве болел корью.  Разведен два раза.

- Сгинь, - махнул я рукой и рассмеялся. – Займись делом.

Славик не очень изящно упорхнул, а я понял, что мне стало легче. От участия Степана, от  внимания неведомого мне Андрея мрак начал рассеиваться. Как жили мы все, современные мужчины?! Была ли душа у Славы, например, вечно увлеченного какой-нибудь девицей, талантливого, яркого, погрязшего, несмотря на немалую зарплату,  в денежных заботах, креативного директора моей компании – чувствовал ли он себя счастливым в повседневной суете,  или и к нему приходила глухая тоска?!

Я выживал, ненужный собственному отцу, и выжил, полагая, что рано повзрослел, но  в чем заключалась подлинная мужская зрелость? Я все еще не знал ответа.

Результаты моих анализов пришли мне по электронной почте на следующий день. Вслед за ними позвонил Андрей:

- Стандартные показатели в норме, поводов для волнений нет ни малейших. Однако приезжайте поговорить. Я в Лаборатории допоздна, можно сегодня вечером и встретиться.

- Хорошо, спасибо, - у меня на миг замерло сердце. – Подъеду.

- Я вам отправлю адрес, - в голосе Андрея зазвучала улыбка. – Мы не похожи на медицинский центр, так что пусть здание вас не смущает.

Я вышел из офиса в восемь вечера, шагнув из стеклянных дверей в колючую зимнюю темноту.   В свете фонарей искрилась невесомая алмазная пыль.  Как иногда случается бесконечной до жути, до воя  русской зимой, небо было высоким, несмотря на легкий снегопад. Сквозь тонкие надорванные облака проступала недобрая Луна. Смерть стояла рядом со мной. Она всегда сопровождала меня, с рождения, и в иные дни подходила совсем близко. В юности я чудом избежал серьезной аварии на гоночном мотоцикле, позднее едва увернулся от лобового столкновения с фурой, в 2004 году последний момент отменил путешествие на Цейлон, как раз в те дни, когда остров накрыло чудовищной волной цунами. С уходом отца она подошла совсем близко. От призрачной женщины, мерцавшей в воздухе за моей спиной, пахло холодными белыми цветами. Поцелуй подернутых инеем губ означал покой, парение, кружение в потоках Вечности, плавное ожидание порыва ветра рождения, призванного унести душу в новую жизнь.

Полная грусти и сострадания красавица позади меня положила руки мне на плечи. Меня пробила чудовищная дрожь. Конец. Но Смерть мягко толкнула меня вперед, и я сделал шаг, подчиняясь ее воле. Шаг, еще шаг; вслед за мной из дверей офисного здания вышли, поднимая воротники и смеясь, обыкновенные люди, жившие в окружении семей, друзей и врагов.

Не здесь, не сейчас. Позже.

Я сел в машину, ощущая бесстрашие настолько глубокое, что оно напоминало отчаяние, и поехал на встречу с Андреем.

Мне нужен был переулочек в самом центре, поблизости от  Арбата. Мне не хотелось оставлять машину на платной парковке, и я пустился в странствие по лабиринту старой Москвы.

Снег усилился, и меня охватило чувство неотвратимости происходящего. Я должен был узнать нечто настолько важное, что новое знание изменило бы мою жизнь, оказавшуюся зданием без прочного фундамента. Этажам деловых успехов, ярких романов, путешествий, всему, что составляло мое существование, не хватало опоры, и по заботливо выстроенным мной стенам и перекрытиям пошли трещины.

Неожиданно для себя я оказался в нужном мне месте. Переулочек, приютивший Лабораторию, изгибался, уходя куда-то в ночь, я же стоял перед трехэтажным домиком, очень напоминавшем детский сад советской эпохи.

Я вздохнул. Могло ли быть, что Степан просто подшутил надо мной?! Но откуда тогда приезжала медсестра?!

Детский сад окружал  невысокий заборчик с калиткой.

Я припарковал машину и, растеряно оглянувшись по сторонам, подошел к калитке. Переулочек был пуст. Я один заехал так далеко от шумных, ярко освещенных улиц.  Раздалось тихое жужжание, и калитка медленно растворилась. С запозданием подняв голову, я увидел смотревшую прямо на меня камеру наблюдения.

Дорожка, проложенная от калитки к подъезду домика, тоже оказалась непростой. С каждым моим шагом с обеих ее сторон вспыхивали лампочки, мягко подсвечивая идеально сухую поверхность, исключавшую предательское зимнее скольжение на незаметном льду.

Дверь домика мне открыл охранник в синей форме.

- К Андрею, - сказал я ему, предвосхищая вопрос.

- На второй этаж, пожалуйста, - охранник любезно, не по-московски, улыбнулся. – Он у себя.

Я поднялся на второй этаж. Мое сознание цепко выхватывало каждую мелочь в Лаборатории – приятный пастельный оттенок стен, напоминавший густое сливочное мороженое, матовые плафоны светильников, стеклянные двери. Внутри домик казался гораздо просторнее, чем можно было предположить, стоя снаружи. Пахло сандалом – дорогим освежителем для воздуха.

Перед дверью на второй этаж меня зазнобило. Кто ждал меня, что он собирался мне сказать?!

Ожидание. Я понял вдруг, разом, что со дня смерти отца ждал, сам не зная, чего именно. Или нет, ожидание началось еще раньше, в юности, молодости, и за годы и годы, прожитые с затаенным дыханием, я чудовищно устал. Вздохнуть полной грудью, хотя бы раз, хотя бы напоследок.

За дверью меня ждал уютный холл с маленькой бравой пальмой и, к моему веселому изумлению, капсульной машиной Неспрессо на столике у дивана.  Чашки, капсулы, плетеная корзиночка с шоколадками.

Я снял куртку. Ну что же, посмотрим. И я лихо приготовил себе чашечку кофе – в долгие часы, проведенные на работе за полночь, когда ассистенты расходились по домам, я освоил чуть ли не все модели кофеварок.

Сознание продолжало фиксировать детали обстановки. Две двери, одна – на лестничную площадку, другая – куда? Коридор, кабинет, другой мир, пустота?

Глоток кофе, и я толкнул дверь.

За ней открывался коридор со стеклянными стенами. Решив, что терять было нечего, я сделал пару шагов. За стеклами жило своей загадочной жизнью оборудование, напоминавшее космический корабль. Моя кровь побывала внутри этих сложных машин с экранами, индикаторами, уходившим непонятно куда проводами и шлангами.

- Добрый вечер, - произнес мужской голос за моей спиной.

Я повернулся.

Лаборант, мелькнула у меня мысль. На меня приветливо смотрел высокий рыжий парень спортивного вида. Глаза на его обсыпанном мелким веснушками лице казались фиолетовыми. Четкая лепка лица, фотогеничный. Одет он был в джинсы и черный свитер с высоким воротом. В общем и целом, этот обитатель Лаборатории вполне мог рекламировать мужской одеколон или внедорожник на фоне бескрайнего океана, заснеженных гор или эффектно подсвеченной заходящим Солнцем пустыни.

- Я – Андрей, - представился парень. – Иван, верно?

- Да, - ответил я, - Иван.

- Пойдемте ко мне в кабинет, - предложил Андрей. – Эту чашку оставьте, остывает уже.  У меня своя кофеварочка есть. Куртку лучше взять.

Мы прошли по коридору, оказавшемуся длиннее, чем казалось из холла, поднялись на несколько лестничных пролетов по лестнице, затем прошли по еще одному коридору, за стеклянными стенами которого мерцали еще более причудливые аппараты, и оказались в кабинете Андрея.

За свою жизнь я побывал в офисах многих и деловых, и творческих людей. Навидался всякого – кто-то развешивал на стенах коллекционные сабли, кто-то ставил аутентичные китайские ширмы и столики, кто-то проповедовал хай-тек. Ни в одном из кабинетов мне, конечно же, не хотелось остаться жить – рабочее пространство оставалось рабочим.

Комната, в которую мы вошли, могла стать моим домом. Домом, потому что меня охватил покой. На одной из стен, справа от двери, висела гравюра, японская или китайская, изображавшая тропинку среди высокого бамбука. На низком столике под гравюрой стояли карликовые деревца. Одно из них цвело крошечными, изящными до слез розовыми цветами. Там же, рядом с гравюрой, на лакированных полках открытого шкафа расположились книги и фигурки из камня.

У другой стены, серо-жемчужной, стояла скульптура в человеческий рост, в которой я с содроганием узнал воина Терракотовой Армии. Как он оказался в Москве, миновав таможню, предположить было невозможно.

Ближе к окну стоял массивный полированный  стол с закрытым переносным компьютером, перед столом расположились два кресла в восточном стиле с отдельными подставочками для ног.

Несмотря на обилие мелких предметов: фигурок, деревцев- бонсай, книг всех размеров, от маленьких до огромных альбомов, комната оставляла ощущение пустоты и чистоты.

- Присаживайтесь, - Андрей опустился в одно из кресел. – Кофе, чай?

- Позже, - ответил я.

- Хорошо.

Он на миг прикрыл глаза, чуть опустив голову, затем поднял на меня ясный, внимательный взгляд.

Меня вновь пробрала дрожь.

-Физически вы здоровы, Иван, - продолжил Андрей, - здоровы. Но вы – не только физическое тело. В Лаборатории мы изучаем именно взаимосвязь Духа, души и тела, материального и нематериального. Иными словами, измеряем то, что невозможно измерить обычными приборами.

Я никогда не увлекался эзотерикой. Не считал себя атеистом, но и не относил ни к одной из религий. Я жил как раз в материальном мире, и мир мой начал раскалываться, пойдя трещинами.

- И вот что мы обнаружили, - Андрей сложил вместе ладони. – Состояние души человека можно определить по анализу его крови.

Золотая пробирка, вспомнил я.  Но разве такое возможно?!

- Возможно, - ответил на мой не произнесенный вопрос Андрей. – Буду с вами честен. На нашей планете подобными исследованиями занимаются всего лишь три Лаборатории. Три. Наша научная деятельность не афишируется. Мы и обычные анализы проводим, конечно же. Приглашаем лучших специалистов для консультаций, если необходимо. Направляем пациентов в прекрасные клиники для лечения. И так далее. Но специальные исследования финансирует некий фонд, с участием и государств, и частных лиц.

Я не мог понять, не разыгрывают ли меня.  Межправительственный фонд для изучения души?!

- Мы выявили некий особый гормон, показывающий на состояние души человека, - спокойно продолжал Андрей. – Не серотонин, конечно же. Не буду приводить его медицинское название. Между собой называем его «свет души».

Розыгрыш, решил я. Интересно, что же на самом деле находится в здании старого детского сада. Только вот откуда вся эта аппаратура?!

- Ваш показатель, к сожалению, близок к нулю,- Андрей серьезно взглянул на меня. – Иными словами, душа угасает.

- Я умираю? – спросил я. – Что это значит?

- Это значит, что ваше исцеление лежит не в материальной плоскости, - ответил Андрей. – И не в энергетике дело. Тут не обойдешься тайцзы или чем-то подобным, как в более легких случаях. Ваш недуг в духовном плане.

Он вздохнул.

- Я знаю, вы думаете, что вас разыгрывают. Но позвольте сказать вам, Иван, что призрачная ладья, та, что вам грезится, существует на самом деле.

Я дико вздрогнул. Никто не знал о ладье. Я никому не говорил. И сама ладья не была образом, который мог бы подсмотреть ясновидящий, не была мыслью; ладья была ощущением, глубочайшим ощущением за пределами познаваемого, за пределами познанного. Она принадлежала только мне.

- Как мне быть? – спросил я. – Искать дона Хуана? Извините за резкость. Я далек от духовного.

- Никто не далек от духовного, - возразил Андрей. – Это невозможно; человек по самому своему устройству не может быть далек от духовного. Но человек может жить в неведении или в отрицании.

Мы помолчали.

- Вы можете просто жить дальше, как жили. Пройти курс юнгианского  психоанализа, попить антидепрессанты. Словом, ничего не менять, вернуться к тому, что было прежде.

- Все уже изменилось, - грустно сказал я. – Не к чему возвращаться. Но ведь есть и что-то другое, то самое «или»?

- Или, - с готовностью подхватил Андрей, - отправиться на Цейлон. Там в горах растет цветок, который, так уж вышло, на языке племени, на чьих землях он растет, зовется «свет души». Отвар цветка нужно принять только свежим, всего один раз.  Переработке цветок не подлежит. Пробовали в походной лаборатории.

Я потер виски. Разговор проходил в самом центре огромного города; за стенами Лаборатории, должно быть, разыгралась метель – ветер то и дело бросал снег в окна, играя с людьми. Витрины магазинов на центральных улицах и проспектах уже украшали новогодние елочки, над Тверской появились арки из разноцветных лампочек. Человек напротив меня предлагал мне отправиться на Цейлон, чтобы выпить там отвар цветка, способный исцелить мою душу.

- Иван, мы проверяли кровь до и после приема отвара. Нормальный уровень гормона восстанавливается. Понимаете ли, приборы не обманешь. Происходит не самовнушение, душа излечивается.

Меня окружала пустота. Некуда возвращаться, некуда идти. Призрачная ладья существует, так почему бы и не вступить на нее.

-Как можно организовать поездку? – спросил я. – Мне в любом случае нужно уладить некоторые рабочие вопросы. Затем можно ехать.

- Цветок можно найти круглый год, но предстоит связаться со старейшинами племени, - спокойно ответил Андрей.  - Давайте рассчитывать на февраль. С вами свяжется мой секретарь, чтобы начать подготовку. Билеты, гостиница на Цейлоне.
Закладывайте неделю – после церемонии нужно будет отдохнуть.

Я вышел из Лаборатории, оглушенный произошедшим. Рациональное сознание отказывалось верить в то, что у меня и в самом деле есть душа, и что она больна. Теперь мне хотелось верить, что я пал жертвой вполне понятной депрессии – умер отец, которого я не знал, раскрылись ноющие раны прошлого. Психотерапия, да, но мистические опыты?!

Снег валил стеной. Мне неожиданно дико захотелось напиться до беспамятства, но не одному, а с другом, которого у меня как раз и не было.

В этот момент я ощутил вибрацию в кармане куртки. Ожил мой коммуникатор. Звонил Степан.

Знак судьбы, подумал я. Затем улыбнулся: Степан, Андрей, эти мужчины читали меня, как открытую книгу, так я был прост и поверхностен.

- Только что вышел от Андрея, - объяснил я. – Дико хочу напиться.

- После первой встречи с Андрюшей – нормальная реакция, - рассмеялся Степан. – Приезжай ко мне. К нам с женой, то есть. Пятница же. Мы в центре,  в переулке рядом с Пятницкой.

Я понял, что в странном нервном состоянии, охватившем меня, мог не справиться с машиной. Дорога, покрытая снегом, требовала бдительности, даже на моем «Порше».

- Слушай, сам не доеду, - грустно ответил я. – Надо вызвать такси, что ли . Не могу собраться с мыслями. Голова кругом. Но дико хочу выпить.

- Стой, где стоишь, - по-деловому сказал  Степан, - рядом с Лабораторией.  Сейчас все устроим. Просто продержись минут десять. Я тебя подхвачу, сам в центре.

- А моя машина? – робко спросил я. – На штраф-стоянку не увезут?

- Сказал же – не парься. Еду.

Минут через пять за моей спиной отворилась калитка, и ко мне подбежал охранник.

- Мы ваш «Порш» у нас на территории до утра поставим, - объяснил он. – Вы мне ключи, или метку, или что там нужно, дайте, я вашу машину перепаркую. Хотите внутрь вернуться?

- Спасибо, я подожду на улице, - ответил я, уже ничему не удивляясь. Очевидно, Степан позвонил Андрею.

Мой новый друг подъехал минут через десять. Он водил кроссовер «Бентли». Как ни был я поглощен своими переживаниями, ирония от меня не ускользнула: существовало, оказывается, братство обеспеченных мужчин, приходящих друг другу на выручку, как средневековые рыцари, движимые честью, но на неизмеримо более быстрых конях.

Я нырнул в тепло салона.

Степан тут же протянул мне пакетик, объяснив:

- Орехи в меду. Вкусные, черт. Доедай.

Я положил в рот сладкий орех и понял, что голоден, зверски голоден.  И голод волшебным образом вернул меня в реальный мир. Да, я собирался отправиться на Цейлон, но что в этом было странного? Шри-Ланка была популярным местом отдыха, туда летали самолеты, никакой мистики в такой поездке быть не могло. А вот развеяться мне пошло бы на пользу. Ну, выпью я отвар цветка. Отчего бы и не попробовать.

Я доел орехи и задремал легкой, целительной дремой, а проснулся от того, что Степан легко похлопал меня по плечу:

- Приехали. Иван, друг, просыпайся!

Я открыл глаза, сладко потянулся и вышел из машины.

Сквозь кружево снега передо мной проступал невысокий, этажа в три, особнячок. Я улыбнулся. Вечер косеньких московских переулочков, неприметных на первый взгляд домиков, какой-то дружелюбной то ли чертовщины, то ли разговоров с ангелами. Как бы то ни было, я уходил все дальше от привычного мира.

Или не уходил?! Степан был в баснословно дорогой итальянской кожаной куртке, например. Я и сам хотело купить такую же, но пожалел денег.

- Нам сюда, - Степан набрал код на панели рядом с простой деревянной дверью. –  Входи. Нам на третий этаж.

В глубине маленького чистенького холла начинались ступеньки лесенки, спиралью уходившей вверх. За лесенкой я увидел небольшую конторку, должно быть, быть, для консьержки  Над конторкой висела картина, изображавшая кляксу, или нечто похожее на кляксу, хотя это вполне мог быть утерянный шедевр абстракциониста, волшебным образом очутившийся именно здесь, на светло-голубой стене московского подъезда. Мое настроение улучшалось с каждой секундой.

Мы начали подниматься, и я услышал ясный, счастливый смех. У двери рядом с площадкой второго этажа хохотали и целовались очень красивые и очень пьяные мужчина и женщина. Они, судя по всему, искали и не могли найти в ее сумочке ключ.

- Матвей, говорю, ключ в кармашке! – смеялась она. – Боже, мы оба пьяные в хлам.
Матвей почуял наше приближение , повернув к нам голову, спокойно посмотрел на нас внимательными, трезвыми глазами.

 - Женя, - Степан тоже рассмеялся, - не найдете ключ, приходите к нам, пустим переночевать.

- Ты не в моем вкусе, - весело отозвалась Женя, выудив, наконец-то, из сумки огромный старинного вида ключ, - а вот твой приятель – да. 

И с заставившей меня вздрогнуть проницательностью она добавила, как нечто вполне очевидное:

- Мужчины с потерянной душой прекрасны.

Матвей осторожно дернул ее за ухо:

- Я здесь, вообще-то. И тоже потерян.

- Идем тебя искать, - и Женя распахнула дверь.

- Не обращай внимания, - Степан покачал головой и вновь рассмеялся, - В этом доме все жильцы с чудинкой.

На площадку третьего этажа выходило четыре двери. Мы подошли к самой дальней, и Степан позвонил в звонок. Раздался мелодичный свист, и, не успели мы отряхнуть снег, как дверь отворилась.

Стоявшая за ней женщина была настолько хороша собой, что я беззвучно ахнул и на миг понял мужчин, влюблявшихся в жен своих друзей.

- Агния, привет, - Степан рассеянно чмокнул ее в щеку. – А где Маня?

- На кухне, готовит соус к спагетти, велела мне вас встретить, - откликнулась Агния, пропуская нас внутрь. – Ты нас не представишь?

 - Ах да, - Степан улыбнулся, - у меня впечатление просто, что все мы уже знакомы. Это – Иван,  а это – Агния, наша соседка.

- Это вы – мои соседи, - парировала Агния и протянула мне руку. – Очень приятно.
Мы пожали друг другу руки, и я изумился силе этой женщины. Агния. Скажи, пожалуйста. Агния.

На полголовы ниже меня, она казалась охваченной холодным пламенем, готовым по ее воле перекинуться на другого человека. От причудливого сочетания льда и огня в ее облике кружилась голова. Темно-каштановые, с глубокой рыжинкой искусно подстриженные волосы, до плеч, обманчивое тепло прядей – и бездонные синие глаза, студеные, словно вода в зимней реке. Великолепное тело, полное тщательно контролируемой энергии. В постели хороша, мельком подумал я. Очень хороша. Если у самого сил хватит.

Светловолосая Маня, или Марианна, тоже оказалась хороша, но спокойной, ясной красотой, под стать Степану.

Начался чудесный, несерьезный поначалу вечер. Всем нам хотелось выпить, каждому, очевидно, по своим причинам, но я хотел напиться, забыться, ухнуть в алкогольное забытье. За ужином, спагетти с мясным соусом мы пили вино и сплетничали. Беседа казалась мне изящным покрывалом, наброшенным на мою рану. Я подавал реплики, любовался Агнией, смеялся, когда этого требовала чья-то фраза, но не мог полностью расслабиться. Меня жег огонь, но не холодный, как огонь Агнии, а черный, липкий, горячий. Рассудок не желал сдаваться душе, душа же требовала перемен, и их противоборство рождало мучительное горение.

Степан, очевидно, понимал мое состояние и, когда ужин подошел к десерту, вишневому пирогу, решительно сказал:

- Девочки, мы – в кабинет. Чисто мужская тема есть.

Второй раз за вечер того дня я очутился в месте, которое мне не хотелось покидать. Кабинет Степана был великолепен. Одну стену занимали поднимавшиеся до высокого потолка книжные полки, у другой стояли два глубоких кожаных кресла, разделенные причудливым кованым столиком с овальной каменной столешницей. Наискось от огромного окна располагался письменный стол из темного дерева. На столе возвышались стопки книг и журналов. Освещалась комната двумя напольными торшерами.  Пахло кожей, бумагой, немного табаком.

За окном продолжалось буйство метели. Меня неожиданно охватило ощущение, что где-то рядом – река. Я не смог бы описать, из чего оно сложилось, но я явно чувствовал близость воды, слоя льда, под которым продолжалось течение, неподвластное морозу.  Мне хотелось туда, на берег, чтобы вдохнуть всей грудью очистительный морозный воздух.

- Присаживайся, - Степан достал из маленького шкафчика под полками бутылку и два маленьких бокала. – Давно мечтал ее распить с хорошим человеком.

По виду бутылки из зеленоватого стекла нельзя было сказать, что в ней – ликер, вино, настойка.

- Вино, - ответил на мой беззвучный вопрос Степан, - насколько я понимаю, крепленое. Вообще-то, наверное, нужно печенье какое-нибудь. Схожу раздобуду у девочек. У Мани всегда что-нибудь, да припрятано.

В этот момент дверь в кабинет приоткрылась, и мы увидели женскую ручку с тарелкой печенья. Степа рассмеялся и взял угощение. Дверь закрылась. Степа опустился в кресло напротив меня и разлил вино по бокалам

Мы одновременно сделали по первому глотку.
 
Я ощутил вкус винограда, прихваченного первым морозцем, иней на сморщенных ягодах, холод на языке, бледное высокое осеннее небо, а затем – блаженное тепло, заструившееся по моему измученному переживаниями телу.

Мы пили, и я все больше убеждался, что мне не хватало не только отца – мне не хватало старшего мужчины вообще, дяди, деда, старшего брата. Кого-то, способного рассказать мне, что означали слова «быть мужчиной». Возможно, это мог знать Степа? Но он был моим ровесником.

- Тебе легко? – неожиданно для себя спросил я у него, - тебе легко жить? Ты видишь смысл всего этого?

- Когда как, - Степа вздохнул. – Но, понимаешь ли, если что-то и кажется нам бессмысленным, то это не значит, что смысла нет. Всего лишь, смысл от нас ускользает. Иногда от этого тоскливо. А иногда – нет, даже весело.

Я кивнул головой, соглашаясь с ним. Да, я знал, начал понимать не так давно, что самое глубокое отчаяние могло обернуться жутким весельем обреченного.
Сначала между нами шел разговор, ушедший, к счастью, от сложных вопросов смысла жизни к обсуждению последних автомобильных новинок, позднее мы замолчали и лишь их изредка обменивались парой фраз.

- Откуда Андрея знаешь? – спросил я в какой-то момент. – Кто он?

- Уже и не вспомню, когда познакомились, - Степа покачал головой. – В галерее Агнии, на фуршете. Ты ведь понял, что у нее своя небольшая галерея? Искусство Юго-Восточной Азии и Тибета, всякие артефакты.

Я кивнул. Да, искусство Тибета как раз сочеталось с загадочной синеглазой женщиной. Невозможно было представить Агнию юристом или финансистом.
За зеленоватой бутылкой последовал прекрасный коньяк. Мариаана, уже не чинясь, принесла нам блюдо фруктов.

Поздний вечер перешел в ночь.

В некий миг я оказался на берегу замерзшей реки, той самой, что напоминала о себе легким холодком в уютном кабинете Степана. В том призрачном месте метели не было. В высоком ясном небе парили три отрешенные луны; их серебристый, призрачный свет скользил по ледяной поверхности водной глади, не решаясь проникнуть глубже, к темной, загадочной воде. За моей спиной стоял лес, на противоположном берегу, в отдалении, возвышались заснеженные холмы. Мир вокруг меня был совершенным, полным покоя и тишины, но, тем не менее, пронизанным сознанием, способным как творить, так и разрушать сотворенное, но чьим?!

Я полной грудью вдохнул морозный воздух и вернулся в кабинет.

Нам со Степой действительно удалось тихо напиться. В комнате для гостей я сумбурно принял душ и рухнул на кровать, едва успев натянуть на себя одеяло, прежде чем провалиться в сон.

За тем вечером последовали и другие вечера; я никогда не был другом ничьего дома, и мне понравилось непривычное чувство принадлежности к другим людям, объединившимся в пару.

Новый год мы встречали вчетвером – к нам присоединилась Агния. После долгих обсуждений мы со Степаном выбрали ресторан, предлагавший провести новогоднюю ночь в стиле «эпохи джаза».

После  полуночи я танцевал с Агнией. Она была в платье с открытой спиной, и я поглаживал ее кожу, рассеянно сожалея, что или мужские руки не так чувствительны, как женские, или мы не умеем облечь свои ощущения в слова.  Бархатная кожа, шелковистая кожа – но слова не передавали магии, исходившей от женщины в моих объятиях.  Агния, магия, огонь, холод…

После танца я увел Агнию в бар и, взяв нам два бокала брюта, рассказал ей свою историю.

- Улетаю в первых числах февраля, - завершил я исповедь, - и не знаю, вернусь ли. Я…

Я хотел сказать Агнии, что сердце мое ныло от желания сблизиться с ней, но я боялся ранить ее, уехав и пропав где-то на далекой, чужой  земле.

- Когда ты вернешься, - ответила Агния, - мы с тобой выпьем по бокалу брюта, вот так же, как сейчас, но ты уже совершишь свое путешествие. Ты вернешься.

Я взял ее руку и поцеловал пальцы.

- Страшно улетать в неизвестность, когда никто не ждет обратно, - признался я. – Так же, как пуститься в плавание на корабле без якоря, наверное.  Без возможности остановиться там, где хочешь. Я боюсь. Я кажусь тебе жалким?

- Я буду тебя ждать, - Агния осторожно погладила меня по руке. – Нет, ты не кажешься мне жалким. Откуда у тебя эта тяжелая мысль?

- Разве мужчина не должен всегда оставаться сильным? – я не мог припомнить, вел ли когда-нибудь такой откровенный, глубокий разговор с женщиной.

- Но что считается силой? – Агния откинулась на спинку изящного стула. – Что считаешь силой ты сам?

- Мужество признать свою слабость, - ответил я и поразился своим словам. – Признать свою зависимость, уязвимость, перестать прятаться за бравадой, деньгами, домами…

- Увлечениями, - продолжила Агния. – Ведь так?

- Так, - я потер переносицу. – Можно задать тебе простой, но не тактичный вопрос?

- Задавай, - Агния внимательно смотрела на меня, и ее ледяные глаза теплели.

- Почему ты здесь, со мной? Не может быть, чтобы у тебя не было друга. Близкого друга.

- Позволь ответить вопросом, - Агния улыбнулась. – Как ты думаешь, любовь и дружба – проявления одного и того же чувства?

Я вновь поразился содержательности нашей беседы. До той ночи я, как правило, говорил с женщинами или о работе, или об отпусках, проведенных в разных странах. Иногда мы сплетничали, иногда обсуждали новости.

- Да, вполне вероятно, - я пытался понять, к чему ведет Агния. – Так и есть, при размышлении. Но любовь… Другой накал чувств. Другие ожидания. Дружба… спокойна. Даже если это близкая дружба.

- Возможно, я ищу отношений не спокойных? – в глазах Агнии вспыхнуло синее пламя.

– Когда корабль отправляется в плавание, якорь отправляется вместе с ним. Якорь – часть корабля.

Я вздрогнул. По сути, Агния признавалась мне в любви?! Вот так, за бокалом шампанского?! Меня можно было… полюбить?! За несколько недолгих встреч у общих друзей?!

Смелость, храбрость Агнии, ее откровенность обожгли меня, и пламя огненной волной  выжгло мое напускное неверие в любовь. Меня охватило страстное желание полюбить.
Но я уже любил. Я уже любил Агнию, но не признавался в этом сам себе, погруженный в переживания, вызванные смертью отца.

В этот момент к нам подошли Степа и Марианна, и разговор стал общим.

- Так ты едешь на лыжах кататься в этом году? – спросила Марианна у Агнии.

- Да, сразу же после Рождества, - ответила Агния. – Пару недель на лыжах, пару недель поезжу по Европе. Вернусь к середине февраля.

- А Иван улетает на Шри-Ланку, - Степа погладил Марианну по голове, - одни мы с тобой, детка, остаемся в Москве. Может быть, и нам куда-нибудь собраться?

- Позже, - ответила Марианна, - когда все вернутся.

Она мягко рассмеялась:

- Кто-то же должен оставаться хранителями места.

Позже я вновь танцевал с Агнией, и она объяснила мне:

- Я вернусь в Москву как раз к твоему приезду. Буду о тебе помнить. Слово чести. Встречу в аэропорту. С бутылкой шампанского.

- А если я не вернусь? – спросил я. – Агния, это не простое путешествие. Не жди меня. У меня предчувствие. Я могу… пропасть.

- Если ты пропадешь, я тебя найду, - спокойно сказала Агния. – Нашла же в этот раз, найду и в следующий. Но ты вернешься.

Я не совсем понял, что означали слова « нашла же в этот раз», но не стал уточнять. Я сам встречал Новый год в последний раз, но зачем было портить праздник Агнии?! Я и так рассказал ей слишком много, вынудив, возможно, на признания, которые ей не стоило делать. Вряд ли можно было представить судьбу более горькую для женщины, чем любить душевного калеку, такого мужчину, как я.

До отъезда Агнии мы с ней не встречались. Несколько раз тепло разговаривали по телефону, но, как мне показалось, откровения новогодней ночи остались в прошлом. И к лучшему, говорил я себе, и к лучшему.

Порой меня охватывало желание увидеться с ней. Наведаться в ее галерею, узнав у Степы адрес. Но я искренне не видел смысла в сближении перед моим путешествием. Если вернусь, то и увидимся.

Январь, обычно долгий из-за праздников, в тот год пролетел, как один день. Я привел, насколько было возможно без объяснений, в порядок свои дела. Попрощался с прежней жизнью, несчастливой, но привычной.  Крепко спал каждую ночь. Андрей готовил мое путешествие. Развязка приближалась, и я чувствовал облегчение. Во истину, ужасный конец…

Настал февраль, и я отправился в путь.

Проходя на посадку в Дубае, я осознал, что летел в другой мир – среди людей, стоявших в небольшой очереди с посадочными талона ми в руках, почти не встречалось белокожих. Я, да еще человек пять англичан и французов. Кожа большинства пассажиров отливала теплым медом. Моими соседями оказалась пожилая пара ланкийцев, на обед которым принесли заранее заказанную ими вегетарианскую еду. Жена была в сари.

Почти весь полет я спал. Возможно, то была репетиция смерти? Но, проснувшись перед посадкой, я с изумлением понял, что моя вечной спутницы, призрачной женщины, сопровождавшей меня с самого рождения, рядом не было.  Она могла ждать меня на острове, но летел я один. Как ни странно, ее отсутствие испугало меня. Что должно было произойти такого, что отступила Смерть?!

Я летел только с ручной кладью, небольшой сумкой, и вышел в зал прилета аэропорта одним из первых.  Ко мне тут же подошел симпатичный ланкиец моих лет и представился на прекрасном русском:

- Я – Ананд. Вы Иван, верно? Если готовы, то можно ехать.

Мы вышли из аэропорта.

Шаг из стеклянных дверей, и я оказался в  мире, где был другим сам воздух -  чистый, горячий, влажный.  Мы прошли к машине, старенькой, но приличного вида «Тойоте». Я забросил сумку на заднее сиденье. Ананд не стал спрашивать, почему я пустился в дальнее путешествие без багажа.  Возможно, я был не первым искателем счастья, которого он встречал в аэропорту и провожал до джунглей. Как все происходило?

Я так привык к тому, что мои мысли то и дело читали другие люди, что не удивился, когда Ананд тут же объяснил мне:

- Мы едем в центр острова, в гостиничный комплекс на берегу озера. Церемония состоится сегодня же ночью. Затем вы проведете три дня там же, в гостинице, отдыхая, а на обратном пути, если захотите, можете продолжить отдых на побережье. Отель мы и там забронировали. Но сама церемония сегодня. Ждать не имеет смысла.

Я кивнул головой. Ожидание было бы невыносимо.

Шоссе в понимании европейца не было. Казалось, аэропорт окружен джунглями, сквозь которые удалось проложить неширокую дорогу для автомобилей, не более. По обочинам дороги стояли домики и домишки, в большинстве открытые всем ветрам. За ними возвышалась стена зелени; когда мы притормозили у перекрестка, я увидел обезьян, с важным и деловитым видом шнырявших у человеческого жилья. То и дело мы проезжали мимо авторемонтных мастерских; ни до, ни после ни в одной стране мира я видел такого количества выставленных на продажу подержанных шин. Можно было подумать, что водители здесь  только и делали, что меняли покрышки  с полностью изношенных на чуть менее ветхие. Но, удивительным образом, несмотря на явную бедность жителей,  в воздухе витало изобилие. Возможно, ощущение благополучия создавала мощная зелень, произраставшая на благодатной почве; голод в этой стране был немыслим, и, действительно, его местные жители не знали.

Ананд передал мне бутылку минеральной воды, милосердно прохладную. Я сделал глоток.

Поворот, и мы выехали на открытую местность.

Я ахнул.

Вплотную к автомобильной дороге подступало море растительности, сочной, свежей, великолепной зелени. В отдалении я увидел мягкие горы, между ними – озеро. В космически высоком небе парили невесомые облака. Пейзаж окутывала легчайшая, невесомая дымка, как бывает в знойные дни.

И мне показалось нестрашным остаться навсегда на этой чудесной земле, остаться в ней, став ее частью, удобрив ее своим прахом, если мой изломанный жизненный путь должен был, так или иначе, завершиться там, на Цейлоне.

Затем я задремал; позже мы сделали остановку у придорожного кафе, где я выпил ананасовый сок и увидел, как плывшее по узкой речке бревно обернулось вараном, который, к моему веселому ужасу, медленно выбрался на берег как раз со стороны столиков под пальмовыми крышами.

К гостинице вела совсем узенькая дорожка. В ветвях деревьев резвились обезьяны, ловко перелетавшие с ветви на ветвь. Люди гостили в прекрасном, цветущем мире, предназначенном для невинных существ, невинных потому, что они не знали морали и духовного поиска, милосердно лишенные мятущихся человеческих душ.

Гостиничный комплекс состоял из основного здания, деревянного резного дома, и глинобитных хижин для постояльцев. Впрочем, внутри предназначенная мне  хижина оказалась весьма комфортабельной: и тропический душ, и ванна, и маленький холодильник, и чайник с чашками, и телевизор. Мягко жужжал кондиционер.

Гостиничный бой поставил мою сумку на подставку и, получив чаевые, широко улыбнулся, поклонился и вприпрыжку убежал по проложенной между хижинами дорожке.

- Я заберу вас в одиннадцать, - сказал мне Ананд. – Отдыхайте. Пообедать можете в ресторане, здесь прекрасно готовят. Бассейн к вашим услугам. А в озеро лучше не входить - опасно.

Оставшись один, я присел на край удобной кровати. Было четыре часа дня, мне предстояло скоротать семь часов.

Я поплавал в бассейне, прогулялся по берегу озера, любуясь окутанными маревом жаркого дня горами на противоположном берегу, пообедал, последовав совету Ананда. Возможно, я проживал последние часы своей жизни.

Но страха не было. Невозможно было бояться смерти в раю, открытом Космосу; я ничего не значил, или, также вероятно, был значим вселенски, но судьбу мою решал не я. Некто или нечто, сотворившие мироздание, знали обо мне все, и мне оставалось лишь отдаться их воле.

Затем стало стремительно темнеть. Я сел в кресло-качалку на веранде своего домика.

Светлый мир острова на моих глазах превращался в таинственное сказочное место. На небе проступили звезды, взошла Луна, нежная и лукавая; где-то в отдалении проступили ночные облака, и, к моему благоговейному восторгу, там, вдали, в полной  тишине, небосвод вдруг расколола сильнейшая молния. Шла сухая гроза без грома и дождя, настолько эпически прекрасная, что она напоминала дружескую забаву богов, для развлечения метавших друг в друга молнии.

Я встал и спустился на дорожку.

Рядом со мной кружились светлячки, излучавшие мягкий свет, пока они летали; стоило им опуститься на траву, как крошеные огоньки в их эфемерных тельцах начинали плавно гаснуть, делая насекомых невидимыми. Пройдя чуть дальше, на лужайке я увидел зайца, который тоже увидел меня и замер, полагая, что так останется незамеченным. Над моей головой промчалась летучая мышь; какое-то существо прошуршало в траве близ моих ног.  Ухнула птица, с озера донесся всплеск воды.  Со стороны ресторана едва слышно доносилась нежная музыка; там,  в свете факелов, шло вечернее представление.

Я растворялся в ночи. Мое эго больше ничего не значило; я становился частью Космоса, умирая для прошлого. На миг к моим глазам подступили слезы. Я постоял, не двигаясь, позволяя тоске и ожиданию наполнить меня, и вернулся на веранду.

Там меня и нашел Ананд, сказавший просто:

- Иван, пора.

Я зашел в домик, выключил свет, замер на миг в темноте, понимая, что у меня оставался последний шанс никуда не идти, почувствовал, как замерло мое сердце, и вышел к Ананду.

Мы прошли по гостиничной дорожке и покинули территорию отеля.

Наш путь лежал через лес. Фонарика у Ананда не было, мы двигались в мягком свете Луны. Вокруг нас шла хлопотливая жизнь ночных животных; они пробуждались с заходом Солнца, непереносимо яркого для их нежных глаз обитателей сумрака, и прятались от палящих лучей с рассветом.

Затем я почувствовал близость воды. Мы вышли к реке. Там нас ждала лодка с фонариком на носу.

Навстречу нам поднялся невысокий человек в рубашке и саронге. Из-под прядей волос, падавших на брови, блеснули звериные глаза дикаря. Он что-то пропел на гортанном языке, Ананд кивнул головой и пояснил мне:

- Это ваш проводник. Я буду ждать вас здесь, Иван. Пусть ваше путешествие состоится.

Лодочник протянул мне руку, помогая вступить на борт. На мгновение меня пробил жесточайший озноб, но я шагнул вперед и опустился на деревянную скамейку. Ананд поднял руку, прощаясь со мной, мой проводник веслом оттолкнул лодку от берега, и мы отплыли в ночь.

Нас плавно несло течение реки. Я сидел, оцепенев, во власти величайшей душевной тоски, отдававшейся болью в моем сердце. Все в моей жизни казалось мне ложным; я все время упускал самое важное, то, что могло бы дать мне ощущение счастья, но что именно ускользало от меня?!

Через какое-то время проводник протянул мне фляжку и старательно проговорил на английском языке непривычное для него слово, тщательно выученное, должно быть:

 - Potion. Снадобье.

Я взял  фляжку, залпом выпил жидкость, немного похожую по вкусу на зеленый чай с хризантемой, и успокоился. Возможно, я прилежно играл роль невротичного европейца, приехавшего на Цейлон в поисках просветления, не более.

Затем мы пристали к острову.  Проводник пришвартовал лодку к шаткой пристани, я сам, без помощи, сошел на берег, поднялся по невысокому склону и увидел маленький костерок, спрятанный в камнях и потому незаметный с реки. Высоких деревьев на острове не росло, лужайку с каменными руинами окружали кусты, усеянные благоухающими цветами. Я находился на открытом пространстве, в центре реки. Проводник остался в лодке.

Я постоял, ожидая развития событий, затем присел к костерку. Меня заворожила пляска легкого прозрачного пламени, холодного, как мне показалось. Неожиданно я вспомнил Агнию.

И тут кто-то внятно позвал меня:

- Иван!

Я поднял глаза и увидел своего отца.

Далее я могу рассказать то, что происходило, только самыми простыми словами.

Я увидел своего отца, но не взрослым человеком, а юношей, таким, каким он был запечатлен на студенческих фотографиях, до встречи с моей матерью – гибким, сильным, стройным, в клетчатой рубашке и темных брюках. Он был бос.

Я вскочил на ноги. Отец сделал шаг по направлению ко мне и сказал:

- Сын, прости меня. Пожалуйста, прости.

Он раскрыл мне объятия, и я со стоном обнял юношу, которому предстояло искорежить жизнь еще не родившегося сына, лишив его отцовской любви.

Рыдание, сдерживаемое мной весь день, с чудовищной силой сотрясло мое тело.

- Почему, почему ты не любил меня? – прошептал я в отцовское плечо. – Ты же знал, что был мне нужен.

И, в момент беспощадного осознания, я добавил:

- Ты и сейчас мне нужен, даже нужнее. Почему?

Отец чуть отстранил меня и с нежностью и грустью ответил:

- Иван, я не знал, как. Не знал, как нужно любить сына, как можно любить сына. Никто меня этому не научил.

Я замер, пораженный услышанным.

- Понимаешь, - продолжил отец, - я боялся, что моя любовь сделает тебя слабым. Я люблю тебя, всегда любил, и всегда буду любить. Но то, что отцовская любовь дает силу, я понял только после смерти. Потому что, только уйдя из жизни, я почувствовал, насколько глубоко связан с тобой. Ты сможешь меня простить? Ты вырос прекрасным мужчиной. Будь у меня право, я гордился бы тобой. Но ты вырос без меня, я ничем тебе не помог. Мне казалось, что самое главное - чтобы ты был обеспечен. Я так и не повзрослел, несмотря на свои успехи.

Я обнял отца и ответил, не смущаясь своих слез:

- Папа, я тебя прощаю.

Отец разрыдался, и мы оба плакали в руках друг друга, окутанные мистической ночью волшебного острова.

Меня обнимали все отцы нашего  мира, и меня переполняли их боль, нежность, мечты, горести, их надежды и разочарования, ярость и бунт. Никто из них не знал, что означала подлинная отцовская любовь; ее смысл ускользал  от них, потерявшись во мраке веков. Я сливался с ними, отцами своих сыновей, и меня заполняло незнакомое прежде чувство – зрелость.

- Папа, я прощаю тебя, - повторил я. – Я тебя люблю.

В этот миг небо озарила близкая молния. 

Теперь передо мной стоял взрослый мужчина, отец, которым я помнил его по своей юности. Он улыбнулся, вытер слезы, покачал головой и сказал:

- Живи, сын. Живи, люби, сражайся за свою душу. Если будешь готов, приведи в этот мир и своего сына. Прощай!

- Еще немного, - вскричал я, - папа, не так скоро!

Отец обнял меня на прощание.

Его тело, миг назад теплое и реальное, таяло в моих руках, и, в конце концов, исчезло.

Я опустился на землю, свернулся калачиком и провалился в забытье.

* * *

Десять дней спустя я смотрел в иллюминатор самолета, плавно заходившего на посадку в «Домодедово» и праздно размышлял, летел ли со мной новенький чемодан, укомплектованный цейлонским чаем и заботливо завернутыми в футболки аюрведическими снадобьями, купленными по просьбе Степана.

После церемонии я проспал двенадцать часов. Возвращение в гостиницу я не помнил.
Да и сама встреча с отцом ушла в глубины моего сознания; я мог бы вспомнить ее, во всех подробностях, но другой, новый я, знал, что возвращаться на окутанный ночью остров незачем. Рана в моей душе начала затягиваться. Я выздоравливал.
Я провел  в гостинице на берегу озера три дня, большей частью в полудреме, а затем Ананд отвез меня на побережье, в тихий отель «Кани-Лвнка» недалеко от Коломбо. Там я остался на неделю.

Я много спал и много гулял по кромке океана; гул волн, ветер, Солнце успокаивали меня, придавая сил. Сначала мной владело приятное безмыслие, но настал день, когда я очнулся от исцелившего меня душевного сна.

Моим первым осознанием, первой четкой мыслью после церемонии стало то, что место Смерти за моей спиной заняла Агния. Теперь со мной была она, страстный, опаляющий, любящий Ангел Жизни. Ее поцелуй не сулил забвения; напротив, Агния пробуждала.

Я собирался позвонить ей, как только вернусь в Москву. Если между нами оказалась бы невозможно любовь, я был согласен и на дружбу. Что угодно, лишь бы видеть ее и слышать ее голос.

Но один важный звонок я делал прямо с берега Индийского океана.

Я позвонил Елизавете, вдове отца,  и сообщил, что хотел бы оставить ей или квартиру , или дачу, по ее выбору.

-Отец был с вами счастлив, - уверенно сказал я, - и хотел бы, чтобы вы, Лиза,  ни в чем не нуждались. Погорюйте. А затем устраивайте жизнь. Отец понял бы вас и был бы рад вашему счастью. А я же всегда готов помочь вам, словом и делом, если потребуется. Спасибо, что озарили собой его зрелые годы.

Затем я позвонил Степану, который тут же прислал мне список трав и порошков, совершенно ему необходимых. Два дня я разъезжал на тук-туке по Коломбо, покупая чай и загадочные снадобья. Оставалось надеяться, что не остановят на ланкийской таможне и не обвинят в контрабанде.

Я дивился городу, где центральная улица, Галле роуд, переходила в шоссе, проложенное вдоль всего побережья до самого форта Галле. Все самое интересное можно было обнаружить в переулках и боковых улочках, но не на самой главной улице. С восторгом я видел, как рядом с нарядным индуистским храмом корова задумчиво ела афишу. Чуть дальше по той же улочке я пообедал в прекрасном ресторане, вполне способном сделать честь любой столице.

Несколько часов я провел в тихом музее, где индуистские божества вели бесконечные хороводы под спокойными, отрешенными взглядами будд.

Рядом со зданием музея рос исполинский баобаб. Я присел на одну из голубых скамеечек, установленных под деревом. Церемония что-то изменила во мне, и только несколько дней спустя я понял, в чем заключалась перемена. 

Я больше не боялся быть мужчиной.

Страх не соответствовать идеалу мужественности разъедал меня всю мою жизнь, с того дня, когда погибла моя мать. Та далекая трагедия прервала естественный ход моего развития, не два мне сполна познать материнскую, женскую нежность и безраздельную любовь, чтобы затем, опираясь на ее силу,  перейти в мир отца.

Я подспудно ждал от отца материнской заботы, он же интуитивно понимал, что не мог заменить сыну мать. Деньги, которые он так щедро давал мне в детстве и юности, были и суррогатом любви, и признанием его собственного страха перед сыном. Страх же тот коренился и в его собственном ужасе перед требованиями внешнего мира, предъявляемыми мужчинам; речь всегда шла о чем-то осязаемом, но никогда о душе.

Мы оба боялись сами себя и друг друга, отец и сын, разлученные страхом, скованные условностями, обреченные на поверхностные, жалкие жизни духовных калек.

Примирение с отцом расколдовало меня. В Москве меня ждал друг, Степан; это он отправил меня в путешествие к самому себе, показав силу и глубину мужской дружбы.

В Дубае я покупал духи и сладости для барышень из своего офиса. Заполнив тележку пакетами магазинов беспошлинной  торговли, я махнул сам на себя рукой и съел два гамбургера с картошкой фри, бесподобно, волшебно вкусных.

Мой чемодан прилетел со мной и, более того, одним из первых оказался на ленте багажного транспортера.

Я подхватил его и, поблагодарив про себя всесильных божеств путешествий, вышел в зал прилета.

Меня встречала Агния.

Я сразу увидел ее, прекрасную, невозможную, невероятную женщину, и у меня дрогнули колени. В затертых до белого цвета джинсах и короткой куртке с распахнутым воротником, синеглазая, горячая, яркая,  она была оглушительно хороша.

Агния тоже увидела меня и с широкой улыбкой подняла за горлышко огромную бутылку вина, магнум. Я вспомнил ее слова о том, что я вернусь, и мы будем пить брют.
Я вернулся.

Агния состроила забавную рожицу, я расхохотался и поспешил к ней, чувствуя, как с каждым быстрым шагом повышался мой уровень счастья.


(иллюстрация yume-no-yukari, deviantart)


















-








-





























.