В парке

В парке

Действующие лица: отдыхающие в пансионате Михаил Николаевич и Эльвира

Тихим вечером, уже немолодая девушка прогуливается по парку при пансионате, и останавливается рядом с пожилым мужчиной, который с интересом всматривается в ветки сосен, спрашивает его:
; А можно мне к Вам присоединиться? Вы так с интересом куда-то смотрите, мне тоже хочется что-нибудь увидеть эдакое.

; Да белка тут интересная такая бегает. Где-то там должна сейчас сидеть. ; показывает рукой.

; Ой, я тоже хочу на белку поглядеть. Они все такие симпатичные.

; А Вас как зовут?

; Эльвира.

; А меня Михаил Николаевич.

Эльвира – Очень приятно. Сейчас, после полдника, самое время погулять, воздухом подышать, белок поглядеть.

Михаил Николаевич – Это точно. Погодка-то ; благодать! Как будто вся гармония мира разлилась тут у нас во всей своей красе!

Эльвира – Да, всегда бы так! Но, к сожалению, всегда так не будет, и снова настанет эта проклятая житейская суета.

Михаил Николаевич – Ну что же делать, не всегда же можно отдыхать. А с другой стороны, в правильной жизни всегда есть место для гармонии. Ведь гармония – это не только и даже не столько внешний фон бытия, сколько вписанность в это самое бытиё.

Эльвира – Это очень тяжело – быть вписанным.

Михаил Николаевич – Кому как.

Эльвира – И всё равно, как же так получается, что в этом парке гармония есть, а уедешь в город, там её нет. Какая-то нестабильная она, эта гармония. А может, гармония – это просто случайность, и надо просто расслабиться и постараться поймать, ощутить её. Конечно, если бы она была не случайностью, то так говорить было бы нельзя; надо было бы тогда найти какой-то закон красоты и жить согласно этому закону. Но, может, такого закона нет никакого?

Михаил Николаевич – Я думаю, такой закон есть.

Эльвира – А в чём он заключается? В чём закономерность красоты, гармонии? На самом деле, наверное, все хотели бы в этом законе жить. Вот узнать бы его.

Михаил Николаевич – Узнать мало, надо его ещё принять. А то ведь знают, к примеру, что красть и убивать плохо, а всё равно крадут и убивают.

Эльвира – Но в начале, всё же, надо его узнать, а потом принять. Ведь нельзя же принять то, что не знаешь. Чего же именно тогда принимать?

Михаил Николаевич – Я думаю, что подавляющее число людей, которые живут в гармонии с миром, понятия не имеют, как это у них получается. Они просто вписаны в естество жизни, и живут – работают, растят детей, если надо – защищаются от врагов и т.д. Вписанность в жизнь ведь не означает пребывание в какой-то выдуманной фантазии, которой на деле может нигде нет и никогда не было и не будет. Быть в гармонии – это что-то другое. Это, скорее, делать то, что нужно делать, и что нельзя не делать.

Эльвира – Какая-то обязаловка получается. Разве гармония – это череда обязанностей? Мне-то всегда казалось, что скорее всё наоборот, и что гармония больше связана со свободой. Вот сейчас – такой чудный вечер, и мне кажется, что я растворяюсь в природе, и что я могу всё, что угодно, и что свобода во мне сейчас бесконечная. Вот закрою глаза, и полечу.

Михаил Николаевич – Но Вы же знаете, что не полетите. Человек – ограниченное существо, но фокус в том, что именно потому, что он ограничен, он и может быть в гармонии.

Эльвира – Как это?

Михаил Николаевич – Вот представьте себе, что человек никак не ограничен. Он тогда – как Бог. Но про Бога же нельзя сказать, что Он где-то. Также нельзя сказать и что Он в гармонии. Он, конечно, создаёт всё, что есть, в том числе и гармонию, но Он вне её, над ней. Так же и бесконечный человек оказывается над гармонией. Ему тогда не нужно будет входить в неё, наслаждаться ею и т.д. Но всё же, человек – не Бог, он ограничен, и ему, слава Богу, можно и нужно входить в гармонию, впитывать её в себя, и радоваться, что ему это удалось-таки.

Эльвира – Конечно, человек ограниченное существо, но не кажется ли Вам, что счастье невозможно без того, чтобы не переступить через какую-нибудь свою границу и ощутить возникшую здесь свободу? И если стремиться к счастью, что естественно, то это означает стремиться к преодолению тех или иных преград.

Михаил Николаевич – Да, наверное, Вы правы. Но эта ситуация – лишь верхушка айсберга. Вы вот берёте в качестве предельного мерила счастье. А мне кажется, что это не верно.
 
Эльвира – И даже если я скажу, что счастье – это не простая радость, а что-то большее и важное, Вы всё равно скажите, что это не верно?

Михаил Николаевич – Всё равно. Счастье – это метка какой-то глобальной правильности в твоей жизни, и стремиться надо именно к ней, а не к метке.

Эльвира – Ой, как интересно! Хорошо, что я с Вами познакомилась. Но, Михаил Николаевич, как же так получается, что счастье – это не то, к чему надо стремиться? Кажется, естественно стремиться именно к счастью. Ведь все его хотят, не правда ли?

Михаил Николаевич – Не знаю, не знаю, вряд ли. Вы спросите любого, к чему он стремится, и он Вам скажет – вот дачу надо сделать, вот здоровье поправить, вот ещё что-то. Перед людьми стоят насущные, достаточно конкретные задачи, и на их решение уходят все силы и стремления. Это потом, когда задачи будут решены, человек на секунду вздохнёт и скажет, что был счастлив. Но почему же он только на секунду вздохнёт? Да потому что новые задачи возникнут. Так жизнь устроена.

Эльвира – Но это же всё не отменяет счастье. К нему ведь можно стремиться подспудно и, так сказать, неосознанно. Конечно, всех заел быт, и они подзабыли о счастье. Но всё равно оно же есть, и к нему стремятся.

Михаил Николаевич – Если счастье рассматривать как состояние души, то естественно все хотят это состояние. Но это дело очень индивидуальное и сильно разнится для разных людей. Вообще, непонятно, что это такое – счастливое состояние души. Впрочем, непонятно, что такое любое состояние души. Пережить его можно, но пощупать его, потрогать его нельзя. Т.е. это то, что понять никак нельзя. Всякие там выделяющиеся в мозгу эндорфины и проч. – это совсем не то, это просто материальное сопровождение того, о чём должна идти речь. О чём же она должна идти? Непонятно. Другое дело – некая правильность. Это как раз то, что можно и нужно понять. А поскольку человек – умное существо, то ему к этой правильности стремиться совершенно естественно, он это и делает. Счастье же эфемерно в своей неопределённости. К чему именно здесь тянуться неясно. Если тянуться к счастью как таковому, то скорее всего поддашься на увеселительные шоу, которые, разрастившись без меры, приносят одни только несчастия, т.е. это совсем не то, что нужно, и даже наоборот. Или впадёшь в какую-нибудь индуистскую нирвану, где положено вообще ничего не хотеть, в том числе и счастья, так что и этот путь тоже оказывается тупиковым. А всё почему? Потому что счастья как такового нет. Камень, к примеру, есть, а счастье – не то, что есть вне нашего ума и души, а исключительно такое состояние души, когда она сама себя принимает.

Эльвира – Получается, счастье – это быть в себе?

Михаил Николаевич – Как я уже сказал, счастье – метка правильности жизни. Её ощущаешь в себе, и поэтому в некотором роду она в душе, и когда погружаешься в себя, в свою душу, то возникает впечатление, что вот-вот его, это счастье, получишь как постоянно со-присутствующую с тобой данность. Можно сказать, что счастье если и в душе, то лишь в некотором роде. Потому что есть и другая сторона медали. Ведь оно не винтик, который ввинчен в душу, а её особенное состояние. Мне кажется, счастливый человек гармоничен. Он находится как бы в равновесии и с внешним миром, и с самим собой. Причём не обязательно это знать. Важно лишь быть в этом режиме тотального соответствия, или лучше сказать – тотальной вписанности во всё, что есть правильного.
 
Эльвира – А как определить – правильное вокруг, или нет. Ещё сложнее – если ты сам в чём-то неправилен, то сможешь ли сам это определить? Слишком много неопределённостей. А жить-то всё равно надо. Как среди всей этой неопределённости жить правильно, чтобы, как Вы говорите, ощутить в себе эту метку правильности?

Михаил Николаевич – Фактически Вы говорите, что то, что следовало бы понять, пониманию поддаётся сложно. Согласен, это действительно так. Но это не отменяет, что речь всё равно должна идти о каких-то понимаемых вещах. Непосредственно стремишься именно к ним.

Эльвира – А может, люди просто хотят спокойствия, стабильности, и всё делаемое ими с пониманием так или иначе направлено на это? Тогда, с одной стороны, в этом стремлении будет понимание, а с другой стороны, будет неуправляемая и неизъяснимая тяга к жизни. Ведь почему стремятся к счастью? Потому, что ощущение счастья – это когда человек видит, что живёт по-настоящему. А почему он тянется к жизни? Потому что боится смерти.

Михаил Николаевич – Да, Вы это неплохо сказали. Стабильность здесь как раз кстати. Действительно, обычно все стремления конкретизируются в той или иной стабильности, причём стабильности отдалённости от смерти. Важно быть не просто живым, и не просто стабильным в своём положении, а стабильно живым, поскольку только так по настоящему существование утверждается в человеке. И хотя есть бунтари, разного рода искатели приключений и проч., но у всех у них всё их бунтарство – это какой-то промежуточный этап, а в конце концов все они хотят стабильности.

Эльвира – Конечно, взять хотя бы революционеров. Своими действиями они создают хаос. Но они же не хотят хаоса вообще, а хотят построить более правильное и стабильное общество, а получаемую в результате их активности неурядицу объясняют временным обстоянием дел, которая должна закончиться. Стабильность же, которую они прочат, по их словам будет очень долгой.

Михаил Николаевич – Получается, в человеке есть то, что стабилизирует его, удерживает от всякого рода изменений. С одной стороны, изменения в нём происходят постоянно – ведь он изменчив во времени, от времени ему никуда не деться даже если он по своему характеру спокоен и инертен. С другой стороны, тот механизм, который сидит в нём и стабилизирует его, тоже никуда не девается и действует ежесекундно, постоянно.

Эльвира – Покуда он жив. А помрёт, и всё – нет механизма.

Михаил Николаевич – А вот интересно, в частицах вещества, из которого сложено тело, в электронах там всяких и проч., вот в них есть ли механизм постоянства? Если есть, то всякая изменчивость любого тела, в конце концов, борется с неизменностью. И человек тут – не исключение.

Эльвира – Я даже не знаю, а Вы – что бы здесь предложили?

Михаил Николаевич – Для начала хотелось бы понять, в самом ли деле изменчивость и постоянство борются друг с другом, или их взаимное существование – это не борьба в чистом виде, а что-то другое? Ведь если есть борьба самостоятельных сущностей, то они будут очень разными, и нужно тогда определиться, что они собой представляют по отдельности. Если же борьбы на деле нет, и эта борьба – лишь видимость, то они не разные, т.е. если и разные, то представляют собой лишь лики чего-то одного, и тогда в первую очередь следовало бы определить, что это исходное такое, потому что без этого никакого понимания не будет.

Эльвира – Мне кажется, борьба и в самом деле есть. Вообще, куда ни посмотри – всюду какая-то битва не на жизнь, а на смерть. Потому-то гармония так редка, что везде все так и норовят съесть соседа.

Михаил Николаевич – А может, так и надо? Можно ли подумать, что когда-нибудь будет не так?

Эльвира – На земле, наверное, так будет всегда.

Михаил Николаевич – Тогда в этой борьбе ничего противоестественного нет, и разные элементы, которые борются друг с другом, на деле таким-вот особым образом просто как бы сообщают о своей принадлежности целому. В этом целом живёт жизнь, властвует бытиё, а борьба – это выражение этого бытия.

Эльвира – Вы хотите сказать, что через борьбу реализуется единство целого? Как говорил классик – единство противоположностей.

Михаил Николаевич – Да, вроде того.

Эльвира – А что же тогда представляет собой то единое, что объединяет все эти противоположности?

Михаил Николаевич – Наверное, природа, ведь природе всё естественно.

Эльвира – А как же мои мысли? Они не принадлежат природе, но подчас борются в моей голове так, что шум и гам стоит.

Михаил Николаевич – Тогда ничего, кроме Бога предложить не могу: Он создал всякое существующее, в том числе и мои мысли во мне, так что истинно целым будет именно Он.

Эльвира – Мне кажется, что Бог не может быть целым. Это слишком низко для Него. Ведь в целое входят части, а Бог не имеет частей, Он – абсолютно простой, не из чего не состоящий, Сам по Себе.

Михаил Николаевич – Что же тогда?

Эльвира – Я так думаю, что объединяет всё существование вообще.

Михаил Николаевич – Но, пользуясь Вашей же логикой, можно показать, что существование вообще, некое абстрактное бытиё, как и Бог, тоже одно. Ведь несколько абстрактных бытийствований как таковых быть не может. Иначе речь должна идти не о бытии вообще, а о конкретном бытии, которых действительно много.

Эльвира – Кажется, мы пришли в тупик.

Михаил Николаевич – Есть идея!

Эльвира – Говорите!

Михаил Николаевич – Что, если этим синтезом является общая гармония, т.е. то, чем мы восхищались с самого начала? Т.е. вот то, чем мы сейчас с Вами наслаждаемся, есть просто отражение того, что мы входим в некий великий мировой синтез, входим в единое целое с миром, а приятные ощущения от этого этому не противоречат. Что, если так?

Эльвира – Ой, здорово! Наверное, так оно и есть. Но всё равно получается, что для нас всё это временно, и это очень печально.

Михаил Николаевич – Но ведь мы в любую минуту можем войти в эту ситуацию снова и снова, и это зависит не от чего-то, а от нас самих. Это говорит о том, что гармония вечна и как некий порядок не меняется. И именно он гарантирует всему, что вошло в него, некую стабильность. Всё, что прикоснулось к бесконечно-длительному, само приобретает что-то от этой бесконечной длительности.

Эльвира – Да, точно. Это всё как, скажем, попытаться поставить палочки отдельно друг от друга – ничего не получится, и они, скорее всего, попадают. А если вы их сгармонизируете между собой, как-то поставите в сопряжение, чтобы они друг о друга упирались, то может получиться очень прочная и надёжная конструкция.

Михаил Николаевич – Вот, вот. Это Вы хорошо сказали. Всё находится во взаимном сопряжении. Образно говоря, каждый элемент мироздания спасает от разрушение все остальные, но спасает тем, что в некотором роде борется с ними: как в вашем примере палочки потому спасают друг друга от падения, что давят друг друга. Да…, лихо у нас получилось.

Эльвира – А почему бы и нет? Гармония – дело хорошее, я бы даже сказала – это какое-то благо, которое спасает всех от разрушения и всяких бед. Вот интересно, а государство оно тоже спасает?

Михаил Николаевич – Наверное, тоже. Только в каждом конкретном случае гармония стабилизирует ситуацию по своему – сообразно природе того, что именно стабилизируется. Поэтому и с государством тоже самое. Какова природа, таков и механизм.

Эльвира – Почему же нет одного общего механизма? Ведь гармония одна на всех, и казалось бы, что способ её действия на всё тоже будет одним и тем же.

Михаил Николаевич – А что такое действие? Действие – это вид общения. Общение же осуществляется как на правах действующего, так и на правах страдающего. Поэтому важно, как одно входит в другое. Это вхождение, по сути, выражает природу предмета. Как предмет входит в гармонию, такова и его природа, его бытиё.

Эльвира – Понятно. В связи с этим, как наша жизнь в России может стать стабильной? А то надоели, знаете ли, все эти потрясения. Вот тут, говорят, чипизацию какую-то власти задумали, когда некое электронное устройство малюсенькое-премалюсенькое вставляется в человека и его можно контролировать будто бы для облегчения жизни, а на деле, конечно, только для управления им, и ни для чего другого. Ведь если каждый человек из-за этого станет своего рода биороботом без своей воли, которым можно манипулировать по своему усмотрению, то это – мечта любого правителя.
 
Михаил Николаевич – Страшные вещи Вы говорите, Эльвира. Сделать из человека подобие безвольной рыбы – страшное преступление. Но, наверное, Вы правы. Такая ситуация – сладкая мечта властей. Она была всегда, и будет всегда. Не зря же они периодически превращали людей в рабов – то ли в случае их захвата в войнах, и тогда это больше касалось чужеземцев, то ли вообще это касалось собственного народа, как это было в России когда-то. Но неужели мы двигаемся к новому периоду рабовладения?

Эльвира – Как-то даже самой не верится. Но, может, нас спасёт Святое Провидение? Может, Господь не попустит?

Михаил Николаевич – Если уж мы пришли к тому, что в самой гармонии есть механизм сопротивления хаосу, раздору и всякому разрушению, то должно быть что-то, что не даст властям осуществить их чёрную задумку.

Эльвира – Вот я и хочу понять этот механизм, механизм стабилизации и защиты от зла. Каков он?

Михаил Николаевич – Я думаю, что власти не доведут дело до полного уничтожения воли народа потому, что тогда он, т.е. народ, не сможет сопротивляться угрозам извне.

Эльвира – Но ведь раньше, в эпоху крепостничества, народ в массе своей тоже был почти что в рабстве, но при случае воевал и побеждал.

Михаил Николаевич – Но тогда была небольшая группа – дворянство, которая была в привилегированном положении рабовладельцев, и которая держала ситуацию под контролем. Если сейчас разделить людей на чипированных и не-чипированных, то последние окажутся отрезанными от многих технологических моментов жизни и окажутся как бы в более низком положении, чем их рабы, т.е. чем все чипированные. Конечно, они этого не допустят, и поэтому прямого чипирования, как Вы говорите, не будет. Но дело даже не в этом, а в том, что чипированный человек, лишённый воли по какому-то одному направлению, например – по социальному, лишится воли и по всем другим направлениям, так что не сможет в принципе сопротивляться чему бы то ни было. Он, конечно, не сможет сопротивляться приказам властей, но он не сможет сопротивляться и иноземным захватчикам. Получается, правители, наверное, и хотели бы сделать тотальную чипизацию, но внешняя угроза этому всегда будет мешать.

Эльвира – Выходит, наличие врагов – это в чём-то плохо, а в чём-то и хорошо. Враги не только мешают спокойной жизни, но и мешают властям сходить с ума и делать всё, что им вздумается.

Михаил Николаевич – Конечно, ведь всё находится во всеобщей связи, и если нечто в каком-то смысле будет казаться плохим, но наверняка найдётся другой большой смысл, я бы сказал – обнадёживающий, хороший.

Эльвира – Опять классика жанра – у любого минуса есть свой плюс.

Михаил Николаевич – Да, да, точно. Можно сказать, что всякая множественность, без которой гармонии нет, диалектична. С одной стороны, множественность порождает борьбу, злобу, ненависть и т.д. А с другой стороны, без неё не может быть никакой дружбы, взаимовыручки и спасения. Это касается не только материального. С материей понятно: она – источник бед и страданий, но поскольку она всегда представлена во множественном числе, то в ней будут иметь место процессы, противостоящие чему бы то ни было. И если есть процессы, когда одни противостоят другим, то будут процессы и такие, которые противостоят последним. Вот власть – противостоит людям. Но её страх перед своим обнулением врагами извне заставляет бороться с собой и умерять свой живодёрский пыл. Так вот, всё это касалось материального. Но то же самое относится и к идеальному – к мыслям, идеям и даже к запредельному миру. Так что, во множественности вообще есть не только отрицательное, но и положительное.

Эльвира – Ну что касается материального, я со всем согласна. Но как это понять по поводу идеального? Вы сказали, что множественность идей – это и хорошо и плохо. Что в этом хорошего, и что плохого?

Михаил Николаевич – Если бы идея была одна, то она не представала бы перед другими идеями, не могла бы соотносится с ними, и поэтому про неё вообще нельзя было бы ничего сказать внятного.

Эльвира – Как это?

Михаил Николаевич – Ну вот представьте, что перед нами только одна идея, и что больше никаких других идей нет. Тогда это будет идея-единица. И чтобы она соответствовала себе (именно себе, поскольку ведь других идей по нашему уговору нет, и соотносится ей не с чем), то она должна быть идеей о едином, или единое как таковое. Но поскольку она одна, то рядом с ней нет идеи о её собственном существовании, в результате чего о ней нельзя сказать, что она есть. Получается, одна идея сама по себе не есть, т.е. её как бы нет.

Эльвира – А что значит – как бы? Её нет на деле, или просто мы не можем помыслить, что она есть?

Михаил Николаевич – В контексте наших рассуждений, скорее верным будет второе. Но это дело не меняет. Если для нашего ума чего-то нет, то как мы можем рассуждать, что оно будто бы есть? Эти рассуждения будут логически противоречивыми и приведут к одним только ошибкам. Нам же нужны безошибочные решения, и всё, что даёт ошибку, следует изначально отметать. Разве правильно в логику умышленно вставлять дефект, и надеяться при этом на выверенный результат? Этот результат будет сплошной нелепостью. Зачем он нам нужен?

Эльвира – Но ведь бывает, например, что специально делают неверный ход, чтобы запутать противника и расчистить себе простор для действий. В шахматах, или на войне такое часто встречается.

Михаил Николаевич – Конечно, такое бывает. Но ведь руководствуются здесь не желанием уничтожить логику действий вообще, а стремлением создать такой поток событий, который подчинялся бы такой логики, которую только вы сами видите и которой управляете, но которую не видит ваш противник. В результате, вы оказываетесь на коне. Заметьте, вам всё равно нужна логика, т.е. определённый порядок действий и мысли, потому что быть вне всякой логики – это подчиниться хаосу, слепому случаю, что для человека с его волей неуместно.

Эльвира – Ну, хорошо. Получается, что множественность идей – благо хотя бы потому, что эта множественность делает их существующими для нас. Т.е. идей много, и поэтому мы можем о них как-то мыслить. Но может быть, наоборот – мы можем мыслить, придумываем много идей и поэтому их много. Так, наверное, правильнее будет.

Михаил Николаевич – Вроде бы так. Но фокус в том, что никаких идей не будет, если нет их множественности. Мы должны или сразу думать не одну-единственную мысль, а несколько – в одном варианте, или в другом варианте – должны признать, что идеи существуют заранее, до нашего думания о них, а мы просто как бы погружаемся в них, или в другой интерпретации – вспоминаем их, что ли.

Эльвира – Это Вы о теории Платона вспомнили?

Михаил Николаевич – Да, да, конечно, а о чём же ещё?

Эльвира – А Вы сами, Михаил Николаевич, сами какую версию выбираете?

Михаил Николаевич – Мне больше нравится первый вариант, когда думается сразу несколько идей. Потому что принять второй вариант означает, что человек и не думает вовсе, а только воображает, что думает, а на деле просто подсматривает в некую хитрую щёлку и высматривает уже готовое. В этом случае от его ума остаются одни только щепки воспоминаний. Для какого-нибудь классического обывателя, только и умеющего потреблять чужое и жить на дармовщинку, такая позиция очень удобна. А я, с Вашего позволения, всю жизнь вкалывал интеллектуальным трудом, и не могу с этим согласиться. Я сам создавал свои идеи, и ни за кем не подсматривал. Мне естественнее считать, что я могу самостоятельно думать, и логика толкает меня считать, что думаю я сразу не одну мысль-идею, а хотя бы две.

Эльвира – Но как это? Неужели это обязательно? Неужели нельзя думать только одну идею? Ведь даже думать об одной порой бывает сложно, а тут Вы говорите, что хочешь/не хочешь, но надо думать сразу о двух идеях.

Михаил Николаевич – Я не говорил, что надо думать о двух идеях. Но я говорил, что так думается как бы автоматически, потому что иначе невозможно.

Эльвира – Как это?

Михаил Николаевич – Очень просто. Я уже касался этого: когда мы думаем мысль, то всегда имеем в виду то, что она существует.

Эльвира – А что особенного в этом «имеем в виду»? Является ли имение в виду чего-то видом думания об этом чём-то? Мне вот кажется, что иметь в виду некий предмет и думать о нём – не одно и то же. И пусть я чего-то имею в виду, но я это самое не думаю.

Михаил Николаевич – Это ошибка. Если Вы нечто имеете в виду, то как бы краем своего ума видите его, принимаете в расчёт, соотносите свою актуальную мысль с этой, которая вроде как второстепенная. Но поскольку без второстепенной мысли не будет и той, что на поверхности, то эта второстепенность – лишь видимость, а на деле она так же важна для формирования истины, как и та, о которой вы вот сейчас печётесь.

Эльвира – Понятно… Понятно, что всё это очень сложно, но в то же время и интересно. Но, как я понимаю, Вы хотите сказать, что многое, в каком бы виде не представало перед нами, спасает нашу жизнь от самой себя. Ведь если от множественности возникает хаос – с одной стороны, а с другой стороны – через множественность только и возможно существование, то всегда будет иметь место двусмысленность и никогда не будет утверждения крайних позиций. А если и будет возникать какая-то крайность, скажем, революция или сумасшествие властей, то она будет временным явлением.

Михаил Николаевич – К сожалению, одна крайность может сменяться другой крайностью – и так до бесконечности. По жизни, так оно и есть, а люди от этого только страдают, и будут страдать всегда. Они и живут, и страдают, потому что многое, к которому они приобщены и в материальном, и в идеальном смыслах, им мешает и помогает одновременно, причём одновременно в плоскости любого смысла. Поэтому ничего другого не остаётся, как не терять или развивать способность к тому, чтобы индивидуально льнуть к гармонии всего сущего, и быть с ней и в ней. На всех, на общество, надежды нет никакой. Ведь в обществе много людей, общество – это многое, и в нём, как и во всяком многом, есть хорошее и плохое.

Эльвира – Но ведь и каждый человек – это тоже многое; например, он состоит из множества клеток и т.д. Как ему освободиться от того многого, что присуще его телу? Да и с мыслями, как мы выяснили, дело обстоит точно также.

Михаил Николаевич – Конечно, это всё так. Иногда кажется, что человеку ничего не остаётся, кроме его души, которая уж точно не множественна; она одна и безусловно не из чего не состоит. И когда я говорю, что нужно посильнее, насколько это возможно, абстрагироваться от общества, то я имею в виду именно душу: по первому впечатлению только в своей душе можно найти полную гармонию, и отойдя от общества в своём уме, я прихожу к ней, к гармонии.

Эльвира – А что, если нужно сопротивляться разным обстоятельствам – врагам, природным катаклизмам и т.д.? По-вашему, сопротивление это надо оставить (ведь мы абстрагировались от всего этого), и ни о чём не думать. Разве это правильно?

Михаил Николаевич – Это не правильно, и бороться надо. Но и борьба – это тоже не правильно, потому что в ней, в борьбе, принимается многое. В итоге, человек обречён на то, чтобы и жить и мучиться. Об этом и речь. Он спасается в свете своей души, отдыхает в ней, а потом снова ввергается в непрестанное блуждание в потёмках и поисков какого-то непонятного счастья. Поэтому, когда мы в миру и не наедине с собой, мы мечтаем о душе, думаем о ней как о чём-то потаённом и бесконечно желанном. Но стоит нам в ней очутиться, как нас вновь тянет куда-то не туда. Таков человек, с этим-то точно не поборешься, с этим, т.е. со своей природой, нужно сжиться, когда внутренне будешь принимать внешнее, а внешнее будешь хотя бы чуть-чуть подстраивать под внутреннее. Вот тогда и будет гармония – не выдуманная, а истинная, какая она только и может быть.

Эльвира – Всё так романтично начиналось, а в итоге вышло в виде суровой реальности.

Михаил Николаевич – Но Вы же сами, кажется, хотели этого? Ну да ладно, пойдемте в пансионат, а то у меня партия в бильярд назначена.

Эльвира – Ой, я тоже хочу в бильярд …