Кончина отца.
На шестой день моей народовольческой миссии меня с пола, на котором я спал, подняла хозяйка: «Вас спрашивают». Я вышел; Юра Федоров подает мне телеграмму из Иванова о том, что умер отец и похороны сегодня. Узнав о телеграмме, Юра не остался безразличным: «Нет, так нет», «где его искать по области?» – нет, он позвонил в партком, там знали в каком я районе, и дали Юре парткомовскую машину с шофером, Юра узнал в райкоме, какие колхозы мне отвели, и затем на парткомовской машине всю ночь искал меня по деревням, и вот нашел. Был шестой час, в правлении колхоза уже был народ.
На Управленческом, помывшись и переодевшись, я опять позвонил в партком Павлу Михайловичу Маркину с просьбой отвезти меня в аэропорт. В Смышляевке показал телеграмму о похоронах, и билет без очереди дали. Когда пролетал над полями Красноярского района, шевельнулась мысль: вот, только что я был там среди них, и вот я лечу в небе над ними, а они там, и не знают об этом. Самолет приземлился в Быково, в это время там же самолет в Иваново (ЛИ–2) уже запустил моторы. Билетов не было, но какой-то пассажир не явился на посадку, какой-то грузчик помог мне оформить документы (я в кассу, он к диспетчеру), я ему заплатил 50р. и в тот же день к вечеру был в Иваново. Похороны в ожидании меня перенесли на следующий день. Я остановился в гостинице.
Организацию похорон институт взял на себя, я купил только с десяток горшков с цветами. Приехал дядя Петя с Леной и пришли ивановские родственники, вероятно Петра Степановича Коротникова – мужа моей двоюродной сестры – Анны Ивановны – дочери тети Собины.
Папа не терял связи с родственниками, в молодости любил на своих красивых лошадях бывать у таких же, как и он, зажиточных соседях, мечтал гордиться своей красивой женой, а оказался в тюрьме, и вот теперь умер одиноким, но не в одиночестве.
Какие-то женщины соблюли в облачении папы необходимые христианские атрибуты. Разумеется, по православному обряду. Для простых людей, которые по определению нормальны, люди делятся на верующих и неверующих по заявке родственников. Если родственники не против ритуала, то соседи отправляют почившего в мир иной по-своему, как им привычно. Моего товарища татарина проводили по православному. Его русская жена говорила, что она не знает, как у них положено, какая, мол, разница, там все будем вместе.
Во время похорон мне было неловко стоять и смотреть, как пожилые люди по очереди закапывают могилу, а я молодой и здоровый стою в стороне. Я взял лопату и тоже стал закапывать. Я не знал, что этого делать, по народным представлениям, нельзя.
На многолюдных похоронах и поминках в больнице, где присутствовали главный врач и ректор института, я сказал, что горжусь своим отцом, который, будучи простым санитаром, заслужил такое уважение коллектива, и что он всегда будет для меня примером.
И это действительно так, а в записной книжке по этому поводу, выражая восхищение отцом, я написал, что проводы покойника это остатки древних обрядов, когда дикари верили в загробный мир и покойника отправляли как бы туда.
Папа еще в 57-м показывал мне оградку, которую он купил себе для могилки, он хотел, чтобы и в этом мире, на этой стороне земли осталось напоминание о его существовании, а я даже кладбища не знаю, где его могилка, даже с родственниками не познакомился. Произнес на поминках прощальное слово и уехал.
Сейчас у меня седая борода, возможно, я поумнел, и проводы считаю полезными, как пример для живых.
И пусть эта книга будет памятью о папе.
Со смертью папы закрылась еще одна шторка объектива, через который я мог видеть прошлое.
Вернувшись с похорон, я уже не вернулся в деревню, а пошел на работу. После замены провалившегося пятилетнего плана семилетним, я уже не мог с доверием относиться к новым цифрам и искренне говорить об их реальности своим слушателям. Осенью 59-го года я уклонился от предложения продолжить агитационную работу.
Отдел наш к этому времени преобразовали. Нашу бригаду, как самостоятельную единицу ликвидировали и влили в бригаду конструкторов. Новый начальник Розенштейн был до мозга костей конструктором и только в этом видел смысл существования человека. К этому благородному делу он решил и меня приобщить. Мы в это время создавали двигатель для нового самолета ИЛ–62.
Проблем по маслосистеме не было и мне было откровенно скучно. Розенштейн взял меня с собой в командировку по согласованию маслосистемы, что было по моей части, но делать по этой части там особенно было нечего. После согласования он у Илюшина посадил меня за доску с тем, чтобы я нарисовал масляный бак, который на новом двигателе крепился к двигателю. Я прикинул(!) обводы бака в габаритах мотогондолы так, чтобы он имел заданный объем и чтобы в нем размещался датчик уровня масла. А Григорий Львович ожидал, что я нарисую компоновочный чертеж крепления маслобака с гаечками и винтиками. Розенштейн ничего не сказал мне – он понял, что я не конструктор. Дефектов не было. Закончил я и работу по методу расчета центробежных разделителей во всем диапазоне возможных чисел Рейнольдса. Явно скучая, я писал какие-то пустяшные отчеты. И меня по моей просьбе перевели в отдел регулирования.
После того, как я ушел из бригады, дефекты, когда началась активная доводка двигателя, появились, и Григорий Львович просил меня вернуться, а у меня уже была новая интересная работа.
Но очередной отпуск я еще отгулял, работая в старой бригаде.