Ровно 28 лет назад не стало моего отца, моего папки, как я его называла. Был август, было еще жарко, он умирал в доме моей бабушки, куда мы съезжались летом: я с детьми, отец с мамой. Каждое лето, будучи уже москвичкой, я приезжала на свою малую родину, в Первомайск и всегда летом: сначала в качестве студентки МГУ им. М.В. Ломоносова, потом – преподавателя того же вуза.
Дом моей бабушки находился на окраине Первомайска, был построен военнопленными немцами после окончания войны. Я с родителями и братом жили на соседней улице, но потом отцу дали квартиру в центре города, а в нашем доме остался жить брат с семьей.
Мой отец умирал в страшных муках от рака, почти месяц мне пришлось за ним ухаживать, не спать ночами, так как боли его отпускали на короткое время, а в остальное он стонал, боль отпускала ненадолго после приема наркотических средств. Ни воду, ни пищу его организм уже не воспринимал. Уколы я ему делала сама, научилась, когда в университете ходили на военку: ребята приобретали квалификацию офицеров каких-то там войск, девушки – квалификацию медицинской сестры для гражданской обороны. Давали не только ребятам, но и девушкам военные билеты.
За препаратами приходилось ходить пешком по жаре примерно полчаса в поликлинику каждый день. Пешком, так как автобусы в те годы почти не ходили на окраину города, потом, уже в годы незалежности, пустили пассажирские автобусы по городу разных маршрутов. Отец был инвалидом войны, ему полагалась машина «Запорожец», на которой он на возил на базар, преимущественно, в соседний Стаханов. До 1978 г. город носил название – Кадиевка. Хотя небольшое время в 1937—1943 годах именовался Серго в честь Серго Орджоникидзе. 12 мая 2016 года Постановлением Верховного Совета Украины № 4086 от 17 февраля 2016 года город Стаханов был переименован снова в город Кадиевка. Но, поскольку де-факто город остаётся под контролем ЛНР, то согласно административно-территориальному делению Луганской народной республики за ним сохранилось прежнее название.
Поездки на базар в Кадиевку-Стаханов были сродни празднику. Дни проходили скучно, а тут какое-никакое развлечение. Поездка на автомобиле, пусть на маленьком «Запорожце», – это отвлечение от монотонности летних дней с невыносимым зноем, дожди летом на Донбассе – редкость, но если они случаются, особенно несколько дней кряду, – лучше бы их и не было вовсе: во двор выходить только грязь месить, к тому же туалет на улице, надо туда идти чем-то накрывшись, приходится сидеть дома – тоже еще то «удовольствие»! В солнечные дни другое дело: можно посидеть под деревом, читая какую-нибудь книгу. Особенно любила сидеть под развесистой абрикосой, у которой были самые вкусные плоды, именно они шли на варенье, которое бабушка буквально заставляла варить, а потом трехлитровые банки везти в Москву.
А еще заставляла сушить абрикосы на крыше летней кухни. Одним словом, работа находилась, но хотелось-то впечатлений! Иногда приходили подружки, знакомые, а когда приезжал дядя Юра из Рубежного, так это вообще было событие! Дядя Юра был двоюродным братом моей мамы, почти каждое лето приезжал на своей «Волге», которую он купил после того, как побывал на Кубе, кем-то там работал. Личные авто вообще в те времена, 60-70-ее годы были относительной редкостью, ну а «Волга» – вообще верхом мечтаний и зависти!
Еще событием были поездки в Карбонит, который находился недалеко от Первомайска: там жила мать дяди Юры, родная сестра моей бабушки. Мы ее называли бабушкой Дусей. Я ее воспринимала практически как родную бабушку, хотя была двоюродной: всегда приветливая, улыбчивая с низким грудным голосом, с великолепной памятью, которой обладала до своей болезни: в последние годы жизни страдала называемым старческим слабоумием, сопровождавшимся потерей памяти.
В Луганске, областном центре, жила родная сестра моей мамы, тетя Соня с семьей. Она также каждый год приезжала и ее приезды также были радостью. Одно лето был большой урожай абрикос, их было просто некуда девать, плоды ведь скоропортящиеся, отец отвез меня и Соню (я ее называла на «ты» и по имени, хотя разница была в 17 лет) на базар в Кадиевку и мы с ней продали ведро абрикос.
И вот теперь отец умирал, хотя был еще не старым – всего-то каких-то 63 года! Весельчак, балагур, любил разыгрывать маму, она верила всему тому, что он говорил, у него явно были артистические наклонности, к тому же играл на аккордеоне и даже рисовал. Впрочем, что касается последнего, сохранилась лишь большая картина, какой-то пейзаж, написанная маслом, которая почему-то висела в доме бабушки, а не нашем. В войну ему пришлось воевать не долго: с 1943 года по 1945 год. Как отец указывал в своей автобиографии: «В дни Великой Отечественной войны я находился на оккупированной территории, нигде не работал и ни в чем себя не скомпрометировал. После освобождения оккупированной территории меня зачислили в ряды Красной Армии в 1943 году. Участвовал в боях в Запорожье, Чехословакии и Венгрии». Именно в Венгрии его ранило в левый коленный сустав ноги, ему хотели даже ампутировать ногу, но хирург – грузин пожалел молодого бойца и попытался сохранить ему ногу, после этого колено не сгибалось, отец хромал.
В 1946 году отец поступил в Кадиевский горный техникум, после его окончания работал на разных шахтах. Причем работал на инженерных должностях, долгое время – начальником планового отдела. Когда началась перестройка, он читал романы, повести писателей, о существовании которых широкая публика не знала, но никогда их произведения не комментировал. (Что касается книг, каждую пятницу в книжный магазин, который находился в центре города, привозили дефицитную литературу. Как инвалиду, ему полагались льготы при их приобретении. Сколько интересных книг мы таким образом тогда с отцом приобрели!) Поэтому узнать, что он думает о правде советского строя, которая внезапно раскрылась, не представлялось возможным. Он молчал. Впрочем, сталинистом по примеру его сверстников он не был: никогда я не видела портрета Сталина на лобовом стекле, которого прикрепляли такие же инвалиды, как и он.
А перед смертью он заговорил. Когда боль отпускала, он начинал шутить как это делал обычно, иногда он так смешил, что мы не выдерживали и буквально умирали от хохота. Пел частушки, которые раньше ни от кого я не слышала, например, такие: «Жили были три бандита: Гитлер, Сталин и Никита. Гитлер резал, Сталин бил, Никита годом морил». Еще одно его высказывание: «Сталин – СС номер два». Иногда под воздействием наркотических препаратов, у него начинались какие-то видения, в эти минуты он принимал меня за медсестру: так и звал меня – медсестра! Однажды принял меня за какую-то знакомую медсестру, с которой воевал. Я к нему подхожу, а он на меня кричит: «Уйди, ты предательница, ты не вынесла меня с поля боя!»
В минуты невыносимой боли, он просил дать ему яду. Когда же его отпускало, хотел жить.
Иногда его юмор принимал горький характер. Свою огромную опухоль на здоровой, правой, ноге, которая возникла в результате метастаз, он называл дубовкой (такой сорт дыни, который мы особенно любили). После уколов в некоторых местах образовались небольшие шишки, на которые он отреагировал так: «Я так с шишками в гробу и буду лежать?»
Отец! Когда его не стало, я не могла подняться с постели несколько дней: накатила такая усталость, что не было никаких сил. Как мне его не хватает, до сих пор ощущаю его присутствие, а ничего сделать нельзя. Вечная тебе память, мой папка!