Где-то далеко-далеко на мутной реке стоит город. Город из стали, скрытый за пеленой дождя, что не прекращается ни на миг.
В этом городе больше нет людей, они ушли в другие земли, где есть солнце, где ночью можно увидеть звезды и луну.
А здесь остались только их создания и слуги — роботы, стальные жители стального города.
В городе ничего не растет — все вянет от влажности и холода, и только редкие одуванчики пробиваются через каменную кладку.
В городе множество фабрик, где роботы ткут ткани, стругают мебель, выдувают тонкие стеклянные бокалы. Но никому не нужна их работа, и их творения копятся на складах, истлевая, гния и ломаясь.
В городе множество кофеен, и каждое утро механические официанты протирают столы, застилают свежие скатерти и ждут посетителей. Никто не приходит, скатерти становятся влажными, ветер заносит в открытые двери мокрые капли, а роботы молча ждут. Потом, под вечер, закрывают двери, убирают скатерти и стулья и гасят свет.
И так день за днем.
За чертой города, на холме, покрытом колючим кустарником и пожухлой травой, стоит старый особняк.
Когда-то в нем жил гениальный ученый, придумавший и сотворивший этот город таким, каким его запомнили последние его жители.
Старик умер задолго до того, как город опустел. Что бы он почувствовал, если бы увидел, каким теперь стало его творение?
Теперь в том доме живет девушка, которую он считал дочерью.
В ее доме полно дверей, за которыми скрываются спальни, столовые, кабинеты, но многие из них не открывались уже много лет.
Сама хозяйка и не вспоминала про них, обходясь только несколькими комнатами.
По утрам она привычно насыпала корм для птиц в саду, заводила часы в прихожей. Затем она поднималась в библиотеку, выбирала одну из тех книг, которые еще не успела прочесть, и спускалась вниз, на первый этаж, где в самом конце правого крыла раскинулся зимний сад, так любимый старым профессором. Здесь тепло, гораздо теплее, чем на улице или в остальном доме.
Здесь росли цветы, родившиеся от тех семян, что принесли сюда предки профессора, люди, построившие этот дом.
Здесь росла яблоня, посаженная самим профессором.
Она поднимается ветвями вверх, к стеклянному куполу. Солнце редко выходило из-за туч и редко касалось ветвей и листьев этой яблони, но она упорно рвалась к небесам, как те одуванчики на мостовой.
Девушка ласково ухаживала за цветами и кустарниками, и благодаря ее заботе они цвели все пышнее и прекраснее.
Закончив работу в саду, девушка садилась под яблоней и читала, пока не наступал вечер, и не становилось слишком темно, и нельзя было уже различить слова.
Не в ее привычках было жечь лишние дрова или зажигать свечи, поэтому она закрывала книгу и отправлялась спать.
Мало что менялось в ее распорядке дня, и само движение времени не имело на нее влияния. Но она не изменяла своим привычкам и каждый день обрывала листы календаря. Она чувствовала, как в груди теплой дрожью поднималось волнение каждый раз, как месяц подходил к концу.
Сейчас она стояла на кухне у маленького отрывного календаря и держала в руках оторванный листочек. На календаре была суббота, тридцать первое мая.
На ее губах вспыхнула улыбка, освещая все вокруг — никакой свечи не надо!
Покой и меланхолия ненадолго оставили ее движения, и наружу проступила дрожь ожидания, которая пробуждалась только в те редкие моменты, когда она открывала новую книгу или касалась кончиками пальцев еще нераскрытых бутонов.
Скомкав в руках листочек и отправив его в мусорное ведро, она развернулась и достала со шкафа маленький заварочный чайник. Сдула пыль, скопившуюся за месяц, и аккуратно поставила его на стол. Разожгла пламя в камине и поставила греться воду.
Тот, кого она ждала, никогда не приходил в одно и то же время, но за годы их регулярных встреч у нее уже выработалось какое-то предчувствие — она всегда знала, когда ставить воду, чтобы чай успел завариться к его приходу.
Вот и сейчас, стоило ей залить кипятком ароматные листья и закрыть крышку, как в прихожей раздался звон колокольчика.
Она тут же сорвалась с места и побежала в коридор, как маленькая девочка. Туфельки звонко застучали по деревянным доскам, когда она сбежала по лестнице, и едва слышно тонули в ковре, когда она бежала через прихожую к двери. В последний миг она замерла и пригладила волосы, одернула воротник и сделала строгое лицо. Не должен же этот мальчишка думать, что она его весь день нетерпеливо ждала!
Дверь она открыла медленно, спокойно, но маска слетела с лица, стоило их взглядам столкнуться.
— Ирбин, — тихо выдохнула она.
— Эсси, — сказал он с улыбкой.
Они стояли и смотрели друг на друга. А потом Ирбин вежливо поклонился. Эсси опустилась в реверансе. Началась их глупая игра.
— Добрый день, миледи, — сказал Ирбин. — Не найдется ли в вашем доме приюта для заплутавшего путника?
— Разумеется, найдется, достопочтимый сэр, — чопорно ответила Эсси и отступила в сторону, жестом приглашая его войти. Отряхнув мокрый зонт, он протянул ей картонную коробку, перевязанную бечевкой.
— Домашние, — сказал он. — С малиной.
— Тогда, думаю, стоит заварить черный чай. С бергамотом как раз подойдет.
Их общение давно превратилось в строго отрепетированный спектакль, повторяющийся каждую их встречу.
Эсси прекрасно знала, что будет после того, как она переложит маленькие малиновые пирожки на фарфоровые блюдца и разольет чай по тоненьким чашечкам.
Ирбин отхлебнул чай и довольно прикрыл глаза.
— Чудесный чай, — вежливо сказал он, хотя Эсси знала, что чай был самым обычным.
— Ваше угощение тоже выше всяких похвал, — ответила она. — Скажите, где вам удалось его раздобыть?
Ирбин улыбнулся. — Вы себе даже не представляете, моя дорогая леди, какая любопытная история связана с этими пирожками. Я открыл очередную дверь и оказался посреди темного леса. В этом нет ничего особенного, решите вы, и сначала так же решил я. Но мгновение спустя столкнулся нос к носу с говорящим лисом…
Эсси всегда забывает кто она и где находится, когда Ирбин рассказывает свои истории. Она не здесь, не в маленькой темной кухне, озаренной светом единственной свечи. Она там, в древних, как само время лесах, на вершинах одиноких гор, в туманных городах, сотканных из снов и мечтаний.
Ирбин рассказывает про демона, не то лиса, не то кота, не то просто тень, привязанную к бессмертному дубу, про войну богов, закончившуюся так давно, что о ней никто и помнит, про город, построенный за краем мира, город, куда можно прийти откуда угодно…
Ирбин говорит о затерянном в бушующих морях острове, чья жизнь замкнута в вечный цикл, который повторяется раз за разом, и раз за разом деревья цветут, кровь льется, и горе, и радость случаются снова и снова.
Он рассказывает о мире без солнца, расколотом на две части, что вечно сражаются друг с другом. Ирбин говорил о людях-птицах, что населяют этот мир, о звездах, сияющих на их небесах, о прекрасной легенде, обещающей возрождение мира.
Эсси любила и добрые истории, и грустные, и смешные, и страшные. Иногда ей и вовсе казалось, что она готова слушать что угодно, лишь бы Ирбин не замолкал. Но это была одна из тех вещей, в которых она даже себе боялась признаться.
Она боялась признаться, что их встречи — это нечто большее, чем просто привычка. Что она так ждет Ирбина не только потому, что ей нравятся его истории.
Эсси вздрогнула и подняла глаза, когда поняла, что Ирбин замолчал.
— Что-то случилось? — глупо спросила она.
— Вы меня совсем не слушаете, — с улыбкой сказал он.
— Разве?
— А разве нет? — Ирбин чуть склонил голову набок. Он обладал потрясающей способностью улавливать все перемены ее настроения, хотя Эсси могла поклясться, что ее лицо ни капли не изменилось.
— О чем же вы думали?
— Просто… — Эсси хочет сказать что-нибудь, что отвлечет Ирбина, но мысль ускользает от нее. — Просто расскажите что-нибудь еще.
Ирбин никогда не оставался на ночь, хотя в доме было много свободных комнат, да и Эсси не раз предлагала. Но стоило только тучам потемнеть, как Ирбин поглядывал на карманные часы и собирался в обратный путь.
Иногда на самом пороге он оборачивался и пристально смотрел на нее, словно хотел что-то сказать, но каждый раз передумывал и уходил.
Эсси оставалась у окна и смотрела, как он идет к городу через пола, перескакивая через лужи и скользя в грязи.
Где-то там, среди полузаброшенных домов была спрятана дверь, которая вела прочь из этого мира, куда-то далеко, в места, которые Эсси не смогла бы даже вообразить.
Ирбин знал, что Эсси стоит у окна и будет стоять, пока сможет видеть через пелену дождя хотя бы его силуэт.
Он хотел позвать ее с собой, но боялся, что ему откажут.
Она хотела отправиться с ним, но боялась, что он не согласится.
Однажды, тридцатого сентября, что-то пошло не так. Она достала чайник и налила в кастрюльку воду, но на огонь ставить не стала. Вместо сладкого предчувствия в ее груди сейчас была только пустота.
Эсси несколько раз доставала из серванта чашки, а потом убирала обратно. Ходила до библиотеки, потом вниз, к входной двери, потом снова поднималась наверх.
День закончился, облака потемнели, а Ирбин не пришел. Эсси даже разозлилась на него. Подумать только, она его ждет, ждет, а он вздумал опаздывать!
Пришла ночь, за ней снова день, за ним еще один и еще…
В конце концов, у него есть сотня причин, чтобы разок опоздать! Например, он заплыл на какой-нибудь остров, а потом началась буря, и он не смог выплыть вовремя. Или поезд сошел с рельс, дорогу перекрыли, и он не может доехать до нужного города. Или… или…
Или он умер там.
Эсси ходит по дому, не находя себе места. Куда же он пропал? Может, он решил больше не приходить?
Нет, нет, этого не может быть. Не мог он оставить ее. Не мог бросить здесь.
Ей просто нужно дождаться его. Просто дождаться.
И она начинает ждать.
И она ждет. И ждет. И ждет.
Растет яблоня, бегут тучи, свечи тают на ветру. А Эсси ждет. Она знает, что Ирбин жив, чувствует чем-то, что заменяет ей сердце.
Поэтому она ждет его, ждет многие, многие годы.
И продолжает ждать, даже когда ее тело поддается течению времени, когда ее детали ржавеют, а суставы движутся с трудом.
И даже тогда, когда мотор, заменяющий ей сердце, останавливается, остатки ее сознания верят, что им с Ирбином суждено встретиться вновь. Может, не здесь, может, где-то очень-очень далеко. Там, где кончается дождь.