Иван Максимович многое повидал на своем веку. И горького, и сладкого отведал. Долгожданный сын в семье родителей, в которой родилось перед ним пять девочек, он вырос опорой и подмогой для своих родственников. Он выдал замуж своих старших сестер, а с девяти лет уже нянчил своих многочисленных племянников и племянниц.
Дом его родителей - старинный купеческий особняк - стоял в самом центре города, недалеко от рынка. Когда его хозяева скрылись в неизвестном направлении, особняк перешел в собственность городского коммунального хозяйства. Новые собственники поселили в него множество семей, выделив каждой по комнате. Молодые родители были рады тому, что теперь у них есть такое добротное жилье. Через год у них родилась Лена, потом – Тоня, потом – Нина, четвертой родилась Люда, а пятой – Настя. И только шестым родился единственный сынок, которого Ваней назвали, а после Вани мама родила еще двух девочек: Юлю и Шурочку.
Новую квартиру родителям никто не дал. В комнате росло и росло количество кроватей. По две кровати стояли одна за другой вдоль стен, в середине стояли еще две кровати и маленькая кровать стояла поперек комнаты.
Комната перегородок не имела, а была разделена на пространства ситцевыми занавесками. У родителей кровать стояла за печкой и тоже была отделена яркой ситцевой занавеской. В квартире стояла всегда тишина. Родители требовали от детей послушания. Сами они никогда и ни на кого не повышали голоса. И дети у них росли удивительно спокойные, покладистые и неприхотливые.
У каждой кровати стояли тумбочки, в которых дети хранили свои вещи и учебники. На этих тумбочках они и уроки учили, и играли в настольные игры. И при такой скученности никто никому не мешал. В комнате не разрешалось говорить громко. Как в читальном зале библиотеки, в доме у Саниных все разговаривали вполголоса. Потому что было для кого беречь тишину. В подвесной люльке всегда подрастал очередной ребенок.
В огромной кастрюле на плите всегда стоял суп. В кастрюле поменьше – каша, в черной кирзовой сумке, которая висела на стене, лежали булки черного хлеба. В фарфоровом толстостенном чайнике была спитая светленькая заварка чая, а огромный коричневый трехлитровый чайник был полон кипятка. И каким вкусным казался Ванечке большой кусок черного хлеба, намазанный толстым слоем маргарина и посыпанный сверху сахарным песком!
Современные дети бы руками замахали от таких завтраков, а Ваня и его сестры так завтракали перед школой ежедневно. А в школьной столовой за копейки, которые платили родители, детям давали и пирожки, и блинчики со сметаной, и бутерброды с сыром и повидлом, и поили детей какао с молоком, и даже давали кофе. А если чай давали не сладкий, обязательно добавляли к нему конфеты.
Ваня конфеты не ел. Он клал их в портфель и приносил своей любимой Шурочке, которая была как две капли похожа на своего брата. Такая же, как брат, русоволосая и голубоглазая, спокойная и улыбчивая девочка.
Ей тяжело доставалась речь внятная. До семи лет она шепелявила, глотала звуки, путала окончания. Брата Ваню она звала на своем языке – Аня. А он откликался. Ну, Аня, так Аня, что же делать, если вот так.
Соседки говорили, что в большой семье все дети, как дети, а Шурочка – недоразвитая. Ванечка в ответ на эти речи сам научил Шурочку читать по букварю, когда сестренке исполнилось всего пять лет. Он посадил её на табуретку возле большого окна. Дал ей в руки букварь, и стал показывать буквы. Шурочка поняла сразу и стала по буквам читать внятно и проговаривать все звуки. За окном шел снег, а в комнате было тепло и очень тихо.
- Ма-ма мы-ла ра-му, - прочитала по слогам Шурочка и назвала все звуки правильно.
- А что, она глязная была, эта лама? Они что ли по ней ходили? Мы моем пол. А ламы у нас нет.
- Рама – это вот на окне, видишь? В раму вставлены стекла.
- Тогда засем мама вынула ламу? Мы – не вынимаем. Мы окна отклываем и моем. А эта мама вынула. А кто ей вставлять будет? Папа? Но он будет лугаться.
Ваня только покачал головой. Какое живое воображение! И пусть соседки примолкнут. Живинки в глазах у Шурочки нет. А судя по разговорам в отсутствии ума ей никак не откажешь.
Это было необъяснимо. Шура читала по букварю очень правильно, и все звуки выговаривала, а в разговорах продолжала картавить и шепелявить. Мудрая соседка, которая много лет проработала учителем младших классов в школе, утешала Ваню и говорила, что образ слова и образ предмета еще не совместился в восприятии у Шурочки. И нужно просто больше с ней читать и просить показать и действия и предметы. Пока Шурочка говорит, как ей удобно, как привыкла, а читает, как нужно.
Ваня сердечно поблагодарил Веру Никифоровну, но ничего не понял. А мама говорила, что терпение и труд все перетрут. И поправляла каждое слово, которое Шурочка произносила неправильно. И был еще один парадокс, который всех удивлял. Шурочка пела тоже правильно. Вот и распевали вечерами семейным хором все вместе под руководством мамы старинные песни про казаков. И как казак шел домой и намочил ноги по дороге. И как казачка помогла ему. И про туман яром и про лихих запорожцев, которые строем куда-то идут. Мама была голосистой, песен знала много. Репертуар, конечно, был не детский, но пение делало свое дело. Шура говорила с каждым днем чище и яснее. И отец похваливал свою доченьку и всех детей, которые так помогают сестре.
- Гуртом и батьку можно побить, - говорил он своим густым басом, и смеялся так громко, что и во дворе было слышно.
Отца все дети очень сильно любили. И не собирались бить ни гуртом, ни поодиночке. Он работал рабочим на складе, сильно уставал, но ходил вечерами на станцию разгружать вагоны. Семья была огромной. Всех нужно было одеть, обуть и в школу собрать, и накормить. Непосильная была работа. Вот поэтому и ушел он рано. Надсадился на тяжелом труде. Только и успел всех поднять и на ноги поставить.
Все десять лет, что Шура проучилась в школе, её фотография не сходила с Доски почета. Она была отличницей. Шура закончила педагогический институт, вышла замуж и переехала с мужем-агрономом в пригород, в село Васильевку в трех километрах от города. Теперь она была уже на учительской пенсии. Нянчила внуков, работала в саду и огороде и звонила брату каждый день. Она о нем тревожилась.
Три года назад Ваня, который стал знаменитым капитаном речного флота, овдовел. В пятьдесят шесть лет. Шурочка осторожно заговорила с ним о втором браке, но он так посмотрел на неё, что она примолкла и к этому разговору больше не возвращалась.
Остался Ваня со взрослым сыном. Никак в доме не почувствовалось отсутствие хозяйки. Цветы в комнатах были ухоженными, посуда на кухне блестела, еда всегда была приготовлена, все вещи лежали на своих местах.
Ваня с работы шел таким же строевым шагом, когда возвращался из рейса, также приветливо здоровался с соседками, также всегда безупречно выглядел. Только иногда, когда он был в рейсе и стоял на мостике, а ясное чистое небо плыло над его головой, и звезды сияли особенно ярко, Иван поднимал голову, смотрел в это бездонное пространство и тихо спрашивал неизвестно кого:
- За что жизнь так со мной поступила? За что? Что я плохого сделал? За что мне это невыносимое одиночество? И где она, моя дорогая?
Друг Володя говорил, что нужно радоваться тому, что она была рядом столько лет, что она сделала его счастливым, и что он знал радость жизни вдвоем с ней, его Раечкой. Он и радовался. Да было. Но ведь прошло.
Сын Александр ровно через год после ухода матери женился. Привел в дом без всякого спроса и отцовского благословения девушку, сказал, что это – его жена, и что они вчера расписались. Без всякой свадьбы. Не к месту был праздник в их доме в такое грустное время. Отец поступок сына одобрил. Жена молодая сразу взяла бразды правления в доме в свои руки.
Оксана была приветливой и ласковой. Но постепенно выяснилось, что Иван – хозяин только в своей комнате в большой трехкомнатной квартире. В двух других комнатах был затеян ремонт, и сын с молодой женой поменяли в них все: обои, занавески, мебель, вынесли все цветы на крытый балкон. Телевизор они переставили в комнату отца, а себе купили огромный плазменный телевизор в свою спальню. Даже общее вечернее время, когда они всей семьей собирались за большим столом, пили чай, строили планы на будущее, говорили о событиях сегодняшнего дня, исчезло. Сын с молодой женой смотрели передачи в своей спальне, а Иван Максимович – в своей.
Семейная жизнь не получалась никак. Сын с женой сами по себе, а Иван Максимович – сам по себе. Его и к столу приглашали отдельно.
- Мы с мужем уже пообедали, а вам все на кухне стоит.
Однажды очень аккуратный Иван Максимович после вечернего чая не помыл свою кружку, потому что позвонила сестра, сказала, что муж у неё попал в катастрофу и находится в реанимации и нужно срочно её отвезти в больницу. И он не допил свой чай, поставил кружку на стол, и сразу взял документы и отправился на машине к дому своей сестры. Он – брат. Он должен в трудную минуту жизни быть рядом. В больнице сказали, что угрозы жизни нет. Сестра только всхлипывала и крестилась. Всё обошлось.
Когда после всех хлопот уже поздно вечером Иван Максимович вернулся домой и зашел в свою комнату, то увидел на своем письменном столе свою оставленную кружку. Её никто не помыл. Сочли за труд. А невестка демонстративно поставила её на стол Ивана Максимовича. Как укор его совести. Он поморщился от досады и вышел на кухню, чтобы помыть кружку и поставить её на место, невестка посмотрела на него так, как будто он совершил тяжкое преступление.
- Я Вам не служанка! Обслуживать Вас я не нанималась.
Ему так хотелось крикнуть ей в лицо, что они живут в его квартире, что они едят его вилками, что спят на его простынях, что здесь все вокруг ему принадлежит, и что он не нуждается в нотациях, и что он, быть может, первый раз в жизни оставил немытую кружку на столе, и что на это у него были свои горькие причины. Но он промолчал. Пожал плечами. Он берег покой в доме. Он делал вид, что они живут дружно.
- Мы года три-четыре проживем для себя, - говорила Оксана, - и только потом заведем детей.
И эта туда же. Сейчас слово-то какое появилось странное. Детей заводят. Суррогатное материнство, женщины–инкубаторы. Престарелые певицы с молодыми мужьями дают потомство. И все умиляются. Алла стала мамой прекрасных малюток, а юный пионэр – Максим стало быть – отцом. И теперь эти крошечки – разменная монета. Теперь они – наследники капиталов своей мамаши. В случае чего. А Максим - гарант сохранности собственности. Мимо его ручек теперь ничего не проскочит.
Года четыре прожить для себя у молодых не получилось. Через полтора года Оксана тяжело ходила по квартире с большим животом. Ждали двойню. Мальчика и девочку. Зря Иван радовался такой новости. Оксана стала медленно и верно выживать свекра из квартиры. Она заходила в его комнату и говорила, что ей жаль, что самая светлая и теплая комната занята, а из неё вышла бы такая детская комната. Не стесняясь совершенно, она измеряла расстояния в комнате и говорила, что сюда бы прекрасно поместились две уютные детские кроватки, и осталось место для устройства игрового уголка.
Иван только пожимал плечами. Он никак не комментировал все эти заявления.
Оксана сама готовила обеды. Но все чаще и чаще она варила уху и запекала рыбу. Когда свекор сказал ей, что не любит рыбу, не ест её почти, он услышал в ответ:
- А для меня главный мужчина в доме – мой муж. А Вы далеко не на первом месте. И даже не на втором или третьем. Так. Где-то там. Далеко. Вы же не хотите понять, что нам нужно пространство.
Однажды он по-отцовски стал что-то советовать сыну, который попал в трудную ситуацию на работе.
- Да что ты его слушаешь? Он живет мерками прошлого века. Что он может хорошего посоветовать?
Сказано было это пренебрежительным тоном. Иван даже дышать перестал на мгновение от такой наглости. А сын? Сын все обратил в шутку и сделал вид, что отец и не был унижен и открыто оскорблен невесткой прямо в его присутствии.
- А вот у нас на работе в нашей библиотеке у Веры родители мужа уступили им квартиру. Сами переехали на дачу. Вот как умные люди поступают. Когда они о своем сыне больше думают, чем о себе.
Иван хотел возразить ей, сказать, что родители Веры вдвоем, а он остался один. И он мог бы купить себе небольшую квартиру на окраине города. Средств бы ему хватило. Но что бы он там стал делать? Среди чужих соседей, среди чужих домов и деревьев. Среди чужих дорог к дому. И чем он им мешает?
А когда он забыл выключить чайник, который поставил кипятить, отвлекся на случайный звонок, Оксана сделала ему замечание.
- Совсем Вы в несмышленыша превращаетесь.
Но последней каплей, которая переполнила чашу терпения, была такая неприятная и унизительная сцена, о подробностях которой он даже сестре своей любимой Шурочке ничего не сказал.
В субботний вечер Иван Максимович принял ванну. Обработал её, ополоснул. Оставил дверь приоткрытой, чтобы ванная комната проветрилась. Он даже задремал в своем любимом кресле в своей комнате, но потом решил попить чаю и отправился на кухню.
Невестка засыпала ванну порошком с хлоркой и огромной щеткой оттирала её.
- Оксана! Я уже помыл ванну. Зачем ты её опять обрабатываешь? И дышишь этим вредным для тебя запахом?
Лицо невестки искривилось от злобы.
- Вы что? Вы решили, что я после Вас буду ванну принимать? Нет. Я думаю о своем здоровье. Я всякую заразу ловить после Вас не собираюсь!
Это была последняя капля. Все. Видеть невестку и жить с ней под одной крышей Иван больше не мог.
Это он то источник заразы? Он не пьет и не курит, делает пробежки по утрам, следит за своим гардеробом, всегда подтянут и опрятен. Никто и никогда в жизни его так не оскорблял.
- Что? Что? Повтори, что ты сказала?
- А что я такого сказала? Вы – человек возрастной. Холостой. Я не знаю, с кем Вы там время проводите на своем корабле во время двухнедельных рейсов по Амуру? Может быть, у Вас на каждой пристани – любовницы? Это же ненормально, что мужчина живет совершенно одиноко. Верность он хранит, честь имеет. Как же? Прямо идеал! Белый и пушистый весь. Знаю я Вашу натуру!
- Вот ты сама себе цену и обозначила. И мерки твои в нашей семье не ко двору. Ты и представить себе не можешь, что можно жить по-другому. У тебя мама сколько раз замуж выходила? Шесть? Ты и отца своего не знаешь, потому что был мимолетным партнером у мамы твоей.
- Маму мою не трогайте! – взвизгнула Оксана. - Она у меня на партийной работе всю жизнь была. Куда партия прикажет, там она и трудилась. Женщина и парторг в деревне. Её все любят до сих пор. Она хлеб свой зря не ела. И она в законных браках была со своими мужьями. Просто ей не везло.
- Прямо идеальная женщина! Своего последнего мужа увела из семьи, где пятеро ребятишек росло. На глазах у всего села. А он по детям тосковал, да бегал по ночам дрова колол и уголь набирал, и двор им чистил, и все время прощения просил у жены. И выпросил. И вернулся. И не стыдно было ей, что он на четырнадцать лет её моложе был. Бабье лето она свое справляла. Я как услышал от неё эти слова, так и ахнул. Не за что мне её уважать. Она не должна быть тебе примером для подражания. А ты не веришь в честность и мужскую порядочность – не верь. Это твое право. Я тебя менять свои убеждения не заставляю. Но и мои тебе не поколебать! И не смей со мной в таком тоне разговаривать! Рано ты еще бразды правления в свои руки берешь. Квартира – моя. Я – ответственный квартиросъемщик.
- Не нужно говорить такие речи. Я уже проконсультировалась. Квартира приватизирована на всю семью в равных долях. После ухода вашей жены её доля перешла к вам и сыну. Значит, теперь пятьдесят на пятьдесят. И мы можем настаивать на продаже квартиры и на разделе имущества.
- Так вот какие вы планы строите? Судиться со мной собираетесь? Смотрю, ты совсем сына у меня отняла. И он согласен?
- Нет. Он ПОКА возражает. Но после рождения детей я вопрос поставлю ребром.
- Не бывать этому. Хоть ребром, хоть в какую позицию ставь. Терять такую прекрасную квартиру в таком хорошем районе города не стоит. Для внучат приволье здесь. Парк рядом. Детская площадка ухоженная. Детский сад прямо во дворе. Супермаркет через дорогу. Одна из лучших школ города – в пяти минутах ходьбы. А ничего, что я здесь двадцать пять лет прожил? И куда мне прикажешь податься?
- Какая разница, где жить? Нужна обстановка психологического комфорта.
- Ну, да! Я совсем забыла, что ты у нас – психолог по образованию. Тебе видней. А рядом со мной психологический комфорт отсутствует?
- Полностью. С Вами все время приходится считаться. Вести себя пристойно.
- Это как? Не выражаться, не орать. Не употреблять вульгарные слова и выражения? Не швырять и расшвыривать все вокруг. Следить за порядком на кухне. Поддерживать чистоту и порядок в доме. Это ты имеешь ввиду?
- Да. Я хочу жить свободно. Есть то, что я хочу и не считаться с чужими вкусами. И посуду оставлять в раковине до утра, если я так устала за день, что и руками шевелить нет сил.
- Тарелку за собой убрать – это ты за труд считаешь? Да в раковине она только засохнет и больше усилий тебе понадобиться для мытья. Вот и все.
- Вот видите. Вы такой правильный, что это невыносимо. Как неживой. В помещении должен быть легкий хаос. Книга лежать, забытая в кресле шаль, ваза с надкусанным яблоком стоять на столе. Понимаете? Следы жизни должны быть. А у вас все по своим местам, все стерильно, как в операционной, все наглажено и разглажено. И перчатки нельзя положить в прихожей на тумбочку, а нужно обязательно положить в ящик. И Вы никогда в жизни ключи не ищете, потому что у Вас они всегда на одном и том же месте лежат. Скучно.
- А ты всерьез считаешь, что если я с утра буду бегать по квартире и громко кричать, а не видел ли кто связку моих ключей в неожиданном месте, мы развеселимся?
- Хотя бы голос зазвучит в полную силу. А то у вас принято разговаривать почти шепотом. А что вы с сыном там вполголоса обсуждаете? Откуда я знаю? Может быть меня?
- Высокую же цену ты мне назначила! Сплетника из меня не делай. Мы покой в доме оберегаем.
- Не верю я в вашу искренность. Не могут люди так жить по своему желанию. Вы придумали себе такие порядки, но вам и самим от них уже плохо.
- Мне такие порядки от родителей по наследству достались. Я и подумать не мог, что тишина в доме может быть тягостной. Она – оберегающая, она – уважительная. Я к этому привык. С детских лет считаться с теми, кто живет рядом с тобой под одной крышей. Но ты по другому воспитана. Так привыкай к хорошему! После плохого к хорошему легче привыкнуть, чем наоборот.
- А я петь хочу по утрам! И кричать из кухни громко, что завтрак готов, и все могут идти к столу. Я по своей воле жить хочу, а не по вашим правилам и указке. Мы с родителями свободно жили. И по струнке не ходили. И к нам гости без церемоний всяких приходили. Чаем поили, пирогами кормили. А Вы из приема гостей целое представление устраиваете. Сами разнарядитесь в пух и прах, нас заставляете церемониться. Да вы в спортивных брюках никогда к гостям не выйдете. Обязательно при параде. А я хочу жить свободно. Я хочу с подругой чай в своем любимом домашнем халате на кухне попить!
- Мы с тобой свободную жизнь по-разному понимаем. Действительно, сочувствую тебе. Трудно тебе, девочка, в нашей семье жить. Ну, и искала бы себе простого парня. И семью простую. Где бы в замызганных халатах по дому ходили, бутерброды сухие жевали и крошки на пол роняли. И курили в комнатах. И хаос кругом был.
- А Вы считаете, что если у Вас идеальный порядок дома, значит Вы – возвысились? Значит Вы – лучше других?
- Ну, с неряшливыми людьми я на одну ступеньку не встану. Не очень хочется. Останусь со своими привычками и на своих позициях. А что, мне теперь кричать на весь дом, разбрасывать вещи, терять ключи для того, чтобы тебе свободнее здесь жилось и дышалось? Так что ли? Не дождешься! А может и в рюмочку заглядывать? Да и слова вспомнить неприличные. Я их тоже знаю. Вот тогда будет свекор у тебя свой в доску. Только не стану я меняться в твою сторону. Привык я быть на капитанском мостике. Не сойду.
Иван Максимович ушел в свою комнату. Он не хлопал дверью. Он просто дал понять невестке, что он прекращает бессмысленный и глупый разговор по своему желанию. Он просто пожал плечами. И с этой минуты общение с сыном и невесткой он свел до минимума. Только при большой необходимости он говорил несколько слов. Сын насторожился. Несколько раз приходил в комнату отца, чтобы выяснить, чем они могли его обидеть.
- Абсолютно ни на что я не обиделся. С чего ты взял. Я всегда был немногословным человеком.
- Мы перестали быть семьей, отец. Мы стали квартирантами. Живем как-то тягостно. Как чужие.
- Не переживай. У тебя с женой хорошие отношения?
- Очень. Постой, так это она тебя обидела?
- Да с чего ты взял. Конечно, нет. Чем она меня может обидеть? Просто устаю на работе. Настроение плохое.
- Ты мне скажи, если что. Я её приструню.
- Меньше всего хочу быть причиной раздора в вашей молодой семье.
Любимая сестра каким-то чутьем своим сердечным понимала, что у брата в семье не все благополучно. Она осторожно расспрашивала его о житье-бытье, но он отмалчивался. Скажи слово неосторожное, оно вылетит и начнет свой путь. Одна сестра узнает, потом вторая, потом все остальные, племянники и племянницы узнают. Чего доброго, вздумают приструнить невестку. Они такие. Они за дядю Ваню и в огонь и в воду пойдут. И вспыхнет скандал. И станет сын его изгоем среди родственников. Потому что все скажут, и справедливо, что это Саша дает жене в обиду своего родного отца. А Саша об отцовских обидах и знать ничего не знает. Да и как жаловаться? На что? На то, что его жена ванну моет? На то, что она укорила его за не вымытую чашку? А про то, что она тихо выживает его из квартиры и козыряет своей беременностью, говорить как-то стыдно.
Стоял конец августа. Иван Максимович вышел на маленький балкончик в своей комнате. Там помещалось только кресло и маленький откидной столик. Но огромный куст черёмухи таким шатром из веток накрывал балкончик, что он похож стал на шалаш. Иногда Иван Максимович думал, что часть веток нужно спилить, тогда в его комнате будет больше света, но он смотрел на живые ветки дерева, рвал осенью поспевшие ягоды черемухи прямо с балкона, вдыхал аромат цвета черемухи весной, и откладывал расправу над ветками до неизвестных времен. Затемняет, конечно, этот шатер комнату, но ведь и тень дает, и прохладу. В ветреную погоду черёмуха махала своими тонкими ветками так, как будто хотела превратиться в птицу и улететь. Постой-ка на одном месте всю жизнь. Не обрадуешься. Он где-то читал, что есть шагающие деревья. Они наклоняются, крона достигает земли, прорастает корнями, а корни обнажаются и становятся ветками. И как только дерево выпрямляется, оно опять начинает клониться к земле. И так деревья могут пройти целые километры!
Иван Максимович смотрел на хитрое сплетение веток и листьев дерева, и ему показалось, что он видит ведьму, летящую на метле. Так сплелись листья. Вот голова и волосы, которые развеваются за спиной у дамочки, вот помело, на котором она летит. И самое интересное, что это странное видение очень похоже было на его невестку. Он тряхнул головой, но мираж не исчезал. Так дерево выражало сочувствие Ивану Максимовичу. По своему. Подсказывало ему нужное сравнение.
А Шурочка все время подсказывала ему выход, чтобы он женился на подходящей женщине. Он ей не говорил ничего о том, что такая попытка у него уже была. Однажды, уже после ухода своей единственной, он отозвался на приглашение одной милой женщины, его ровесницы, давней подруги его жены, которая тоже овдовела. Вначале все было чинно и благородно. Сходили они в театр, потом посетили ресторан. Раза два сходили на вечерние прогулки по городу. Вели приятные беседы. Перезванивались.
Может быть, все бы у них и сложилось, но дама стала опережать события. Пригласила домой, угостила ужином и потом стала так настойчиво предлагать интимные услуги, с какой-то нехорошей усмешкой, со словами, что прежде чем сходиться, нужно узнать, а что он, Иван Максимович, из себя представляет, как мужчина. И он повернулся и ушел. Цинично все было. Пошло. Стыдно. Не к лицу шестидесятилетней даме изображать молодой задор и пылкость чувств. Он слышал, как она плакала в спальне, но не повернулся, чтобы утешить. Повторения такого спектакля он не хотел ни за что.
Нет. Нужно жизнь рядом прожить и все вместе пережить. И знать привычки друг друга, и чувствовать и понимать родного человека с полувзгляда, и молчать не в тягость, когда нужна тишина. И кричать от боли, когда ему больно. И утратить смысл существования своего вместе с его уходом. И медленно и нехотя переступая, двигаться по жизни дальше и только лишь потому, что сыну невозможно будет пережить уход и второго из родителей. И устоять, когда почва из-под ног ушла. И гладить потом, гладить этот холмик, да вспоминать минуты счастья былого. Навсегда ушедшая радость. Нет её. А все остальное – просто суррогат. И все эти объявления в газетах, когда дама за шестьдесят ищет спутника жизни. Вдова. Какие-то радостные объявления. Как будто дама ждала этой свободы всю жизнь. И вот опять она невеста. На выданье. Ну и ну!
В ближайшую субботу Иван Максимович поехал к сестре. Она давно предлагала ему познакомить его с новой соседкой. И ровесница. И горожанка. И купила дом в деревне, в пригороде, потому что с зятем не ужилась. И ласковая. И характер ангельский. И работящая. И они с Иваном – пара и будут отлично смотреться и прекрасно уживутся. В одинаковых обстоятельствах.
День выдался дождливый. Главное, стояла жара сильная, а потом сразу резко похолодало, пошел холодный дождь. И не верилось совсем, что термометр показывал только вчера за тридцать градусов тепла, а сегодня его столбик едва поднялся до плюс пятнадцати. Какие перепады! Невольно вспомнились строчки любимого поэта Плещеева: «что-то рано осень в гости к нам пришла. Сердце еще просит света и тепла!» Лучше не скажешь. И в сердце пришла осень. Но может быть и она рано пришла? Разве отжил он на белом свете? Разве ему не хочется теплых объятий и слов любви? Разве он сам не способен поделиться сердечным своим теплом, еще не растраченным до конца. Вот будут внуки – тогда будет ему кого обнимать и целовать, и о ком заботиться. Да он для них все сделает! Но отдать детям квартиру он никак решиться не мог. Велика была жертва. Как же уйти в одиночество?
Шурочка жила в особняке на земле. Двухквартирный добротный дом был построен еще в семидесятые годы. Строению уже было полвека. Но возраст никак на нем не сказался. Огромная и уютная квартира с открытой верандой и усадьбой, с большим садом под окном, с огородом, с добротными дворовыми постройками выглядела великолепно.
Алексей – муж Шурочки – был рачительным хозяином. И две дочери, и два зятя были под стать главе семейства. Жили три семьи под одной крышей и не разбегались. Им было удобно. Они устроили одну квартиру над гаражом, в которой с мужем жила старшая дочь, а младшей Шурочка с мужем выделили большую комнату и сделали им отдельный вход, пристроив веранду с другой стороны дома. Трое внуков были всегда под присмотром старших. Каждая семья жила своими средствами, но общая баня, общие ужины, общие праздники и совместные труды на территории усадьбы сближали всех жителей большого дома. Сплачивали их. Шурочка была мудрой женщиной. И распоряжалась всем твердо, но деликатно. Но связующим звеном в доме были дети.
Они все время ходили из квартиры в квартиру, что-то мастерили во дворе, играли, ходили в лес, который был рядом, катались на лыжах зимой, купались в бассейне летом, ухаживали за кроликами и курочками, гуляли с собакой Тимоном, читали вслух книги, смотрели мультфильмы, играли в компьютерные игры, а на детской площадке за двором, которую устроили им молодые родители, всегда были слышны голоса их ровесников.
Иван Максимович уже сбился со счета. Значит Костя перешел уже в седьмой класс, Витя – в пятый, а Надюшка нынче идет в первый класс. Растут дети. Щурочка раньше брата замуж вышла. Встретила свою любовь и в восемнадцать лет расписалась со своим мужем, а через две недели после регистрации родила дочь. Поэтому прятала документы свои от детей. Чтобы не разоблачили. А Иван смеялся. Да кто может Шурочку осудить? Подумать о ней, что она легкомысленная? Тридцать лет в браке. В любви и согласии. Как он тогда с матерью конфликтовал, когда она так рано позволила Шурочке сойтись с Алексеем.
- Ты мало что понимаешь в любви, - смеялась мать, - она не в назначенное время приходит. Кому когда. К тебе вон как поздно пришла. Я уж думала, что ты век в холостяках проходишь. А ты встретил свою Раечку, да полетел за ней на край света. Так она тебе нужна стала. Влюбленных разлучать нельзя. Видишь, как они друг друга любят? Разница в возрасте говоришь? Ну, как же! Алексей на целых три с половиной года старше Шурочки. Прямо дед против неё.
И мать опять смеялась.
- Нельзя запретить воде литься в роднике, нельзя и преграды ставить там, где не нужно. Жизнь покажет, права я или нет.
Права была мама.
Шурочка не знала чем угостить и куда посадить брата. После шумных объятий, разговоров и застолья Иван тихонечко сказал Шурочке, что он хотел бы взглянуть на ту женщину, о которой ему говорила сестра.
- Созрел? Вот тропинка через перелесок прямо от нашей калитки. Перейдешь лесополосу, а за ней – по ту сторону дом стоит небольшой. Как раз напротив нашего. Вот в нем Галя и живет. Сам пойдешь или проводить тебя? Нет, иди один. А то я тебя знаю. Если я пойду с тобой, ты передумаешь прямо по дороге. Ну, решительнее! Нет, подожди. Вот я ей смородины нарвала маленькое ведерко, ты возьми и отнеси ей. Если она тебе с первого взгляда не понравится, мало ли что, отдашь ведерко, и ноги в руки и ко мне. Но если она тебе по сердцу будет прямо с первого взгляда, тогда действуй по обстановке. Но она тебя уже на вид знает. Я ей твои последние фотографии показывала. Она все присматривалась и говорила, что лицо твое вроде бы ей знакомо. Отзывалась она о тебе одобрительно.
Иван Максимович посмотрел на себя в зеркало в прихожей. Осмотром остался доволен. Туфли начищены, брюки отглажены, русые волосы коротко пострижены, усы лежат ровно и красиво. Лоб высокий, взгляд открытый, глаза карие, ресницы длинные и вид общий – бравый.
Тропинка вывела его прямо к калитке странного деревянного дома. Он был с мансардой под крышей. Мансарда была летней. Крыша над домом была похожа на бочонок с острым верхом. Красивый балкон подпирали высокие столбы. Прямо терем- теремок. Необычный дом. Кто-то строил его себе как дачу, да вот теперь он стал постоянным местом обитания одинокой женщины.
А какой порядок во дворе. Чисто женский. Двор весь в цветах утопает. Здесь и пионы и чернобривцы, и целая клумба с цветущими розами, и многолетники всех сортов и видов, и пышные кусты жасмина у забора. Собаки во дворе не было.
Иван Максимович громко спрашивая:
- Можно? Можно? – прошел по тропинке и поднялся на красивое крылечко. В доме гремела музыка. В открытое окно доносилась песня в исполнении Муслима Магомаева о королеве красоты. В открытую дверь можно было хорошо рассмотреть, что в комнате стоит на столе старый проигрыватель, и стопка пластинок лежит рядом, а хозяйка в ситцевом халате и без всякой обуви босиком отплясывает под музыку твист – танец их молодости, а по её лицу текут слезы.
Иван Максимович с удивлением узнал в это немолодой уже женщине королеву танцевальной городской площадки – Ищенко Галю. С ней он отплясывал на площадке в парке вот такие вот танцы. Его к ней тянуло, но Гриша не давал никому даже глянуть в сторону своей принцессы. И вся Ванина любовь прошла совершенно безответной. Он даже объясниться с Галей не посмел. Она была такой красивой, что парни просто посмотреть в её сторону боялись.
И вот теперь она отплясывала в своем доме под громкую музыку и плакала.
Иван Максимович не колебался ни минуты. Он громко постучал, зашел в дом, разулся у порога, потому что в доме была абсолютная чистота, подошел к оторопевшей Галине.
- Разрешите пригласить?
- Ваня, ты откуда здесь взялся. Сколько лет я тебя не видела? Десятки, но узнала сразу же. Такому танцору, как ты, невозможно отказать. Только вид у меня не подходящий.
- Подходящий. Только пластинку позволь сменить.
И зазвучал прекрасный мужской баритон:
Листвою осень золотая
Припала к нашему окну.
Нам не забыть, я это знаю,
Давно прошедшую весну.
Осе-е-нь, шуршит листвою под окном,
Осе-е-нь, не остуди наш теплый дом!
Ос-е-нь, ты наши чувства сбереги,
Путь только листья вихрь уносит,
Но пусть продлятся наши дни!
И под эту чудесную музыку танцевали не два пожилых человека, а помолодевшие мгновенно давние знакомые, которых жизнь не пощадила.
Музыка смолкла.
- Так о чем были эти горькие слезы?
- О том, что я уже никому не нужна. Везде я не ко двору. С невесткой не ужилась. И забилась, как суслик, в нору, и с котом разговариваю.
- Вот до такой степени? Тогда вот что, давай поженимся! И покажем им и докажем им, что у нас есть еще время. Пусть немного, но есть!
- Ваня, но сейчас модно людям твоего возраста брать в жены молодых женщин.
- А я – человек не модный. Так берешь или нет?
- Беру.
Они прожили до глубокой старости. У них было впереди еще восемнадцать лет совместной жизни. Они увидели будущее своих внуков и даже подержали на руках правнуков. И они ни разу не пожалели о своем решении – соединить свои жизни. А день объяснения стал для них днем праздничным.