В семье Малкиных беда стряслась. Катастрофа. Дочь — кровинушка, персик нежный, жемчужина единственная, ангел небесный, — домой чудище марокканское привела. Замуж собралась.
Фира, мать семейства, последние волосы на голове мужа рвёт.
— Твоя работа, ирод, твоя, скотина ты либеральная! — орёт она, и от её крика в окнах дрожат стекла и падают на пол бездыханные мухи.
Муж Моня вяло оправдывается: я, мол, чё? Я ничё. Я с его отцом в одном цеху работаю… Люди как люди, Фирочка. Ну что ты завелась, голубка?
А голубка по квартире тигрицей раненой мечется, того и гляди яичко снесёт. Женишку новоиспечённому. Жених молча сидит в углу на табуретке, вспотевшие руки об штаны украдкой вытирает.
— Вы только посмотрите на него! — завывает Фира, — слова до сих пор не сказал, макака арабская, даже не покраснел! Свататься припёрся, а у самого ни образования, ни профессии! В армии он был, учиться он пойдёт, как же, знаем мы их учёбу — одно наркоманьё и бездельники!
Дочь Элеонора у стола расселась. Семечки щёлкает. Тонкими пальчиками быстро-быстро перебирает и в алый ротик с белоснежными, штучной работы зубками корм закидывает. Да ловко так — залюбуешься.
И откуда такое равнодушие у единокровного существа, Фира в толк взять не может. А главное — неблагодарность чёрная!
Не ей ли с младенчества птичье молоко на золотом блюде подавали? Ну, птичье не птичье, а любой каприз. Элечка лук не любит? В доме уже лет пятнадцать как луковицы не видали. Элечка любит гречневую кашку с гусиными шкварками и малиновый морс? Семья по полгода питается исключительно гречкой с хрустящими шкварками. Малину из Бердянска выписывают, хорошо там родня Фирина осталась — исправно шлют по три банки в месяц. А Моня тайком к матери своей бегает — та его варёной картошкой кормит и лук иногда понюхать даёт, потому как есть его никак нельзя — доченька почует, истерику закатит.
Не ей ли на каждый день рождения золотые побрякушки дарят? Да не пустые, а с бриллиантиками. То колечко, то серёжки, то браслетик. Шкатулку два раза меняли — не умещается приданое. И это не считая гаджетов новомодных. Про последний айфон ещё только слухи ходят, а у Элечки он уже и разбиться успел.
На танцы красотулечку отдали? Отдали. Репетитора по английскому взяли? Взяли. Правда, ни танцевать, ни по-английски Элечка так и не выучилась. Но не в этом ведь дело, а в отношении и воспитании.
— Такие вложения всю жизнь делались и для кого?! Для кого?! — рычит Фира, опасно тряся острым красным когтем прямо перед глазами непонимающего ни слова по-русски женишка.
Элечка сплёвывает подсолнечную шелуху, вздыхает и закатывает изумрудные очи. Папаша внимательно считает воробьёв на крыше дома напротив. Жених громко икает и отодвигается вместе с табуреткой ещё дальше в угол.
Но главный аргумент Фира приберегла под конец. Передохнув пару секунд, она разворачивается корпусом к замершей с недожёванной семечкой во рту дочери, и трескучим от злости шёпотом выдаёт:
.
— А сиськи?! Я для него что ли платила за твои сиськи?!!! Они для приличного человека делались, а не для нищеброда этого, как его там?! Уди?! И запоминать не стану. Значит так, дорогая моя доченька. Выбирай. Или чмо марокканское, или красота! За неё платить ещё три года, так что имею полное право потребовать назад. А ты молчи, Моня! Молчи, интернационала кусок, не то заставлю Гиршмана все пломбы тебе повыковыривать.
Моня, только и успевший сказать “Фирочка, голубка моя…”, растворяется в воздухе и просачивается на кухню, где достаёт спрятанную за решёткой вытяжки бутылку с анисовым араком. Жадно отхлёбывает и закусывает тошнотворной лакричной конфеткой. Это его Меир Бузагло, сторож заводской научил, чтобы Фирочка запах алкоголя не просекла.
Элечка перестаёт лузгать семечки. Уди, конечно, хороший парень, но на такую жертву ради любви она пойти не в силах. Свою новую роскошную грудь на месте былой впуклости Элеонора обожает больше всего на свете. Иногда встаёт по ночам, наощупь бредёт в ванную, а там перед зеркалом задирает маечку и распахивает глаза, устраивая себе приятный сюрприз.
Фира, довольная эффектом, вспоминает как будет “грудь” на иврите, подскакивает к икающему Уди и шипит ему в лицо: хазе! лё хазе йотер, понял?!
Несчастный жених умоляюще смотрит на любимую, но Элечка отводит взгляд. С такой-то грудью она кого угодно заарканит. А Уди, ну что ж, не судьба.
Гортанной скороговоркой (вот что значит выросла в Израиле), сообщает парню, что, к сожалению, родители против их брака. Что слишком разные они с Уди — как два параллельных мира. Что в её семье принято слушать старших. Что она очень, очень сожалеет, но…
Уди пошатываясь выползает из квартиры Малкиных. Вспоминает непонятные слова Фиры “лё хазе йотер”. Что значит “нет груди больше”? Нет Эльи больше, нет любви… Причём тут грудь? Странные люди эти русские. Не зря его мама предупреждала — все русские сумасшедшие, алкоголики и проститутки.